***
Сидя в полном одиночестве, Гэндзи Шимада пытался отвести взгляд от небольшого кулька ткани, лежавшего напротив него. Даже протоптанный и пахнувший сигаретами Фокса ковер не мог оградить его от могильного холода, исходившего от разорванной в клочья рубахи. Он спрятал ЕГО несколько дней назад, пытаясь сосредоточиться на том, что действительно важно, на том, что ему хотелось бы видеть в собственном мире. Но постепенно реальность сменялась иллюзией, а вера — наваждением и страхом. Он был один. По настоящему один. Ни один разговор с Джейми или горячий поцелуй Ангелы не смог бы избавить его от сосущего чувства пустоты, разрастающегося в полуфабрикатном желудке. С безвольной иронией пытался вспомнить, сколько его органов осталось внутри собственного тела. Остался ли он самим собой? Сосредоточен ли смысл человеческой личности в горячих кишках и бьющемся сердце? В сероватых легких и печени? Если полностью пересобрать человека с нуля, будет ли он тем же самым человеком? Или же превратиться в нечто другое? С подобными мыслями Гэндзи смотрел в зеркало, едва способный разглядеть хоть что-то нормальное в собственном отражении. Была ли это вина неисправного визора, поставленного в местной больнице, или же в этом куске металла, который пытался казаться живым, все же умерло все человеческое? Что означало быть «человеком»? Состоять из плоти и крови? Он провалился в этом пункте по всем фронтам. Чувствовать? Что есть чувства, когда единственное, что в тебе осталось — жалость к самому себе и нескончаемая ярость, копящаяся внутри? Забота о других? Что стоит его забота, если он не способен самостоятельно принять душ, чтобы не взвыть от острой боли по всему обожженному и сломанному телу? Так что же? Что делает людей людьми? — Может, это выбор? — прошептал он в темноту комнаты, стискивая механическую челюсть. Голова разрывалась на части, пытаясь решить, что именно было правильным, а что — нет. Он ведь сам волен решать, его сдерживают только чертовы законы морали и этики. Без них было бы намного проще. Намного… — Разумеется, это выбор. Что же еще? — послужило ему ответом молчание. Понурив подбородок, Шимада закрыл глаза, скрываемые под тяжестью визора: — Тогда почему мне его не дали, когда я родился? Почему, как только я появился на свет в Клане Шимада, то я тут же стал заложником семейных уз и правил? Сотен и сотен догматов, привилегий и лжи, которые опутали меня, едва маленький мальчик научился ходить и говорить. У меня не было выбора… — Но в конце, ты все же сделал его, не так ли? Решил отказаться от всего этого. Чем это не выбор? — горько усмехнувшись, парень медленно поднял трясущуюся ладонь, испещренную шрамами и ожогами: — И вот, что я получил за простое желание быть обычным. Быть нормальным. Разве это того стоило? — студент практически не обращал внимания на странные шумы снаружи, списывая все на разыгравшееся воображение. Сейчас ему было абсолютно плевать. — Выбор зиждется не на последствиях, а на факте самого решения. Ты и сам знаешь это. Всегда, когда ты хотел чего-то, ты платил за свое решение. Хотел стать лучше? Должен был расстаться с одной девушкой, бросить прошлые страсти и пытаться усмирить гордыню. Хотел победить в поединке со своим земляком, который пострадал от действий своего отца в прошлом? Ты принял на себя всю его злобу и ненависть, после чего упал на землю, покрытый кровью. Попытался убедить друга в том, что его жизненный путь неверен? Вновь ощутил металлический вкус на своих губах. Спор с братом не стал исключением, Гэндзи. Ты перестал бояться и стал бороться за то, о чем мечтал с самого детства — быть «нормальным». И ЭТО — очередная плата за тяжелое решение. За ТВОЙ выбор. Глухо