Западное крыло на территории Первого штаба
POV Акиры
Претенциозная навязчивая мысль. Что если бы я вовремя проявлял лучшие качества своего интеллекта? Умозрительные образы превращались в факты, отчего я действительно ощущал, что падаю. Сама ситуация до того абсурдна, словно была позаимствована у режиссера какого-то тупого американского гангстерского боевика прошлого века с элементами постапокалипсиса. Сегодняшней ночью мы планировали ворваться в покои Императора. После — в Кабинет министров, палату представителей и кабинет тех, кто представлял лично Императора — так называемый тайный совет. Но наш план можно описать всего одной короткой фразой: De mortuis…****
Взгляд падает на небольшой черный экран прямоугольной формы. Негромкий звук цепочки жетона постукивал о пластиковую магнитную карту, когда чуть подрагивающая рука с выступившими от напряжения венами поднесла их к датчику его корпуса. Мотоми чертыхнулся и вновь провел картой — вверх микрочипом. Небольшая светодиодная лампочка часто замигала зеленым цветом, а на табло расплывчато всплыл текст:Ssq/1 security authorization processing
Следующая строка под текстом была пустой. Мотоми поднес не принадлежащий ему жетон и в тот же момент резко выдвинулась клавиатура.Ssq/1*99999*11111*x1/7386
После того, как Мотоми набрал комбинацию из цифр и символов, зеленая лампочка вновь часто заморгала, а клавиатура исчезла. Через секунду экран потух и раздался щелчок двери. Первый штаб обладал рядом особенностей. Одной из них была охранная система, которую было невозможно взломать, а также обойти, если не иметь покровителей сверху. В прошлый раз нам оказывали поддержку с десяток человек. И хоть мы очень рисковали, наша слаженная работа дала свои результаты. Мы с Шики проникли в штаб без приключений и с таким же успехом покинули его. Когда поступал приказ сверху, военачальник получал особый код доступа, который был предназначен для той или иной двери. Также существует особый код с приоритетом «ультра». Используя такой код, можно было открыть все двери, ведущие в кабинеты высокой конфиденциальности. Он был надежно защищен и менялся пару раз в месяц. Только узкий круг лиц имел доступ к нему. Я до сих пор не уверен, какой положение было у Эмы и Гвена и как им удалось его достать. Но это сработало. Все шло слишком идеально, мы даже на долю дюйма не отступали от плана, следуя шаг за шагом «штатной инструкции». Будучи первой группой, мы проникли в Главштаб и своевременно достигли западного крыла. По пути, пробираясь узкими потайными подземными ходами, Мотоми проинструктировал нас еще более подробно. Он рассказал нюансы операции. Признаться, я был весьма удивлен, когда узнал, что комната Императора была к нам гораздо ближе, чем мы думали. В тот раз, когда мы с Шики отправились на задание, мы и подумать не могли, что будем укрываться на одном этаже с ним. Нас разделяло всего несколько дверей. Как такое может быть? Я и сам пытаюсь понять. Возможно, мы не пересеклись из-за того, что он отсутствовал, но тем не менее… Так близко… Мы были так чертовски близко… По словам Мотоми, полученная информация достоверна по всем фронтам. Разведка проверила все не один раз, и мы безусловно движемся в верном направлении. В данный момент — по прямой траектории. Потрескивающий звук помех и пара коротких слов. Еще помехи. Отбой. У каждой группы свой позывной номер. От одного до трех. Тем, кто прикрывал нас этажами ниже на внешней территории, присвоили буквы. — Группа один и три, займите позиции, — зазвучал твердый голос Эмы через передатчик. — Есть — занять позиции, — раздались два голоса в унисон на одной длине волны с той же самой частотой. Шики и Тойя представляли командиров своих групп и поддерживали связь с Эмой, которая возглавляла вторую команду. Мы с Мотоми шли позади Шики, за нами — еще четверо. Через пару ярдов мы оказываемся в пустынном коридоре западного крыла. Отмечаю грузовой лифт. Еще немного — и мы достигнем той комнаты, в которой мы с Шики кувыр… укрывались… Кхм… Еще тридцать шагов — и перед нами массивная деревянная дверь. Шики с одной стороны, я с другой. Придерживая пальцем маленький передатчик в ухе, он жестом показывает, чтобы я следовал за ним вторым, а после — Мотоми и все остальные. Киваю в знак согласия. Он вооружен нихонто. Как и обычно. Мы — огнестрелом. Правда мне все же удалось вернуть себе нож: не без помощи Мотоми и Рина. Теперь держу его на всякий случай, засунув клинком вниз за пояс штанов. На счет «три» — Шики толкает дверь ногой, мы по одному проникаем внутрь… Тишина… И зловещий сжирающий заживо сумрак. Я словно попал в холодный зал, освещенный лишь луною. Все окна плотно зашторены. Все, кроме одного… Комната была кладбищенским мирком, в который не проникал ни один звук мрачного разрушенного города. Помещение было чужим, словно из другого времени, но словно лишь частично соединено незримыми стальными нитями с реальным новым миром. Возникло непреодолимое желание одернуть шторы и распахнуть высокие окна. Сейчас в спальню едва проникал свет луны, косо падая кровавым пятном на пол совсем рядом с кроватью. В душе поселилось странное чувство обреченности, как у человека, которому предстоит через час умереть от удушья. Тишину разрезали помехи передатчика и встревоженный голос Эмы. — Что там у вас? Первая группа? Тишина. Шики стоит в середине комнаты. Я рядом. Остальные — у самой двери. Просторная, полупустая спальная комната. Справа — широкая застеленная кровать. Словно рукой перфекциониста. Без единой складки. Лампы, тумбы, столы и стулья — все покрыто толстым слоем пыли. Мы стояли напротив той стены со сплошным окном. Сбоку, около плотной темно-бордовой занавески, располагалось кресло с