***
Оглушительный раскат аплодисментов приносил запыхавшейся Лене не меньше восторга, чем актерам, которые всячески благодарили публику за столь радушный прием их способностей. Обычный обмен любезностями выходил на иной уровень каждый раз, когда горделивая англичанка делала все возможное, чтобы их театр мог жить дальше. И сейчас, стоя в мраке декораций, там, где ее никто не увидит, Окстон подняла острый подбородок, кланяясь и улыбаясь. Она не была актрисой, никогда не метила в этот неподвластный ей омут чужих личин, но быть обласканной похвалой и вниманием ее забавляло не меньше. Снова и снова. Перед ее ногами упал брошенный кем-то букет, который не успел поймать один из исполнителей главной роли, отчего девушка вздрогнула. Этот хлипкий, дешевый и явно повидавший виды кулек разноцветных растений был той самой наградой, которую она заслужила. Лучший работник месяца. И прошлого тоже. И позапрошлого. Сколько она уже здесь? Время летит так незаметно, когда ты принимаешь участие в чем-то столь грандиозном, пускай их сцена была мала, а зал — наполовину пуст. Гром оваций — вот топливо ее жизни. — Окстон! — услышав знакомый рык своего куратора, бывшая студентка вытянулась по струнке, готовясь поднести руку к виску, скорее по старой привычке, а не по необходимости: — Слушаю, мистер Захари! — грузный мужчина, взглянув на ее мозолистые и продранные до кровавой корки ладони, удерживающие сегодня не одну веревку, вздохнул, сменяя гнев на милость: — Слышал, что тебе сегодня нужно было пораньше уйти с работы, да? До сих пор торопишься или передумала? — моментально вспоминая про данное кое-кому обещание, девушка всмотрелась на сломанные часы, ударяя себя по лбу, сверкавшему шрамом и парой седых прядей на челке: — Твою мать! Ой… — увидев неодобрительный взгляд начальства, работница тут же исправилась. — Простите, мистер Захари, вырвалось! Нет, все в силе! У нас ведь был уговор — конец спектакля, могу сваливать, нет? Знаете, по вашему хмурым глазам трудно что-то прочитать четко, поэтому не мог ли бы вы сказать прямо — я могу идти? Скрестив руки на вздымающейся груди, мужчина закатил глаза, мотая головой: — Черт с тобой. Завтра не опаздывать, ясно? К нам должна поступить одна молоденькая актрисулька из недавнего выпуска театрального, поэтому вся команда должна быть в сборе. Будем проверять ее, как проверяли тебя. А теперь — кыш! — улыбнувшись, Лена ударила кряхтящего Захари по плечу, моментально исчезая со своим неизменным кожаным рюкзаком в сторону выхода. Овации продолжали греметь.***
В отличии от своей юркой подруги, Ангела выходила на сцену со скрежетом на зубах, пытаясь усмирить пылающий огонь стыда и ненависти к самой себе. Очередной вечер, очередная неблагодарная публика, которая будет попивать свои едкие коктейли, пока уставшая и едва не валившаяся с ног женщина выполняет уродующую ее душу работу. Приглушенный мрак, пробегающий по залу шепоток и нарастающее недовольство задержкой всеми любимого музыканта — вот что трубило в ушах измученной Циглер, когда каблуки ее черных туфель ступили на первую ступеньку, ведущую прямиком на небольшой закуток, охваченный золотистым светом. Ее уже заждались. Бордовое платье почти не прикрывало огромные черные крылья, высеченные у нее на спине, отчего по лопаткам пробежал легкий холодок. Как говорил босс, она создавала образ невинного ангела, спустившегося на эту грешную землю лишь для того, чтобы дарить людям свой голос и красоту. А татуировка из неизвестных никому имен могла спокойно разрушить этот глупый спектакль. Плевать. Сейчас на сцене достаточно темно, чтобы хоть кто-то из невнимательных посетителей заметил дрожащий позвоночник бывшей