засмеявшись, Шимада поднял голову к потолку, выдыхая горечь из легких. Как же он устал. Как же ему хочется отдохнуть. — Меня заклеймили убийцей, как только я увидел свет. Никто не говорил мне подобного в лицо, но я с легкостью мог прочитать эти мысли в глазах Отца и Брата. Слуги любезничали со мной, говорили наигранным тоном, но я знал, что все они ненавидят меня. Я забрал жизнь Матери в обмен на свою. Стал причиной ее смерти, но не хотел этого. Я не выбирал этого, никогда бы не выбрал, пускай у меня и была бы возможность все вернуть. Я того не стою. Я не хотел убивать тебя, Мама, — в его больном рассудке действительно не было места воспоминаниям о собственном родителе. Он никогда не встречал женщину, которая родила его, не видел достаточно фотографий, а те, что мельком проскакивали в щель отцовского кабинета — смазывались в детской памяти и превращались в однородную кашу. И поэтому, когда он признался Ангеле Циглер в том, что неосознанно видит в ней свою погибшую Маму, он не врал. Ни секунды, ни одним словом. Сейчас перед ним представал нечеткий, расплывчатый и практически неуловимый силуэт, стоявший неподалеку от заветного свертка. Сиял, как утреннее солнце, развевая любую тьму. Гэндзи не мог знать. Он и не знал. Поэтому в этом видении его мать была с золотистыми волосами, тонкими руками и красивой улыбкой, так напоминавшей ему любимую девушку. Единственное, что он точно мог помнить — голубые глаза самой Ангелы стали ярко-изумрудными, совсем как у него. Почему его Брату не досталось такой неземной красоты? — Я уверена, что ты сам внедрил себе эту мысль в голову, сынок. Я не могу поверить, чтобы Хандзо или Содзиро смотрели на тебя так. Не те любимые люди, которых я знала. Ты не виноват в этом, не виноват в моей смерти. И не виноват в том, что случилось с тобой сейчас. Ты был стойким. Ты был храбрым. Ты именно такой, каким я себе и представляла… — Тогда почему я сожалею? — его голос сорвался и перешел на шепот. — Почему когда ты все это говоришь, я прокручиваю в голове мысль о том, что было бы, если бы я принял предложение Хандзо? Почему я так боюсь собственной слабости? Почему я боюсь боли и смерти? Я не был стойким, Мама. И я не был храбрым в тот день. Я кричал и плакал, я умолял его остановиться, я готов был сдаться, но… Не успел. Я не смог, Мама, понимаешь? И теперь, когда я сижу здесь, изувеченный, сломленный, почему-то продолжающий хвататься за прошедшую жизнь… Я вновь боюсь. Я очень боюсь, Мама… Шепот медленно прервался слезами и заиканием, а дрожащие руки стискивали пальцы в кулаки. Гэндзи Шимада тихо плакал в собственном одиночестве, медленно сходя с ума от ошибок и непонимания. Он до сих пор не знал, был ли он человеком. — Разве Содзиро не учил тебя, что бояться — это нормально? Сомневаться в себе, размышлять над совершенными поступками? Не это он говорил тебе, когда вы отдыхали в саду, или же тренировались в додзе, сынок? — Лидер должен быть храбрым. Он должен быть тверд и уверен в своих действиях, иначе его мгновенно сломают. Его сметут, а Клан падет. Этому я учился самостоятельно, наблюдая за Хандзо. Ты права. Отец учил меня именно этому — оставаться человеком, а не быть бездушным камнем. Но это были только слова, Мама. Видя, как Брат расшибает пальцы в кровь, наблюдая за тем, как он побеждает противников одного за другим, я завидовал его стойкости, его решимости. Я в тайне мечтал быть таким же, потому что именно он был моим кумиром. Сильным, непоколебимым, всегда знавшим свои пределы… — Что же изменилось, Гэндзи? Он замолчал. Сердце его забилось быстрее, пока в голове будто бы завелся надоедливый таракан, продолжавший прогрызать себе путь в мозг. Зуд, который