сидящим в нем человеком. Как ни старайся, нельзя рассмотреть лицо сидячего. Лишь светлую макушку над спинкой кресла, склоненную к левому плечу. — Император… — неуверенный хриплый голос Мотоми зазвучал почти что рядом со мной. Мы с Шики наблюдаем за тем, как шатен, несмело обогнув нас, крадется к сидячему в кресле человеку. Шаг за шагом. Опасливо ступая подошвой сапог по запыленному паркетному полу. Каждый шаг был меньше предыдущего. Казалось, что доски прогнили насквозь и, когда мужчина в очередной раз перенесет вес тела на правую ногу, пол под ним рухнет. Направляю ствол одновременно с остальными, стоящими позади моей спины. Звуки шагов затихли на том моменте, когда интервал между ними сократился до дюйма. Медленным, неуверенным движением мужчина касается спинки кресла и разворачивает его к нам. Тишина. Так и стоим несколько минут, нацелившись на него… А после — просто отводим оружие в сторону. — Не могу понять… Как он может управлять системой? — спустя несколько минут я первым прерываю затянувшееся молчание. Уже десять минут мы все стоим напротив кресла, в котором безжизненно, словно кукла, сидел молодой мужчина. Несомненно, он все еще жив. Это было видно по тоненькой, блестящей полоске от засохшей слюны у подбородка. Но глаза… В них уже давно угасла та часть, что делала человека человеком. Душа. Сейчас в этом мужчине ее не было. Его пустые глаза хоть и смотрели на нас, но ничего не видели перед собой. Руки были сложены на его коленях. У него были светло-русые волосы и коричневого цвета кардиган с торчащей из-под вязанного ворота песочной рубашкой. Всего пара предложений, чтобы его описать. Я ожидал увидеть существо, склонное к самоистязанию, ни во что не верующее, презирающее бедность, то, что организовало контроль рождаемости. Как говорил мне Арбитро, «тот, кто не знает нищенского и рабского труда, не стремящийся к чему-либо, целью которого не является обогащение и истощение почв. Тот, кто победил сифилис и голод, противник виски. Существо, превратившее отчаяние в апатию, и под конец — в смерть. Человек, который построил мир, где царит либо садизм против долга или, что намного хуже, садизм как долг. Пусть в этом мире нет набожности, вступившей в конфликт с организованной массовой паранойей, но итог один и тот же — амбивалентность. Живи, приноси пользу, будь счастлив, но оставайся мертвым». Ничего из того, что я ожидал увидеть. Передо мной обычный человек. Никакого величия, могущества или опасности диктатора, поставившего на колени весь мир. Представшее лицо показалось совсем юным в своей безмятежности, кукольным или скорее манекенным. Морщинки разгладились, а губы чуть приоткрылись, дыхание было медленным, тихим, едва уловимым. Иногда казалось, что оно просто иллюзия и перед нами бездушная скульптура из гипса. Тишина стала казаться ещё более абсолютной, а пустота — совершенно необъятной. — Разве способен этот человек придумать концепцию современной системы? Закрепить ее достижения и добиться дальнейшего «прогресса»? — слова цежу сквозь стиснутые зубы, почти не двигая губами. Чуть разворачиваю голову, чтобы посмотреть в сторону Шики. Его глаза горели холодным огнем в щелках прищуренных век. Так пугающе, словно он был в ярости. Но не могу прекратить накалять и без того отчаянную ситуацию. — Кто управлял страной, если ему это ни к чему? Где эта сильная личность, военный диктатор в милитаризованном воздухе? — мышцы хотели бы действия, а сознание хотело бы поверить, но нервы и гипертрофированный интеллект не позволяют. Необъяснимо. Иррациональный страх, когда вижу эти обескровленные губы. Его черты, как резьба по дереву, которые следовало рассматривать с некоторой дистанцией, резкие, но в тоже время чувственные. В ноздри врывается странная смесь запахов, близкая к ароматам запаха тины и готического рва в бесконечно далёкой зеленной долине. Шики словно потерял интерес, отошел на несколько шагов к двери… Сперва я думал он собирается уйти, бросив эту затею. Но, оглянувшись, заметил, что он все еще был в комнате. В десятый раз зашумели помехи передатчика, сквозь которые нас вызывал обрывистый голос Эмы. Не понимаю, почему Шики не принимает вызов? Он так же ошарашен, как и все? Или злится, что все вылетело в тартарары? — Нано…- тихий голос Мотоми привлек мое внимание. Замечаю, как он всматривается в черты мужчины в кресле, словно тот ему давно знаком. — Прекращай. Он вышел на пенсию, — едкий комментарий Шики у двери как всегда болезненно хлестнул. Хочу задать вопрос, как вновь приемник обрывает мои слова на полпути. — Первая группа. Слушаю, — словно опомнившись, голос Шики проговорил в микрофон. — Ч… Тут …Гхх-шшшш… — прерывистый голос Эмы — и вновь тишина. — Повторите. Группа два и три. Как слышите? — Шики вновь чуть переступает порог, чтобы проверить, связана ли потеря связи с дистанцией. Но две другие группы так и не вышли на связь.***
