Академия "Overwatch"

— …и сколько она сможет еще выдержать? Десять? Двадцать? Ты сама знаешь, что результаты и точные цифры в твоих бессмысленных отчетах нужны не мне, а Совету. И ты в курсе о том, что они не станут спрашивать второй раз, а сделают то, что умеют лучше всего… — Я и так в курсе, о чем ты говоришь, перестань трещать без повода. Тесты были удачными, за один прогон я достигла большего, чем вся Организация за годы, десятилетия работы. И ты станешь попрекать меня в этом? Ответь, мой дорогой подопытный?       Холод. Ощущается иглами. Тонкими и острыми, вгоняющих под кожу львиную долю безразличности, новую порцию отказа от эмоций. Сколько уже подобных разговоров всплывало около нее, сколько странных перепалок с переменным выигрышем сторон произошло рядом с ней. Но она даже не может открыть рта, обрамленного такими же ледяными, как эта вода, губами. Тело не в ее власти. Никогда не было.       Жар. В ту ночь он пробивал все ее бастионы, все рефлексы были затуплены стеклянной горой шампанского и нежных прикосновений дорогого мужчины. Все держалось на нем, на шоковой терапии его голоса, на болезненно-приятных щекотаний грубоватых пальцев. Он постоянно говорил о том, что не лезет на рожон, что оставил всю работу и просто пытается наслаждаться жизнью вне всей этой бессмысленной беготни. Только новый полет, только новая страна и новые люди. Но вот любовь… Здесь дело обстояло куда сложнее.       Пот. Соленый. Как то море, которое ласкало ее розовую кожу и обрамляло солнечными ваннами, пока плечистый мужчина продолжал бесконечные погружения в едва заметную бездну. Мечтал найти что-то ценное, подарок той, которая продолжала верно ждать его, смеясь от холодных капель, смахнутых с крепкого тела.       Она запомнила свою первую ночь с ним надолго. Настолько, насколько смогла. Насколько ей позволили.       Все эти взрывы энергии, неугасающий напор и вопиющий триумф, который сопутствовал каждому движению этого молодого и жаркого француза. Сколько прошло времени? Бесконечность? Или только два жалких часа? С этим человеком все тянулось так тягуче-медленно. И ей это очень нравилось. Лишь прошептать его имя и все станет как прежде… Всего-лишь… Прошептать… — Жерар… — схватившись за пронзенную кинжалом грудь, Амели открыла глаза, сдерживая гримасу боли и ненависти к собственной слабости. Подобные сны стали накатывать на ее голову все чаще и чаще, давая трещины в безупречной доселе броне апатии и скуки. Снова чувствует себя настоящей? Какого черта?       Но, взглянув на сопящую и накрытую сразу несколькими одеялами англичанку, холодная девушка смахнула волосы со лба, сама давая себе ответ. Нельзя так сильно надеяться на тупые инстинкты, берущие все жилы и кровь под контроль. Ее кожа останется ледяной, а мысли — трезвыми. Да, определенно так и будет…       Коснувшись длинными паучьими пальцами скомканной подушки на их огромном сдвинутом диване, Лакруа с нескрываемым недовольством медленно поднялась с кровати, надеясь не разбудить подруг. Не хватало новой порции разговоров о жизни и прочей женской чуши, покрытой пылью отторжения и паутиной невнимательности. Хватит с нее.       Даже летней ночью паркет на первом этаже был таким же холодным, как и зимой, но благо, эта тихая и скрытная особа не страдала чувствительностью к перепадам температур. Хоть какой-то плюс во всей этой нестабильной жижи в собственных висках. Не суть, нужно просто найти их соседку, привезенную под покровом ночи и золотистой полоски рассвета на территорию Академии, чтобы убедиться в том, что все… Хорошо? Нужно ли лишний раз беспокоиться об этом?       «Как здесь может быть что-то хорошее. Сейчас именно то время, когда плохие события фигурируют во всех наших жизнях. И почему-то одно влияет на другое. Мне не нравится эта странная и ниоткуда взявшаяся связь. Черт-черт-черт!» — понимая, что гнев — тоже эмоция, француженка мягко коснулась дрожащего и осунувшегося плеча блондинки, сидящей за столом вдали ото всех. Судя по отсутствию какой-либо реакции, Циглер уже услышала, как ее подруга проснулась и пыталась узнать, что случилось.       