нельзя почесать, ведь он был спрятан под твердым черепом. Навязчивая и такая очевидная мысль прокралась в его разум, отчего он сам испугался. Всего на долю секунды, но и ее было достаточно. — Я ошибся. Не только в Хандзо. Ошибся в них обоих. Отец был слишком мягок со мной и слишком жесток со своим старшим сыном. Он мечтал о том, чтобы мы вместе правили Кланом, но он совершенно не был готов к этому. Содзиро ослаб с годами, в его поступках и мыслях прослеживалась старость и безутешная скорбь по утрате любимой жены и временам, которые никогда уже не вернуться. Как бы он не мечтал о величии Клана Шимада мирным путем, мы всегда славились своей силой и страхом, разгоняющим слабых, как огонь прогонят прочь скверну… — Сынок, я… — Хандзо же… Он был зациклен лишь на собственной силе и власти, которая принадлежала ему по праву рождения. Здесь у него тоже не было выбора. Вернее, ему его никто не давал. Он появился на свет как Глава Клана, а не как простой плачущий младенец. Как бы это ни было смешно, но молодой Хандзо Шимада стал пережитком прошлого, канувшего в небытие. Ослепленный самолюбием, одержимый идеями господства и разрушаемый собственными демонами. Его сожрало наследие нашей семьи и выплюнуло прочь, давая ультиматум, к которому он был готов с самого начала. Нет ничего важнее Клана. Нет ничего важнее семьи. Но в его раскисших мозгах чувствовалась разница между этими словами. Так, мой Отец выбрал Семью, а Брат — Клан… — Гэндзи, прошу тебя… — Но что остается выбрать мне, Мама? У меня больше нет ничего. Нет Семьи. Нет Клана. Нет никого. Все люди пропитаны мерзкой жалостью ко мне. Кто-то ужасается от моего уродства, кто-то жаждет использовать меня в своих личных целях, подобно инструменту. Но все они мне противны. Ты не права. У меня никогда не было выбора. Нет и не будет. Потому что меня лишили любого выбора, отняли единственное, что делает людей людьми. Так что же мне делать сейчас? Сейчас, когда моя голова раскалывается от навязчивой идеи мести собственному брату, от желания увидеть его мертвым у своих ног, о желании уничтожить все, что удерживает меня в этом мире? Что мне делать с постоянным ощущением страха и смерти, что ходят за мной по пятам?! Как мне избавиться от силуэта Хандзо, убивающего всех вокруг, чтобы добраться до меня?! Я живу в страхе, я засыпаю в страхе, я просыпаюсь с привкусом крови во рту и боюсь, что под одеялом в моей груди уже торчит его клинок! Так что же мне делать сейчас, когда я даже не могу посмотреть в зеркало, не задумываясь о бл*дской бритве, лежавшей у раковины?! — Я… — он швырнул в исчезнувшее видение стул, разбивая тот вдребезги о ближайшую стену. Упав лбом на ковер, он закричал что есть сил, пока слюна вылетала у него изо рта. Все, что он мог делать — это продолжать воевать с собой, пеняя на слабость и жалость. Ничего более. «Даже не думай выходить на улицу, понял? Сиди на месте и не двигайся, за тобой скоро придут. Не переживай, будет весело! Чмоки! : *» — появилось на сияющем дисплее телефона, когда Гэндзи кинул на него беглый взгляд. Тут же все окна и двери в домике скрылись за стальными перегородками, лязгом пробудив практически весь студенческий городок. Такое было повсюду. Тревога была везде.***
Увидев из своей небольшой будки странный силуэт в черном, местный охранник, мистер Броук, протер глаза, после чего заговорил через динамики: — Эй, в курсе, что после одиннадцати никого не… — его голова разлетелась в кровавую кашу вместе со стеклом, за которым он прятался. Опуская остывающее дуло, мужчина в серебристой маске поднял кулак вверх, отдавая молчаливый приказ множеству бронемашин, явившимся из самого центра поднявшейся метели.Операция началась