— Слишком тихо и пусто, — сосредоточенный взгляд в сторону досмотрового пункта по меньшей мере в пяти ярдах от четырех вытянутых темных теней, падающих на роскошный каменный фасад здания. Указательный палец соскользнул на курок, легонько, словно для подстраховки перед тем, как ствол выведут на линию огня. Красная прядь волос упала на светлый, взмокший от напряжения лоб. Женщина перевела взгляд в противоположную от себя сторону. Изрядно затемненный участок, до которого не доходили ни камеры, ни прожекторы должен был стать вторым укрытием для их подгруппы, на которые они сразу же разделились, стоило им попасть на территорию штаба. «Не нравится мне все это…» Женщина косо глянула за свое плечо. Позади стоял Рин и Кеске, а слева от нее — верный Гвен. Еще четверо должны быть в той темной зоне, защищенной от прожекторного пунктирного света. Но уже несколько минут Эма всматривалась во мрак, не обнаруживая даже мельчайшего шороха или сигнала от своих людей. «Неужели они настолько хорошо затаились, что даже я не могу определить их присутствие?» — Гвен, будь начеку, — вполголоса коротко бросила женщина. В ответ лишь кивок под негромкий щелчок предохранителя. Женщину многое тревожило. В первую очередь пустота. Их задачей было прикрывать тыл первой группы, оценивать и передавать информацию о положении у входа. В случае, если поднимется тревога или хотя бы намек на интенсивное передвижение служащих, указанный час, когда будет получен утвердительный сигнал от первой группы о захвате Императора, они двинутся к ним, прокладывая путь и захватывая центральный вход. Следующая цель — министерства и тайный совет. Женщина хотела лично вломиться в их палату и насладиться искореженными в гримасе ужаса лицами. Хотя это такая мелочь по сравнению с захватом Нано. Она так долго искала его, что не может поверить, что он почти в ее руках. В первом штабе, помимо них, есть еще пара групп у черного входа и Тойя с Юкихито вблизи центральной охранной системой. Остальные рассредоточились в двух других штабах. Каждый штаб окружен таким образом, чтобы при тревожном сигнале никто не смог покинуть закрепленную за данной группировкой зону. Во втором штабе, во главе с Николсоном и другими служащими, все готовились к введению вируса по сигналу. Благодаря передатчику их работа должна быть слажена и согласована, однако частоту сигнала постоянно прерывали помехи. У Эмы вновь возникло дурное предчувствие. Они протестировали несколько раз все оборудование перед тем как выступить, настроив длину волны друг на друга, но в данный момент все шло из рук вон плохо. Частота постоянно прерывалась, словно другая линия на конце телефонного кабеля отрывала их от всех групп разом. Вокруг царила тишина, такая же пугающая, как и на другом конце «провода». — Рин, Кеске, будьте здесь и не покидайте пост ни при каких обстоятельствах. Гвен, пойдешь со мной, — женщина указала взглядом в темную зону напротив. — Подождите, каким образом вы собираетесь… — встревоженный голос Рина прервался, когда Эма, откровенно его проигнорировав, жестом подала знак Гвену прикрыть ее. — Черт! — светловолосый парень прижался к стене, отходя вглубь темноты, увлекая за собой Кеске. Эма проскочила в два счета, а следом и Гвен. Рин переводил взгляд в сторону прожекторов, предчувствуя появление вооруженных служащих на площади. Ему все это тоже не нравилось. Когда Эма с Гвеном пропали из вида, тревога только возросла. — Что-то здесь не… — Гвен! — пронзительный женский голос, сопровожденный тремя короткими выстрелами из короткоствольного автоматического пистолета, заставил замереть двух парней на месте. — Что за… — тонкий палец лег на курок, готовый к действию ударно-спускового механизма в любой момент. Оставив пару стилетов в кармане на подстраховку, юноша решил применить более уместное оружие в сложившейся ситуации. Не закончив фразу, он медленно обернулся в сторону напарника. Огромные голубые глаза в ужасе устремились сквозь парня. — Кеске!***
— Черт! Что за дерьмо здесь происходит, Мотоми? Эма и Тойя не отвечают, а Император недееспособен, что это вообще все… — Мотоми смотрит на меня с потерянным, отстраненным видом. Бледный, сам не свой. — Я… — мужчина даже не смотрел на нас. Словно мы нечто в его голове. — Приди уже в себя! Что нам делать? — не могу сдержать гнев. Но вовсе не на него самого, а из-за того, что опять все тщетно. Наши старания и гроша ломанного не стоят. — Да… Прости. Не знаю, — после резкого голоса он словно вышел из глубокого транса. — Для начала надо связаться с другими группами и узнать, все ли у них в порядке. А потом… Найти связь с нашими… Не знаю. Это место нельзя пока оставлять, пусть тут кто-нибудь… — вернувшись в свое прежнее состояние, он наконец отошел от кресла, собираясь подойти ко мне. Но что-то его остановило. Это что-то было внутри него самого. Его глаза расширились, словно он только что о чем-то вспомнил. — Если Нано не в силах отдавать приказы… Все это время… Кто делал это за него? — произносит он чужим голосом, словно сам не осознавал, к чему клонит. Знаю, о чем ты сейчас подумал. Меня тоже зацепило этой волной отчаяния и неопределенности. — Может, Арбитро? — подхватываю его мысль и сразу же замечаю, что мы единственные, кто о чем-то рассуждает. Поворачиваюсь, открыв рот, чтобы позвать Шики и спросить, что он об этом думает… Но вместо привычной надменности встречаюсь с черной длинной тенью и двумя горящими дьявольским огнем глазами. Не могу рассмотреть его лица. Между нами стоит все та же четверка, которая также опустила руки и даже не представляет, что им делать. Смотрят поочередно то на меня, то на Шики. Не понимаю, откуда взялся этот ком в горле… Голос пропал, дыхание сперло. Зачем я тогда изменил своим привычкам и позволил задурить себе голову глупыми мечтами о будущем? Когда такое происходит, создаётся множество иллюзий, вот в чем заключается эффект надежды. Ты тоже так считаешь? Поэтому твое лицо остается в тени. Я заметил уже давно… Примерно с того момента, как впервые повернулся к тебе, когда мы увидели состояние императора. Или… Ты не надеялся, в отличие от меня? Боль утраты… Неужели ты снял с себя эту функцию? Не могу в это поверить, просто потому что это означает, что ты перестал быть человеком. Если тебе не свойственны ни сострадание, ни жалость. Хотя они в корне отличаются друг от друга. Сострадание подразумевает совместную муку, а жалость — нет. Но в тебе нет даже последнего. Тебе совсем не жаль себя или нас, наши призрачные, зыбкие мечты, обратившиеся в