блондинки. Сейчас самое главное — начать. Выдержать на себе взбудораженные взгляды мужчин и сочащиеся завистью взгляды их же жен и партнерш. Просто открыть рот и… Стиснув пальцы в трясущийся от ярости кулак, Ангела улыбнулась остальным музыкантам, нервно вгрызающихся в нее такими же заспанными глазами. Они все в одной тарелке. Только вот ее роль — куда больше в этом переперченном и пересоленном блюде. Кушанье подано. — Я прошу простить Вас за минутную задержку, дамы и господа. Надеюсь, что после выступления вы забудете столь малую оплошность с моей стороны, — произнесла в стоящий у самого края сцены микрофон Циглер, ненароком вглядываясь в недовольного босса. Хлипкий и невысокий мужчина, любивший оценивать своих работником прямо из зрительского зала, не изменил своей традиции и в этот раз. Скрестив руки на вздымающийся груди, он мотал головой, попивая красное вино из слишком великого для него бокала. Глупый коротышка. «Я ненавижу вас всех. Каждого, до единого человека, находящегося в этом зале. С чего вы решили, что весь мир крутится вокруг вашей персоны? Что я должна бежать по первому зову, как вшивая собака, тряся хвостом и задницей, лишь бы хоть немного усмирить раздувшееся от жира эго? Что вы о себе возомнили… Как же хочется просто уйти. Быть где угодно, но только не здесь… Только не здесь» — думала про себя брюнетка, пока на ее бледном лице красовалась улыбка, подчеркнутая яркой помадой. Как же вычурно. Как же вульгарно. Не этого она хотела. Определенно не этого. Но кто дал ей выбирать? Из увесистого футляра показалась её неизменная партнерша. Та, чей лакированный бок всегда грел стесанные в кровь пальцы и чьи струны ждали новой порции страданий. Инструмент, которому она доверяла больше, чем кому-либо в этом паршивом городе, ставшим настоящей тюрьмой из высоких бетонных стен и не менее твердых лбов ее нового окружения. Того самого, ради которого она мучала себя ночными сменами во множестве больниц, ради которых брала дополнительные часы, ради которых продолжала пребывать в пограничном состоянии между сном и реальностью. Только ради них. Ради них ведь? Вот она — настоящая взрослая жизнь. Пальцы с погрызенными от нервов ногтями плавно прошлись по натянутым струнам, отчего Ангела невольно поежилась. Ей вновь будет больно. Вновь подушечки большого и указательного пальцев почувствуют на себе всю ярость, всю бескомпромиссность этой деревянной особы. Вновь из простого музыкального инструмента польется музыка, которая послужит обычным реквием для всех ее мыслей. Так будет лучше. Ведь в этом вся Ангела Циглер. Даже если ты всей душой что-то ненавидишь, то ты должна выложиться на полную. Не ради паршивых денег, с помощью которых она оплачивает дополнительные курсы и съемную квартиру. Не ради восторженных улыбок и огоньках в глазах всех этих никчемных толстосумов. Когда она на сцене — она старается только ради себя. Разрывает душу на множество частей, лишь бы быть лучшей во всем, к чему прикасается. Никаких полумер. Никакого обмана. Быть настоящей… Быть настоящей, как а капелла. Незаметный жемчуг слезы пробежал по ее щеке, когда новая хозяйка гитары одного бразильского музыканта поняла, что пытается просто стать достойной этого инструмента. Того самого, с помощью которого она однажды поняла малую долю настоящей себя. Не без помощи Прыткого Лягушонка, разумеется. «В подобные моменты я хвалю господа за то, что ты ушел от нас в Рио. Что оборвал все связи, которые мешали тебе исполнению заветной мечты. Не испугался и отвернулся. Ведь если бы ты сейчас был здесь, то я разбила бокал и вонзила осколки себе в глотку. Прости меня за все, Лусио. Я действительно облажалась…» — но ее голос