***
POV Акиры
Жалкий, никчемный, трусливый слабак, ничем не отличающийся от тринадцатилетней ссыкухи, плачущей под песни Адель в подушку. Черт. Черт. Черт. Не могу поверить в то, что согласился. Опять. Даже после того, как узнал, что он чертов маньяк и садист. Проклятое тело содрогается от каждого его касания. Хорошо, что он в перча… Что? Повернув голову, смотрю, как, прикусив кожу края перчатки среднего пальца, медленно тянет на себя, оголяя светлую кисть. Взгляд. Чертов красный взгляд даже на секунду не отрывается от меня, словно хочет сожрать целиком. Перчатка падает, соприкасаясь с полом негромким шлепком, прямиком в кольца кнута, торчащего из моего зада. Представляю, как меня сейчас перекосило от этих мыслей. Но ты и правда тот еще извращенец. Не лучше Арбитро. Тот вряд ли пихал Кау рукоять плетки в зад. На такое способен лишь ты. Чувствую, как гладишь меня между бедер, но все еще не вытаскиваешь кнут. Нарочно тянешь время. Бесит. Рука прохладнее, чем мое тело. Как странно. Здесь нулевая температура, а тело почему-то все горит. Зачем ты только снял ее? До этого вел себя, словно было противно меня касаться, и от этого, если честно, было гораздо легче, нежели сейчас. Этой самой рукой сжимаешь меня спереди, второй медленно тянешь за плетеный ремень. Неосознанно кривлюсь: это лишь малая порция отвращения от тошнотворного чувства. Сжимаешь меня, делая несколько рваных движений в грубоватой манере, так же, как и всегда. И да. Это срабатывает. За столько времени уже выработался рефлекс, и с этим ничего не поделать, я знал, что так и будет. Но никак не думал, что из меня будут вытаскивать десять дюймов какой-то хуевины. Если первые семь еще как-то можно было стерпеть, то, когда настала очередь расширенной части, поясницу вновь пронзило спицами боли. Готов поклясться, это не смазка течет по моим бедрам. Ей просто неоткуда взяться. Сука. Все-таки порвал. Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься. Откуда это в тебе? Помню, как-то выразился, что, несмотря на старания общества, ты не озлобился; беру свои слова назад. Возможно, все может быть куда хуже. Но сейчас в это сложно поверить. Громкий звук вновь пресек мои размышления. Но я не опускаю взгляд вниз. Пусть это и малодушно, но я не хочу смотреть на ту хрень, которой меня только что выебали. Это слишком унизительно. Но точно знаю, что это именно ее ты бросил на пол с такой небрежностью, словно и самому противно. Но меня не одурачишь… Хотя бы эту часть тебя, полагаю, я узнал. Может я и ошибся в тебе, но мои глаза на месте. Я вижу, насколько ты испорчен. Все эти игры тебе несомненно доставляют удовольствие, иначе ты не потратил бы столько своего времени на ерунду. Спиной ощущаю, как прижимаешься сильнее, но не из-за какого-то порыва или еще чего-то, а просто тебе зачем-то понадобилось коснуться креплений, удерживающих мои руки. От того, что ты потянул за стальные кольца, меня нехило тряхнуло. Понятия не имею, как тебе это удалось, но ты сдвинул их так, что мои запястья прижались друг другу. Из-за того, что руки не были расставлены и теперь оказались всего в паре дюймах над головой, получается слегка согнуть их в локтях. Голова сама по себе слегка наклоняется вниз, но вовсе не от того, что мне стало легче и я слегка расслабился, с облегчением выдохнув. Нет. Все было совершенно не так. Всю злобу от происходящего не передать словами. Лишь пальцы могу врезаться в кожу, раня ладони. Причиной тому твои чертовы руки, подхватившие под коленями. Поверить не могу, что ты придал мне такую отвратительную позу, да и в то, как я, черт возьми, так согнулся, что тебе удается одной рукой держать меня, а второй фиксировать веревкой ноги чуть ниже кистей. Если бы ты стал впереди, то они оказались бы на уровне твоих плеч, а так лишь создается впечатление, что они чуть ли не скрещены