пепел. Лишь потому что ты изначально ни во что не верил. В комнате стало как-то особенно холодно. Словно в помещение ворвался и хлестнул по коже ветер. Гулкий звук сердца, отбивающего сумасшедший ритм… — В чем дело?.. Почему ты так… — слова так и застревают в горле, когда во мраке блестит яркий, серебристо-белый луч. Не сразу понимаю… Что это было? А после вижу красный… Много красного цвета. Он повсюду. На полу в виде двух продолговатых полос с кривыми траекториями, вплоть до моих ног… На бледных скулах. На стенах. А главное — тот самый луч, поблескивающий недавно… Он тоже окрасился в красный цвет. Прихожу в себя только тогда, когда на пол падают четыре тела с двумя четвертями. Почему с двумя? Потому что у двоих туловищ отлетели головы. Одна из них с глухим стуком покатилась к моим ногам. Смотрю на нее, словно на игрушечную. Смеяться охота. Что за глупая безвкусная шутка? Вторая отлетает к черным ботинкам с толстой рельефной подошвой. Ее поверхность особенно становится видно, когда нога поднимается, ненадолго зависает, а затем наступает на лицо, запечатлевшее немой ужас. — Ух, видели, как они отлетели? Разве это не самая приятная часть сегодняшней ночи? — чужой, незнакомый голос. Я слышал его сотни раз, но никогда он не был таким страшным. Непривычный звук чужого смеха. Когда ты смеёшься таким образом, замечаю с нейтральным тоном ученого наблюдателя, что твое лицо приобретает до странности отталкивающее выражение. Не пойму. Даже если это не по-настоящему, то отчего в воздухе витает дух смерти? — Что ты имеешь в виду… Шики? — неуверенно позвав, стараясь подтвердить мысль про очередную дурную шутку, после которой он заговорит и усмехнется как прежде… — Акира… Не будь глупцом. Просто прими это. Это конец выбранного нами пути, — рука на моем плече и тихий, осипший голос Мотоми. Не понимаю, что он говорит. В ушах противный глухой стук той подкатившейся головы и незнакомый мне чудовищный голос. — Да, Акира. Просто прими это. Руки ослабели и опустились. Разжались. При таких обстоятельствах даже пули не лезут в обойму. — Ох, не смотри на меня так, Мотоми. Вижу, тебе интересно, что же заставило лучший продукт вашего эксперимента пускать слюни на подбородок. Как думаешь? Может мы с тобой чего-то не знаем? — мужчина демонстративно шагает вперед, предварительно ударив носком сапога о голову, на которой стоял до сих пор. Тошнотворный звук, с которым она перекатывается, словно сдутый футбольный мяч, снова врезается в уши. Рельефный кровавый след оставил отпечаток на пыльном полу, а затем его нога опускается на спину бездыханного тела мужчины, лежащего перед ним. От того, что он перенес тяжесть тела на ногу, слышится противный хруст. Невыносимо. Словно мой собственный позвоночник сломался пополам всего от вида, как он наступает на труп нашего союзника. — Акира, ты разгуливал в коротких шортиках перед окном «Императора»? — его шутки уже не кажутся забавными или смешными… Теперь они наводят ужас. Он совершенно не похож на того человека, которого я знал. — Какие действия Вы предпримите? — Мотоми держался лучше меня. Я это признаю без всякой обиды или злости. Даже сейчас мне все еще кажется, что это спектакль, персонально разыгранный лишь для меня. А валяющиеся трупы у ног моего напарника — всего лишь массовка. — Что ты хочешь услышать, Мотоми? Всем врагам головы долой? L' Etat С' Еst Moi**? Не знаю значение произнесенных им слов. Но мне почему-то кажется, что я не многое потерял. Его вид говорит куда больше того, что слетает с его искривлённых в сарказме губ. Неожиданные звуки заставили меня вздрогнуть, как от удара. Режущая ухо смесь электрического шипения с потрескиванием и свистом — ничто другое, как приемник в руках Шики. Неожиданно послышался встревоженный голос Эмы, изредка проскальзывающие ругательства Рина и беспорядочные восклицания их позывного номера. -Так и будете здесь стоять? Разве вам не нужно поспешить на помощь? Не двигаюсь с места. Точно такая же реакция и у Мотоми на откровенное приглашение Шики вступить с ним в бой. После того, как прекратились помехи, мы все ясно поняли. Мы проиграли. Никто не придет на помощь, все кончено. — Притворимся, что я более этичен, чем вы думаете, и позволю быть белыми рыцарями и спасти даму. Что? Только не говорите, что не хотите. Нельзя взваливать всю работу на представителя противоположного пола. Это объясняют на семинарах по сексуальным домогательствам. Позади говорившего послышались шум и возня. Через секунду переступает порог незнакомый мне служащий. Низенький, с сотым, тысячным пропадающим в толпе лицом, и только руки необычайно длинные, до колен: будто наспех взятые из другого человеческого набора. Через секунду еще несколько. Почти что с десяток вооруженных служащих смотрели на нас плотоядно. Никого из них я никогда не видел, но их механические лица с застывшей одной на всех эмоцией внушали чувство тревоги, не говоря уже о с десяток направленных стволов в наши головы. — Ну надо же, какая психосексуальная драма разыгралась, не так ли, Акира? Вы затеяли революцию, как нелепо. В тот момент я еще не осознавал, зачем Шики столько служащих… Но после того, как он закончил фразу, я все понял. Он потерял к нам всякий интерес. Он даже не стал утруждать себя, чтобы позаботиться о нас до конца. И просто ушел, прихватив с собой меч, не оборачиваясь и не заговаривая вновь. Когда он переступил порог и скрылся из вида, нас окружили… Мотоми старался оказывать сопротивление, за что ему сломали руку и, вырубив, утащили прочь. Я просто смотрел на пустующий проход, все еще не веря в происходящее. Ничего не чувствуя, я продолжал смотреть, словно там все еще стоял Шики. Ни боли от побоев и от вывихов в суставах. Ничего, кроме пустующего места перед бесцветным взглядом, продолжающим смотреть перед собой. Ступени. Стертые и старые: меня тащат по ним. Ясно осознаю это до тех пор, пока не наступает темнота и я не отключаюсь.***