продолжал изливаться медленным блюзом, переходившим в протяжный вой, отчего у большинства посетителей шли мурашки. Казалось, эта брюнетка могла залезть не просто тебе в голову, а в саму суть твоего внутреннего Я, орудуя лишь ртом и легкими. Это и есть таинство мелодии? Сколько это унижение еще продолжалось Циглер не знала. Слава богу, от изнеможения и усталости ее разум просто отключался на сцене, давая неуклюжему хозяину хоть немного побыть в себе. Этот мимолетный транс был ей необходим. Нельзя больше спать. Нельзя закрывать глаза даже на минуту. Ведь если она покинет реальный мир, то на смену ему придет королевство сновидений. Это значит только одно… Едва брюнетка стихла, заканчивая свою долгожданную программу, посетители бара взорвались аплодисментами, насвистывая что-то, показывая руками. Превратились в животных. В прочем, как и всегда. Но среди этих недалеких зевак Ангела отчетливо слышала только одни хлопки — размеренные, медленные, тянувшиеся во времени, словно в густом киселе. Ощущала их спинным мозгом, готова была закричать от боли в висках, пронзенных ледяными иглами. В ее шрам на животе вновь и вновь вонзали шипящее от жара железо, проворачивая, словно вертел. Крови не было, откуда ей появиться? Ведь все эти ощущения были лишь призраком. Таким же, как и стоявший посреди жалкой толпы Гэ! *з_ Ши? ад%, довольно улыбающийся и хлопающий в свои настоящие, не металлические, ладони. Он был горд. Как и всегда. Попятившись, Циглер неловко поклонилась публике, делая это скорее на автомате, чем намеренно, после чего спешно покинула сцену, зажимая искривившийся в рвотном позыве рот ладонью. Гитара, удерживаемая только одной рукой, возмущенно загудела, когда ее бок угодил прямиком по ребру ступени. Но сейчас нет времени. Брюнетка извинится перед подругой чуть позже. Нырнув в гримерную, швейцарка заперла дверь, стараясь отдышаться, как услышала за спиной знакомый голос: — Ты сегодня особенно хороша, Ангелочек! — вздрогнув, женщина заметила у зеркала Лену, чихнувшую от чьей-то пудры, попавшей ей в нос. Взяв себя в руки, Ангела поморщилась, ненавидя себя за этот спектакль еще больше. Легко врать безликой толпе. Легко врать самой себе, смотрясь в собственное отражение. Но лгать Лене Окстон было невыносимо и больно. — Ты успела. Рада тебя видеть! Как твой спектакль? Сегодня там был «Робинзон Крузо», а? — заметив в карих глазах лучшей подруги блеск беспокойства, Циглер услышала радостный ответ: — Именно! Знаешь, я сегодня спасла постановку раза четыре! Чуть декорация провисла — я тут как тут! Не успевают переместить проклятое дерево во время антракта? Юркая англичанка уже здесь! Мистер Захари мною крайне доволен, поднимает зарплату каждый раз, как только представиться возможность! Ну, или потому что моя задница в этих штанах смотрится как минимум эффектно, да? — покрутившись, англичанка звонко засмеялась, теряясь в своем нескончаемом позитиве. Кажется, они обе понимали, что врут друг другу. Делали это каждый день, каждый раз, когда пересекались. В глазах каждой читался настоящий ужас, страх всего того, что они пережили в одну из роковых ночей. Прятались за чужими личинами, улыбались и смеялись. Старались делать вид, что все действительно хорошо. На крайний случай — нормально. Но каждый из двух особ понимал простую истину. Они были просто людьми. Людьми со своими страхами и кошмарами. Но упорно продолжали доказывать себе, что это не так, сыпля колкостями и уходя от проблем в работе или в океане неуместного юмора. Именно поэтому все эти маски-шоу так оседали на похудевших плечах швейцарки. Как же все это нелепо. Бессмысленно и глупо. Но нельзя прерывать сценарий. Ведь это — плохой тон.