Продолжая стоять за ее спиной, Лакруа просто молчала, не зная, с чего начать. С этим у нее всегда были проблемы — открыть рот и попытаться что-то выдавить из груди. Будто бы ее этому учили, мать твою! — Тебе нужно поспать, — все, что прошептала студентка, уставившись черными глазами в покрытый мраком пол. Швейцарка, стиснув переносицу в слабых пальцах, помотала головой, подкрепляя свой ответ горькой ухмылкой: — Я была в больнице… Сколько? Три месяца? Четыре? — Четыре месяца и восемь дней, — произнесла в пустоту Амели, едва сдерживая звериный оскал от таких четких временных рамок. Никто не просил ее запоминать это, никто. Так что же происходит? — Именно. Поверь, я уже вдоволь належалась и выспалась. Сейчас мне хочется просто… Побыть здесь и знать, что я не в палате и что… — проведя ногтем по ее тонкой шее, ледяная королева повела густой бровью: — Да. Ты больше не в палате. И ты больше не одна. Снова здесь, снова с нами в этом богом забытом домике, в котором ремонт делали… Лет тридцать назад? Но ты здесь, это правда, — шмыгнув носом, Циглер молчаливо согласилась, пытаясь будто смахнуть с бледного лица паутину. Все было совсем не так просто.       Они простояли так еще несколько минут, пока солнечный свет не стал проникать все наглее и наглее прямиком из-под ставень, разбивая всю атмосферу таинственности и интима. Нужно ли было это? — Те же подушки, те же одеяла, та же посуда и те же люди… Все абсолютно также, как и до моего отъезда. Даже краска на скамьях все та же. Раскидистый дуб, тропинки и улыбка Лены. Озабоченность правилами Сатьи и твое холодное безразличие… Нет, все, кроме последнего. Ничего не изменилось. Только вот… Я здесь, а он — там. И я та, кто обрек его на такое существование. Заставила жить, дала все, что только потребовалось, каждую частичку себя, но… Имела ли я право на это. Могла ли быть такой эгоистичной? Теперь я снова со своими подругами, а Гэндзи… Гэндзи останется таким же, каким он очнулся — брошенным и уничтоженным, морально и физически. Ты ведь знаешь, что с ним, не так ли? — положив острый подбородок на золотистый затылок, француженка видела перед глазами тот обугленный кусок мяса, что не мог разговаривать без чужой помощи. Того недочеловека, пытавшегося свыкнуться с новым остатком собственного Я, сгоревшего вместе со старым домом. Все было настолько тщетно, настолько безвыходно, что… Внезапное сострадание к этому зализанному красавцу пропитало и ее, стремясь вырваться из хрупкой фигуры Ангелы на волю. Нет, слишком густо, слишком темно и густо… Эта трясина… Ужасна. И она не могла не нырнуть в нее: — Да, слышала от докторов. Безумие заразно, ты ведь это знаешь? Не уверена, что тебе стоит находиться сейчас с Шимада, ведь он… — стирая соленые дорожки со своего лица, блондинка истерично хмыкнула: — Именно. С ним больше невозможно быть рядом, он больше не тот человек, которого я знала. В его глазах сейчас только ярость, боль и унижение, охватывающее не только палату, но и весь проклятый этаж. Это невыносимо… Поэтому я не могу уснуть. В глубине души… — погружая исхудавшую подругу в объятья, Амели с толикой нефальшивой грусти поняла: — Ты рада, что больше не видишь его… ТАКИМ.       Зарываясь в прохладу ее кожи, Циглер задыхалась от слез и всхлипов, пытаясь хоть как-то подавить их в этом новом дне, раскинувшем свои крылья навстречу солнцу. Что же ей остается? — Знаю-знаю, бежать от проблемы и закрывать на нее глаза — не лучшее решение, никогда не было лучшим, но… Сотворив нечто ужасное в лице нового Гэндзи, я просто… Не знаю, что мне делать дальше. Вся моя жизнь погрязла в одном моменте — в том, в котором он ненавидит меня, хочет избавиться, отринуть и просто попытаться смириться с нескончаемой болью, которую ему принесла я. Я, понимаешь? Та, которая больше всего на свете любит его и та, которой он доверил все свои секреты, все тайны собственной жизни… Я предала его, скажи? — повернувшись к спящей без задних ног Лене, Лакруа с горечью развернула девушку к себе, впиваясь уставшими глазами в эти