***
Когда внеочередное собрание наконец закончилось, Ангела, как обычно, осталась в числе самых последних, начиная собирать планшеты и записанные на бумаге заметки, освобождая просторный стол. Еще немного и часы пробьют заветную «полночь». Осталось лишь потерпеть. Лишь потерпеть взгляды чертовых идиотов и их несносные языки, которые годятся только для того, чтобы чистить друг другу задницы. Плевать на оскорбления, плевать на зависть других коллег-медсестер, которые могут рассчитывать только на работу в фойе. Пускай они думают, что хотят. Все равно. Как же ей наплевать. Услышав, как последний «Эксперт» покинул кабинет, Циглер понурила голову, смахивая черную, как смоль, челку со лба. Пробежав взглядом по многочисленным графикам, досье и показаниям пациента, женщина вздохнула, покосившись на выход. Сейчас она была здесь абсолютно одна. Так ей казалось. Покинув аудиторию спустя несколько минут, швейцарка вздрогнула, едва не столкнувшись лбами со своей кураторшей и начальницей одновременно. Мира Донован, изучающее окидывая ее глазами, скрестила руки на груди, ухмыльнувшись: — Позволь узнать, мой дорогой Ангел, что именно могло задержать тебя так долго в том клоповнике. Если позволишь, разумеется, — поднимая подбородок, женщина опустила плечи, устало отвечая: — Ничего такого, что могло бы поколебать мой имидж в этой больнице, доктор Донован… — Мы же с тобой договаривались, — наигранно раздраженно оборвала ее хирург, заглядывая в кабинет. Циглер, стиснув зубы, выдохнула: — Я не могу называть вас «Мира», доктор. Это выше моих возможностей… Подойдя к одинокому планшету, оставшемуся на столе, Донован включила его, довольным взглядом просмотрев заключения и множество решений об операции, составленных неизвестным автором: — Не понимаю, как выше твоих возможностей может быть называть свою подругу по имени, а не терпение всех этих толстосумов, способных только нелепо смеяться над собственными шутками и давиться пеплом от дешевых сигарет. Четвертый вариант интересный, почему решила использовать для замены ткани именно коллониум, а не стандарт? — садясь на край столешницы, бывшая блондинка помотала головой, фальшиво улыбаясь. Давно научилась строить из себя дуру: — Я не понимаю, о чем идет речь, доктор… — закатив глаза, Донован ущипнула ее длинными ногтями, забирая планшет: — Можешь устраивать спектакль для остальных, я же все прекрасно вижу. Не расстраивай меня подобным отношением, дорогая. Мне повторить вопрос? Или ты так и будешь ломать комедию до утра? Хотя, тебе же надо спешить, я правильно помню? — поглядывая на часы, Ангела наконец смыла с лица маску довольства и приняла себя такой, какой давно стала — уставшей, измученной и полностью потерявшейся женщины. Но, если жизнь и бьет тебя, то умей ударять в ответ. Простое правило, которому она научилась у рыжей кураторши: — Пациентку зовут София Мартинез, живет в пригороде Нью-Йорка, поступила к нам из-за недостаточности средств на счету. Шестьдесят один год, ее органы плохо бы усвоили стандартную замену тканей, плюс, учитывая место проживания, то стандарт разъело бы от едкого дыма и магнитного излучения от Омников. Коллониум выдерживает подобные нагрузки лучше, да и в месте разреза легко можно было бы использовать шов Жоннеля, он сочетается с не совсем послушным материалом. Он дороже, но есть пара вариантов обеспечить операцию без особых потерь с ее стороны. У меня есть пара знакомых, работающих в банке, они помогут оформить кредит под нормальные проценты. Это крайний вариант, я набросала еще немного, более позитивных. — замечая довольную улыбку на бледном лице, Циглер помотала головой. — Только прошу, не говорите никому, что это я внесла изменения в план операций. Умоляю. Проведя по ее показавшейся от голодовки скуле ледяной рукой, Мира Донован произнесла: — Ты закапываешь свой огромный потенциал и неисчерпаемый талант здесь. Но почему? Неужели тебе так нравится губить свою жизнь? Ты же способна на такое… Что многим даже недоступно. Почему, Ангел мой, почему? — уведя взгляд голубых глаз с парой лопнувших сосудов, швейцарка безвольно стиснула кулак. Почему? Почему же… Возможно потому, что… Нет, вряд ли. Взглянув на доктора, Циглер натянуто улыбнулась, уходя в сторону выхода: — Потому что мне не нравится лишнее внимание. Может, только поэтому? Доброй ночи, Мира, — закрывая за собой дверь, бывшая блондинка оставила рыжую бестию наедине со своими мыслями, которые отнюдь не были такими же миловидными, как она сама. — Ну-ну, Ангелок, — прохрипела та, записывая что-то в свой собственный небольшой дисплей, скрывшийся в полах ее халата.***