— Ложь, — звук собственного голоса упал на октаву ниже, отчего он показался совершенно чужим. Перед глазами стоял нестерпимый, черный фон стен. — Этого не может быть. Это какая-то ошибка. Сам подумай, он тот, кто вытащил тебя из лап Арбитро. Он тот, кто исследовал с тобой главный штаб. Рисковал жизнью. И он тот, кто нашел в компьютере… — даже в бессознательном состоянии Акира старался разобраться, довести все случившееся до логического завершения. Задав вопросы самому себе, он надеялся понять поступок Шики. Но его собственное сознание продолжило мысль. — Именно. Именно по этой причине мы рискнули. Положили на кон все. Это приманка, брошенная Шики, которую мы проглотили. Забеспокоившись, что все может стать еще хуже, мы все отважно ринулись на поиски Императора, позабыв об осторожности. И вот, чем все закончилось. Не нужно было верить ему…***
Резь в сердце и перехваченное кольцом тоски горло. В ушах отозвался высокий монотонный звук. В нем нельзя было различить чей-то голос. Острая боль пронзила правое колено. Со спутанными волосами, с лицом, покрытым уродливыми ссадинами и синяками, в грязной и порванной одежде. Массивная цепь по рукам и ногам отяжеляла каждое его движение и была дополнительным источником холода. Где-то настойчиво что-то твердил голос без малейшего изменения в интонации. Акира вздрогнул и очнулся. Он повернул голову и попытался приподняться для лучшего обзора, но рука, на которую лег вес его тела, начала дрожать, а потом подломилась, и он снова повалился на пол. Слишком утомленный даже для воспоминания, он долго лежал, глядя вверх сквозь наполовину сомкнутые веки на кладбищенский мир вокруг себя. Он дрожал, его всего трясло крупно и неудержимо — от головы до пяток. С огромным усилием он развернул голову в бок, и там, на каменном липком от извечной сырости и плесени полу лежал человек. Половину его лица скрывали бинты, а на их фоне зиял рот. Акира знал кто это. По тихим стонам и завывающему плачу во сне он слышал ни раз этот голос. Акира позвал по имени, и этот голос сорвался на плач и мольбы, через дыру рта доносилось только частое неглубокое дыхание, шумное, снова и снова. Запах формальдегида напомнил ему о том времени, когда он лежал на хирургическом столе у Арбитро. В памяти всплыл момент, когда он мчался по коридору подземной лаборатории, как маленький зверёк, избежавший капкана, отпрыгнул назад на безопасное расстояние между Гунджи. Но ему не было страшно. Он лишь беспокоился за Кеске. Только он и имеет значение. Так было в тот момент, так есть и сейчас. О Рине может позаботиться Мотоми, если в нынешней ситуации вообще возможно позаботиться. Эме… Ей уже не помочь. Юноша снова развернул голову в сторону заснувшего человека, в котором он с легкостью признал Эму. Ему ни о чем не хотелось думать и тем более вспоминать. Как только он это делал, в памяти вновь возникал образ человека, чье лицо теперь было постоянно в тени. Весь ужас того момента вернулся к нему — тошнотворный страх, паническое конвульсивное движение, из-за которого он потерял равновесие, когда попытался встать. А потом ещё более ужасающий страх и уверенность в неизбежном конце.***
Разряд — самое подходящее определение. Теперь я вижу, что это было, как электрический разряд. Пульс моих последних дней становился все реже, напряженней. Вот теперь очень тихо и пусто. Отчетливо металлически постукивают мысли с легким треском, как пневматическая шина — лопается мое рассуждение, и я ясно вижу. Надежда и вера — всего лишь отрыжка нелепого предрассудка. Западня, давящая со всех сторон стенами… Отчаяние, рожденное в душе тишиной, мраком и холодом. Сквозь щели в каменных стенах было слышно, как завывал ветер. Словно зима настала в одночасье и теперь раскаленными иглами мороз пронизывал кожу. Но были и другие звуки в этой подземной, сырой и холодной камере. Акира постоянно слышал, как за каменной стеной по соседству выли и визжали его союзники под градом ударов. Люди Императора яростно истязали предателей. Это были не просто побои, а страшные пытки, уносившие жизни одну за другой. Каждый раз мучитель менялся, это можно было понять даже с закрытыми глазами по манере шага или по короткому приказному голосу другому служащему открыть решетку и впустить его. И всякий раз после очередного прихода служащего Акира слышал жалостливые вопли обезумевших от голода, холода и боли жертв. Покрытых ранами и истекавших кровью в адских муках. Юноша не знал, зачем их здесь держали и что от них хотели получить. По каким-то причинам их не уничтожили всех разом, а медленно, по одному пытали, а после безжалостно бросали в руки мучительной смерти. Те, что мужественно сражались, не желая молить о пощаде, покидали этот гниющий мир первыми или подвергались программе под строжайшим надзором. Юноша не знал, жив ли был кто-либо из его друзей или у Императора были на них свои планы. Пока что ему было известно лишь то, что Гвен ушел первым из них. Эму изрядно потрепали, юноша услышал разговор между служащими, когда один из них делал перевязку женщине. Видимо, она была нужна Императору на неопределенный срок. Она попала под обстрел снайперов из винтовки по типу Mechem***. Что касается Рина, Кеске или Мотоми, то ему не удалось ничего узнать. Он больше не виделся с Шики после того, как тот пропал из вида той ночью. После об Акире будто бы забыли. Словно похоронили заживо или бросили на корм крысам. Но это было во всяком случае лучше, чем-то, через что проходили люди за