за шеей. —Ты… Ты, блять, окончательно поехал? Я не ебанная гимнастка! Отъебись от меня! — дергаю конечностями, но уже слишком поздно. Понимаю это потому, как ты тянешь за кольца, словно проверяя, надежно ли та поза, которую ты придал мне. Подобно тряпичной кукле отшатываюсь то в одну, то в другую сторону. Неужели эти чертовы оковы настолько прочные, что выдержат взрослого мужчину? Хоть я и значительно истощал в последние дни, при моем росте и обычной массе вряд ли можно сотворить нечто подобное. Но я такого склада ума, что обычно верю своим глазам и ощущениям, которые никогда меня не подводили. Уже думаю, что ты оставил последнюю фразу без внимания, но, кажется, ты все еще помнишь о ней, и потому так больно кусаешь меня в голень, ведь где-то на том уровне, наверное, находится твоя рожа. Хотя не думаю, что тебе нужны причины для причинения боли. Пора бы перестать придумывать тебе оправдания и придавать действиям хоть какой-то смысл. Пытаюсь уговорить себя, что мой позор не продлится долго. Но в глубине души мне реально страшно. Не знаю, из-за чего точно… Из-за того, что могу сдохнуть в этой проклятой позе с твоим членом в жопе, весь в сперме и синяках. Ведь сколько бы я себя не утешал, говоря, что как только ты кончишь, это закончится, столько же понимаю, что это не правда. Я, как никто другой, знаю, что ты можешь продолжать, блять, пока твой член не обмякнет, а такого еще не было ни одного ебанного раза, как бы мы не трахались и каким бы уставшим ты или я не был. Тебя не остановит не мой грязный и липкий вид, ни ебанное наводнение или десятибалльный шторм. И именно это осознание мешает мне с твердым и смелым взглядом, героической стойкостью, молча встретить твои ласкающие движения пальцев в районе мошонки. Не знаю, заметил ты или нет, но меня нехило трясет от одного твоего касания. Думай, что хочешь, но я точно знаю, что это не то, из-за чего меня так колбасило раньше. Сейчас это ничто иное, как отвращение. Кажется, даже ослабшие мышцы и натянутые, как нити, сухожилия прониклись к тебе злобой. Но вместе с этим же остальные части тела все еще принимают, признавая тебя, как и раньше. Двумя пальцами давишь на вход, все еще подрагивающий от прошлого вторжения, отчего приходится скрепить челюсти, пока они не заноют от боли. Но через секунду давление прекращается и ты убираешь руку. Не могу понять, что с тобой происходит и почему ты себя ведешь так, словно никогда не делал это прежде. Словно заново пробуя и познавая что-то новое, наполовину вкусив что-то, просто останавливаешься. Не только этот новый Шики меня пугает, но и то, что кроется за его действиями. Ты словно не верен своим же словам, и очень скоро я в этом убеждаюсь, когда ты поднимаешь какие-то прищепки на цепочках. К счастью так уж сложилось, что я не силен в познаниях такого рода, но, возможно, мне бы они и пригодились. При следующей встречи с Арбитро, возможно, не буду бросаться к его глотке в попытке прервать его жалкую жизнь. Может быть мне придется расспросить о его голубом мире прикрас, чтобы в следующий раз быть готовым к тому, что в данный момент происходит. — Ты совсем уже ебанулся здесь? Может это на тебя дурно влияет херов недостаток кислорода? — не могу признать в этом злом шипении своего прежнего голоса. Но он сам по себе вырывается, когда один из зажимов больно стискивает сосок, и такая же участь незамедлительно постигает и второй. Не сказать, что бы это было невыносимо больно, но приятного было определенно мало. Ощущение, словно гиря в пару фунтов тянет к полу, а вместе с ней и такого же веса цепь при каждом покачивании тела бьется о живот. — Я воткну тебе кляп в рот, предварительно вырвав твой чертов язык с корнем. Потом возьму тот дилдо, семь дюймов в длину и девять в окружности, открою им твою дырку и буду трахать так, что глаза в череп