Гогот седых врачей и скрип кресел под их огромными задницами наконец-то сменился на что-то более удовлетворительное. Что-то более терпимое. В ноздри продолжал поступать едкий запах сигаретного дыма, легкий аромат пота и сладковатая примесь спирта, смешанного в разнообразных пестрых коктейлях. Сменила один грех на другой, а? Никчемную и никому не нужную гордыню, прерываемую приступами самобичевания на похоть и обжорство, царившую в подобных местах день и ночь. Возможно, когда-то она будет клиентом в столь злачном закоулке, но пока… Пока ее жизнь не могла позволить себе что-то, кроме бесплатного стакана мутной и теплой воды, от которой тут же закружилась голова. Душно. Нечем дышать. Дверцу ее небольшой импровизированной гримерной послушно открыли перед ней, запуская внутрь. Вновь и вновь пропуская недовольные крики хозяина мимо ушей, женщина уселась в неудобное кресло, стараясь не вглядываться в грязное зеркало. Что она хотела там увидеть? Что-то новое? Что-то жизнеутверждающее? Не смеши хотя бы саму себя, Ангела Циглер. Опустив горячий лоб на холодное стекло, брюнетка пыталась не отключиться от усталости, боясь предаться кошмарам снова. Лучше уж она будет страдать в реальности, здесь больше вариантов сбежать. Возможно. Стараясь расчесать непослушные волосы, швейцарка отбросила эту глупую затею, понимая, что после стольких окрашиваний и стрижек они уже точно не станут прежними. Плевать. Красота в этом баре не главное. Все равно на сцене постоянно царит полумрак, который заставляет посетителей додумывать детали ее тела. Мерзко, но уж всяко лучше, чем потенциальная возможность быть преследуемой очередным извращенцем. Хватит с нее подобных случаев. Скидывая легкую кожаную куртку прочь, медсестра откупорила зубами бутылку неплохого виски, который иногда оставляли ей в качестве аперитива перед выступлением. Лучше уж деньги, но… Кто она такая, чтобы жаловаться? Правильно. Никто. Следом за курткой улетела белоснежная футболка, пропитавшаяся холодным потом и все еще хранившая на себе небольшие бордовые пятна — капли дешевого вина, которое никак не отстирывалось с любимой вещицы. Просто отнести в химчистку и дело с концом. Но стоит ли заморачиваться? Матово-оранжевый свет от мигавшей лампочки осветил оголенную спину швейцарки, пытавшейся вспомнить, куда именно она повесила свое выходное платье. Все же, нельзя потерять лицо в здешних местах, за имидж могут накинуть пару долларов. Бледная кожа показала огромное тату, идущее от шеи и заканчивающееся где-то на пояснице. Вряд ли кто из ближайших знакомых молчаливой и скрытной медсестры вообще подозревало о таком секрете, да и начальство бы не одобрило подобное, но… Опять же. Ей было плевать. Постоянно всплывающие имена, откопанные в архивах исчезнувшей Академии, в сводках новостей, некрологах, местных сайтах и газетенках помогали ей прокалывать кожу образами погибших студентов. Тех, кто остался той ночью под обломками, снегом, телами своих друзей. В том месте, где было уничтожено все до последнего камешка. Там, где они все узнали, что такое настоящий мир. Уродливый, жестокий, несправедливый и коварный, способный только на предательство и… — Мне нравятся твои волосы, — мужской голос засел в подкорке сознания, постоянно преследуя ее из-за угла, подкрадываясь и вонзая свои клыки прямиком в сонную артерию. То, что она хотела забыть. Просто забыть и оставить там, под завалами. Поэтому огромные черные крылья, сотканные из имен погибших людей, теперь отпечатались на ее спине. Там им и место. — Золотистые и такие мягкие. Как ты. Бросив бутылку в стену, Циглер расправила плечи, открываемые в столь облегающем бордовом платье. Прихватив футляр с гитарой, женщина хрустнула шеей, запирая дверцу гримерной, надеясь оставить голос позади. Хотя бы на один вечер. Тот голос, что мучил ее с заветной ночи страха. Ночи обмана и лжи. Боли и убийства. С того самого момента, как только она оказалась в больничной палате, пронзенная трубками и капельницами, иглами и подключенными приборами. Опять. Опять. ОПЯТЬ.ОПЯТЬ ИЗ-ЗА №Е*ДЗ: ! ИМ (ДА.
Того, кого она пыталась забыть уже больше пяти лет. Пяти чертовых. Грязных. Ужасных. Мерзких. Лет.