каменной стеной. Несмотря на удушающий холод и пустой желудок, Акира мог держать свой разум чистым. Иногда ему что-то снилось, когда он ненадолго проваливался в сон до пробуждения от очередного истошного крика за стеной. За две недели — или дольше, Акира не знал, сколько дней он провел в отключке — он должен был уже привыкнуть к этому, но все было не так просто. Это были не просто звуки неизвестных ему голосов. А живое напоминание того, что будет происходить с ним, когда о нем вспомнят. Юноша вновь провалился в сон, и над его головой ледяным заревом загорелось северное сияние. Даже звезды от холода плясали в небе. Сквозь сон юноша ощущал кожей, как пол цепенел и мерз, будто бы под снежным покровом. Порывы ветра в минорном тоне с протяжными и тоскливыми переливами напомнили рыдания пленников. Акира вздрагивал от этих звуков, но не мог вырваться из сна. Его согнувшееся, некогда великолепное тело было грязным и посиневшим от холода. Остатки былой одежды лишь прикрывали плечи и бедра. В мертвенно-алом свете луны, прорывающемся сквозь крупные щели под потолком, стремительно что-то мелькало в воздухе, как призрак морозной ночи. Оно закружилось от резкого порыва ветра и ворвалось в щель. Юноша вновь вздрогнул всем телом, но не проснулся. Пара снежинок пролежало на его щеках несколько минут, и растаяли лишь в тот момент, когда ему вновь приснился сон, заставляя кровь погорячеть и устремиться по венам, из последних сил согревая тело.***
«Холодные иглы, пронзающие твои колени — неизбежность. А беспорядочная дрожь вдоль позвоночника — это страх. Знаешь, почему ты боишься? Страх — это всего лишь дефицит информации, как и…» Сон, но еще буйно бьется, вздрагивает, брызжет. Сердце ноет в кончиках пальцев, в коленях. Это несомненно было. И я знаю теперь, что сон, а что явь. Страх — это всего лишь дефицит информации. Как при выполнении мертвой петли, кровь отливает от головы — и пилот теряет сознание. Мы прошли три этапа, как в развитии психики. Внушение, представляющее коллективную веру. Страх, как дефицит информации и ложь, представляющая собой попытку вырваться из обстоятельств. По факту, эмоции — это просто фикция. Но они все равно важны. Примерно так же, как и органы чувств, сообщающие нам о положении в пространстве, о том, что нас окружает, словно предостерегая, если что-то угрожает нашей жизни. Все последние месяцы я помнил лишь ту фразу, которая всплывала в моих снах. Я даже не замечал, что сны стали чаще и ярче с тех пор, как мы встретились вновь. Теперь я знаю продолжение… «…В данном случае тебе не известно, кто я: друг или враг? Из-за недостатка информации об оппоненте ты начинаешь испытывать чувство страха. Твое сердце хаотично рвется из грудной клетки, и этого достаточно, чтобы снести тебе голову. Но… твой занятный взгляд, похоже, живет отдельно от тебя и не понимает того ужаса, ведомого твоему телу». Теперь я окончательно проснулся. Я все думал, что же мне напоминают глаза Шики? Почему-то я неосознанно сравнивал их из-за цвета с тем, что видел в комнате по промывке мозгов. Но видимо дело было не только в этом; хотя я не удивлюсь, если мое воображение сыграло со мной злую шутку и в той комнате я виделся с ним. Мы уже были знакомы до того, как я попал сюда. Сейчас уже сложно вспомнить все детали, но теперь я вспомнил те чувства, что испытал тем вечером. Он читал меня, словно открытую книгу, тая в себе угрозу не только для меня, но и для всего человечества.***
Моя жизнь никогда не была легкой. Я почти не помню своих родителей и все свое детство провел в приюте, где считали, что порка и порицание придают мудрости. Когда мне было шестнадцать, мы с Кеске ушли с приюта. Правда тем, кто ушел, был я. Кеске лишь увязался за мной. Я не искал лучшей жизни. Просто в приюте оставаться больше не было смысла. Перебиваясь временными подработками, уличными боями, я старался вести обычную жизнь. На тот момент это казалось самым незаурядным желанием. В Тошиму мы с Кеске перебрались почти сразу, как пошел отлов материала для промывания мозгов. Усиленное психологическим стрессом и физической пыткой, это стало превосходное условие для опытов в стиле Павлова. К сожалению, для политических диктатур человеческие существа не пригодны в качестве лабораторных животных, в отличие от тех же собак, поэтому одной промывкой мозгов все не закончилось. Развились всякие секторы, вроде той, которую возглавляет Арбитро. А со временем и сама программа явилась во всей красе и доведенная до совершенства. Все это развивалось не в один день, и потому чем больше проводилось опытов, тем чаще выходили на отлов материала. Пока улицы совсем не опустели. Скрываться вблизи штаба стало легче, чем за городом. Нам приходилось не просто, но мы со временем привыкли. Даже к шныряющим по улицам карателям, служащим, разваленным зданиям и к постоянному недостатку еды. В тот день, когда мы поссорились с Кеске, я был у западной границы Тошима. Несмотря на неблагоприятные условия с самого детства и развивающиеся на глазах павловские игры, я полагал что, вырос не нравственным уродом, каким по идее лепило меня общество, и считал себя духовно сильным человеком. Хоть и было всего два варианта: либо смириться с этими условиями, либо быть ими уничтоженным. У меня был особый темперамент и счастливый билет на рулетке наследственности. Я вырос без единой царапины в душе, хоть мне и старались всячески навредить: сначала в приюте, а затем среди разлагающихся трупов. Богохульство процветало, прелюбодеи подхватывали триппер, наркота распространялась по всей стране, и я обрел какое-то облегчение освобождения, когда пропал среди закоулок Тошима. Человек — это машина, мозг выделяет мысли, как печень