голубые блюдца: — Ты никому и ничего не обязана, понимаешь? Многие могут твердить: «только вперед, давай, ну же, не сдавайся!», но пошли их к черту, ясно? В жизни есть битвы, которые не стоят потраченных в них усилий. Различать эти старания и разделять их — вот что самое сложное во взрослой жизни. Результат иногда не так важен, просто пойми. Важна сама суть пути к нему, а если ты осознаешь несоизмеримость жертв, принесенных ради этого самого результата — не бойся сдаться, найти новый путь и следовать по нему. Ты рискнула своей жизнью, чтобы вернуть ЕГО к нам. Ты сама знаешь, что любишь и что это слово значит. Нет ничего постыдного в том, чтобы бояться, чтобы переживать из-за любимого человека. Ты сама — просто человек, это ведь так просто осознать, разве нет? Стремления спасти Гэндзи — акт совсем не эгоизма, не самовлюбленности и извращенной человеческой собственности. Ты — герой, черт подери, будущий медик, врач, способный спасти жизнь, а? Что ты сделала в этот раз? Просто ответь мне, прошепчи, проскули, проплачь на ухо. Только не молчи. Ну же, Ангела Циглер…       Уткнувшись в ее ключицу, швейцарка старалась дышать, чувствуя боль во всех своих шрамах, оставленных несколькими операциями. Теми самыми, после которых парень смог проснуться и жить дальше. Она сделала то, что смогла… — Спасла его жизнь… Как делают все врачи… Как делали мои родители…       Кивнув, Амели занесла ее золотистые волосы назад, сомкнув лицо в ладонях. Голос никогда так не дрожал, даже при самодовольном признании Окстон в такой далекой Бразилии. Что же это такое? — Именно. Точно так, как это делают все врачи. Он может погрязнуть в собственных мыслях, стать настоящим безумцем, но это — не твоя вина. Никогда не будет твоей виной, потому что ты сделала правильный выбор. Тяжелый, но правильный. Никто в этом домике не станет винить тебя в этом, ты знаешь. Потому что мы… Друзья. Настоящие, — собираясь вернуться на диван, француженка услышала тихий шепот: — На все новые протезы, которые ему поставят, нужна была просто непомерная сумма. Я не уверена, что хоть у кого-нибудь в этой части Лос-Анджелеса есть СТОЛЬКО. Но…       Остановившись, словно вкопанная, холодная особа с искривившимся лицом прохрипела, чувствуя кровь в своей глотке: — Что «но»? — Ангела, проходя мимо, взглянула на подругу, не замечая всех тех безумных гримас злобы и отчаяния: — Пришли деньги от анонимного доброжелателя. Очень много денег, Амели. — С ними было хоть какое-то пояснение? Записка? Хоть что-нибудь? — от усталости и разбитости Циглер проигнорировала странную озабоченность, поведя подбородком: — Только пожелание… На испанском, если не ошибаюсь. Я узнавала у одного врача, он мигрант из Бадахоса. Там сказано что-то про Гэндзи и… Тень, если не ошибаюсь. А что? — схватив швейцарку за хилую руку, Лакруа прошипела, походя на дикую кошку: — Не смей принимать эти деньги и уж точно использовать, поняла? Просто пообещай… — но блондинка, нахмурившись от боли, постаралась вырвать конечность из цепкой лапки паука, шепча: — Я не могу распоряжаться ими, они просто перешли на новый счет Гэндзи. После случившегося контакты с Шимада были утеряны, даже банк прикрыл все операции… — понимая, что может в порыве неконтролируемой злости и нахлынувшего страха может сломать руку дорогому ей человеку, француженка смирилась, кивая в золотистой линии рассвета: — Понятно. Извини за случившееся. Сейчас все на нервах. Не говори Лене, что я так остро отреагировала, ладно? Надеюсь, что все будет хорошо. Постарайся уснуть, — сама того не осознавая, она повернула голову к соседнему домику, где уже давно спала всем известная особа, отличающаяся любовью к подобным сюрпризам.       «Тень, да? Ты даже не пытаешься скрыться, чертова соплячка, продолжаешь лезть на рожон. Тень… Как же это слово звучит на твоем проклятом родном языке, дерзкая сука…» — «Sombra», а? — лишь услышала Циглер чувствуя на своих ребрах ледяную ладонь обнявшей ее Амели. Да, определенно в этом месте было все точно таким же. За исключением пары приятных и местами странных моментов.