желчь. Поэтому это освобождение было недолгим. Скоро я обнаружил, что чего-то не хватает. В ходе эксперимента со свободой — случай с Кеске стал последней каплей на пути к ней — я выплеснул ребенка с грязной водой отчужденности, а природа не терпит пустоты. И вот блаженство уступает дискомфорту. В нормальных условиях человек бы бросился читать книги, смотреть фильмы, искать друзей, трудиться, чтобы закачать немного любви в опустошенную ёмкость. А после подобные теоретики, вроде Арбитро, вновь напустят грязной воды, от которой ты постепенно захочешь избавиться, и так до бесконечности. Это лишено смысла и необходимости, но между этим ты наслаждайся впервые обретенной свободой. Тогда я еще этого не знал. Если бы знал заранее, то остановил был этот порочный круг на том самом месте, когда впервые ощутил свободу. Я бы вернулся к Кеске, как только понял, что чего-то не хватает. Но вместо этого я нашел Его, а после пережил все это, выслушал возмутимые маниакальные представления о назначении человека от Арбитро и других псевдотеоретиков. Я помню сеть проводов и обваленный шлакоблок у разрушенного супермаркета в западной части города. Помню, как взволнованный смотрел вдаль леса, растущего сразу за границей города, и думал, что больше не придется надевать маску хоть каких-то эмоций и прятать свою вечно невозмутимую отстранённость от Кеске. Никто больше не обидится, что ты не афишируешь свои мысли и идёшь своим путём. Не вступаешь в споры с тем, кто идёт другой дорогой. Ты больше не встретишь грязи цивилизации, но Моцарта с Шекспиром тоже… Заботы и доброты. И внезапно мне стало не по себе от того, что я накричал на него и бросил. Мы были вместе с самого детства, и в тот раз я понял, что я не бесчувственная машина. У меня есть свои нужды и слабости. Но прежде, чем я осознал это, я уже пересекал границу. В ту секунду я встретился с Ним. Он выходил из леса. Словно огромный кот, нагулявшись, возвращался домой в своей вальяжной императорской манере. Одного взгляда хватило, чтобы ощутить все физическое превосходство оппонента. Он был прав. Я и правда не знал, как воспринимать его. Его вид не вызывал никаких добрых ассоциаций, особенно с нихонто наперевес, но и о смерти от его руки я тоже не думал. Ощутив скрытую угрозу, я постарался взять себя в руки, так как почти никогда не нападал первым. Я не был задирой и обучался на улицах давать сдачи, а не притеснять слабых. Но тошнотворный запах, исходивший от его одежды, ударил в ноздри. Этим запахом уже был пропитан весь город. Особенно он был силен, когда каратели выходили на охоту. Но этот мужчина, чей взгляд был подобен объятиям смерти, был насквозь пропитан им. Кончик его плаща, подошва и перчатки были заляпаны в крови, являясь наилучшим доказательством его недобрых намерений. Тогда я впервые ощутил чувство страха. До этого момента я думал, что это чувство было в лаборатории для программирования, потом у Арбитро и, наконец, когда увидел Шики у склада под охраной псов-убийц. Но теперь мне известно, что по-настоящему впервые я испытал его, когда мы встретились до моего попадания в штаб. Поэтому его голос был мне настолько знаком. И именно поэтому после той встречи меня каждую ночь мучили кошмары. Теперь, вспоминая об этом, мне кажется, что все время, которое я провел в штабе, он наблюдал за мной. Словно охотился, шаг за шагом направлял в свои сети. Затаившись, подкарауливал свою жертву. И стоило только оказаться в пределах его досягаемости, как змея молниеносным броском кидается и обвивает своими кольцами, ломая все кости в железных объятиях. В дрожь бросает от представления, как два змеиных ока светятся в темноте, пока я был привязан на площади. Как широко раскрыв пасть гигантский двадцатиметровый или даже тридцатиметровый аспид заглатывает меня всего сразу. Ведь самый первый раз я ощутил Его еще тогда… Или нет. В тот раз, когда противостоял Юкихито. Выходит, что с первой минуты появления в третьем штабе Он знал о моем присутствии, а после просто выбирал удобное для себя время… А может я просто накручиваю себя и между этим нет никакой связи. Но в тот вечер у границы Тошима он отпустил меня после того, как что-то проговорил о моем взгляде, вытянув руку с нихонто вперед. Кончик меча почти касался моего подбородка, и я ясно увидел свое отражение лица в крохотных каплях рубина. После этого я вернулся, чтобы найти Кеске, но по пути спотыкался почти о каждый камень из-за непрекращающейся дрожи в ногах.***
Достоевский говорил, что Ад представляет собой страдание о том, что нельзя уже более любить. Акира был не согласен с этим заключением. По его меркам, настоящим Адом было тонуть в безысходности. Не уметь защитить то, что дорого. Перестать надеяться. Потерять все в одночасье, даже если до этого казалось, что ничего и не было. Для юноши было нестерпимо смотреть в налитые до краев синие блюдца Рина, льющиеся через край. Видеть, как неслышные торопливые капли текли по щекам вниз. Раньше он думал, что Рин достаточно слаб и хрупок. Но, как оказалось, его сломили не побои, а бесчисленные смерти товарищей. Акира не хотел думать о том, что происходит с Кеске, был ли он жив. А Тойя и Юкихито? Они первые, кто осознали проигрыш, и, зная их, Акира сильно сомневался, что с ними все было хорошо. Было два варианта: смерть или программа. Для таких, как они. Почему-то больше всех юноша был уверен за Мотоми. Но после смерти Эмы уверенность и в этом исчезла. Когда он подолгу размышлял о чем-то и звуки за стеной уходили на второй план, его снова увлекал в темную пропасть сон. «Настоящий врач берется лечить здорового человека, кто заболеет только завтра! Вот для чего нам нужна профилактика! Эпидемия угрожает нашей стабильной жизни!» Сквозь сон откуда-то издалека рвется восклицающий голос. Высота голоса была непостоянной. В одно мгновение так громко, словно раздавалась над ухом, а после вновь вдали. «Усталый, весь в какой-то паутине и в пыли. Я уже прикрываю глаза, чтобы вернуться в сон. Вдруг сзади шорох, шаркающие шаги и передо мной…» Двое служащих потащили молоденького светловолосого парня под руки. Слипшиеся светлые пряди были измазаны в грязи. Лицо и тело еще более истощало, отчего казалось, что Рина вскоре совсем не станет. У камеры Акиры его ноги подкосились, словно он сделал попытку взглянуть на парня в последний раз. Худенькие коленки в лохмотьях одежды ударились о бетонный пол. Перед глазами — детское личико с потемневшими когда-то голубыми блюдцами, а на виске путанный переплет голубых жилок, как рек на географической карте. Скованный внезапным морозом, Акира не мог пошевелить языком и лишь продолжал смотреть перед собой. Слабые серые гребни волны замучено взирали на него. Секунду они смотрели отстраненно, как зомбированные. А после, словно вновь объявился неверный, который существовал как метафизическая субстанция — оскорбления Императора. Двое из стражи пустились наперерез ему, когда парень бросился к Акире. Уже ясно, что у решетки их траектории пересекутся и сейчас его схватят. Лист, сорванный неожиданным ударом ветра, покорно падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую знакомую ветку, развилку, сучок. Так и Акира цеплялся за безмолвные незнакомые лица в попытке отыскать кого-то, кого он сможет убедить оставить Рина в покое. Он цеплялся за прозрачный лед стен. Старался сбросить оковы на ногах и руках, соединенных короткой цепью, достаточной лишь для небольшого передвижения. Но глухой занавес двери отделил его от этого безнадежного действия. Рин скрылся из вида. Разочарование было острее бритвы, и отчаяние окутывало стремительней холода. И вновь уволакивает в свою темноту сон. «Одно миллионоголовое тело. Я иду в ногу со всеми и все-таки отдельно ото всех. Я чувствую себя, сознаю свою индивидуальность, что, если их тысяча, таких, как я? Притворяющихся неверными?» Юноша окунулся в свои мысли, в тот день, когда он впервые вышел на общий сбор после программирования. А после его забросило еще дальше. В то время, когда он был еще маленьким… Ему нравилось забираться на крыши многоэтажек и подолгу сидеть там, пока не придет Кеске в слезах от того, что вновь его оставили. Как-то раз, на самом верхнем пролете, он перегнулся через железобетонный парапет. Внизу было множество точек, которые представляли людей. В ту секунду сладко тикнуло сердце, а что, если?.. Тогда он еще сильнее ухватился за поручни. А теперь — он прыгнул вниз. Словно нажать на выключатель. Тьма и искры мысли гаснут — и через парапет вниз… Остается лишь безнадежно захлебываться в отчаянии.***
Угрюмый нрав был долголетним опытом, отчего было сложно избавиться от него даже в моменты притворства. Мужчина с холодной скукой посмотрел в окно. «Все закончилось слишком быстро», — думал он, — «отчего они подольше не оттянули последнее собрание?» Может ему не нужно было бросать приманку? Если бы он знал, что все так скоро кончится, то потянул бы время еще подольше и понаблюдал, что будет в итоге. Зима наступила уж слишком неожиданно. Казалось совсем недавно он стоял напротив него посреди осенней ночи, когда еще не наступили первые заморозки и небо было чистым. Он был обнажен до пояса, но не подавал и вида, что ему холодно. Сейчас на улице стало еще более похоже на Ад. Ни малейшего движения в воздухе, ни шелеста, не дрожал на дереве ни один засохший лист, и только пар от дыхания людей поднимался в морозном воздухе. Один день был как две капли похож на другой. К концу дня, когда солнце стало клониться к закату, зима вступила в свои права: темнело рано и ночь длилась уже шесть часов. Мужчина понял, что если он умрет — его нет, и не будет. Он ощущал пустоту внутри, это похоже на голод, но пустота причиняла боль и никакой пищей ее нельзя было заполнить. Боль забывалась только в те минуты, когда, остановившись, он смотрел на трупы. Взошла полная луна и залила землю алым светом. Шики отчетливо решил, что перед тем, как он умрет, нужно изрядно повеселиться.Территория третьего штаба
МинИнфо провозгласило объявление для всех служащих
«Последняя баррикада на пути к счастью. Великая операция избавит вас от постоянной профилактики! Нужно переходить на радикальные меры, ведь Болезнь лучше пресекать на корню, пока она не пустила метастазы. Спешите! Всех излечит! Открытие в науке: жалкий узелок в мозгу в области моста, однократное прижигание узла Х-лучами — и вы излечены навсегда!» Служащие выстраивались в шеренги перед вторым штабом, чтобы получить обещанное лечение в виде жутких ледяных иголочек по рукам. Одно и тоже слово повторялось без конца: исцеление Как будто им было знакомо это слово… Они лишь знали, что это правильно. На ослепительно белом столе уже лежал один с босыми подошвами, а «белые» медики нагнулись к изголовью. «Белая» рука протянула наполненный чем-то шприц. «Спешите! Вас вылечат, накормят до отвала сдобным счастьем, и вы, сытые, будете довольно дремать! Вас хотят вылечить, а вы здесь? Скорее на встречу операции!» _____________________________________________________________________________ *Начало крылатой фразы «De mortuis aut bene, aut nihil» — (с лат.) «О мёртвых или хорошо, или ничего». **(C фр. «Государство — это я») — фраза, приписываемая Людовику XIV, который, по преданию, явился в парламент, где и произнёс эти слова в ответ президенту, выдвигавшему на первый план интересы государства. ***Имеется в виду крупнокалиберная винтовка NTW-20, разработанная Тони Неофиту.