провалятся. Пожалуй, это самая долгая твоя речь за сегодня… Хотя больше всего это походит на какой-то рык или раскат грома. И вовсе не из-за того, что голос громкий. Даже наоборот. Слишком тихий и холодный. Просто произнесено это с такой силой, что кажется, будто вот-вот грянет что-то недоброе. Боюсь, так и будет. Но в силу своих личных соображений, которые подсказывают мне, что в любом развитии событий жить мне осталось недолго, не могу удержаться от ответа. — Во всяком случае это не унизительней, чем быть под чертовым психом, погубившем тысячи людей, предателем, не имеющем никакого понятия о долге или дружбе, и никчемном, лживом партнере, — казалось, с этими словами вырвалось что-то еще наружу. Что-то, что я так давно бережно хранил и прятал от других. Почему-то больнее всего было мне. Не думаю, что эти слова донесли до него хоть какой-то смысл. Потому что он не ответил ничего. Человек, который просто не мог заткнуться и уйти молча, всегда удосуживался вставить свое право последнего слова, просто проигнорировал слова, подтверждая, что того человека, которого я знал, уже нет. Он не умер или временно отсутствовал, его просто никогда не существовало. Громкий лязг металлических колец заставил внутренне вздрогнуть, как от хлесткого удара по щеке. Причиной тому резкий рывок, с которым меня дернули за бедра. Руки двинулись выше, пока вновь не остановились под коленями, и в эту секунду я ощутил, как он уперся в меня.***
Акира все время ждал очередного укуса или влажного и горячего языка. Но, видимо, Шики было настолько мерзко его касаться ртом, что он сдерживался уже длительное время. С того момента, как он оставил укус на его голени, который уже успел перестать кровоточить, мужчина больше не давал волю своим обычным страстям. Сейчас единственное, чего касался его рот — это тонкая цепочка, которую он сильно оттягивал зубами, пока его твердый, раскаленный по меркам потенциальной жертвы член терся о него, настойчиво надавливая на вход. От боли, которая усиливалась из-за зажимов и действий Шики, Акире хотелось взвыть, но он не произнес и звука, а лишь крепче сцепил зубы. Иногда раздавался негромкий скрежет, который юноша совершенно не замечал за своими действиями лишь потому что весь и полностью, напряженный и озлобленный, он был сосредоточен на давящем ощущении, которое все ярче отпечатывалось на его теле. Казалось, войди тот быстро и жестко — и не было бы так противно. Но нет. Все было по худшему сценарию. Шики тянул, как того подразумевает интрига лучших триллеров Голливуда. Его дыхание поочередно чувствовалось то на шее, то опускалось между лопаток, словно он наклонял голову, чтобы посмотреть на представшее перед ним зрелище. Колом стоячий орган медленно двигался между ягодиц, натирая покрасневший вход. Он доставал до поясницы, пачкая влажной головкой копчик. Акира не видел, как на это смотрит он, а лишь ощущал, как одной рукой он соскальзывает с бедер и медленно движется по животу, на секунду замирая у пупка. Его длинные пальцы вытягиваются, чтобы дернуть за стержень серьги. Дьявольски поблескивающий взгляд имел ярко-алый цвет, когда его пальцы медленно прокрутили серьгу в еще не зажившем отверстии, причиняя массу боли Акире. Губы, скривившись в озабоченном и вульгарном оскале, просто не могли передать все то, что он показывал своими действиями. Но как бы он не старался причинить Акире боль, юноша все вытерпел. В тайне он радовался, что перед ним стена, а не лицо оппонента, и он мог не скрывать влагу, возникшую в глазах при болезненном касании к цепочке или серьге. Шики мучил его еще несколько минут, по-прежнему продолжая скользить между его ягодиц. В тот самый момент, когда его бедра отстранились и должны были вновь податься, чтобы очередной раз проехаться, пока член не упрется в копчик, в заминку с долей секунды он резким толчком двинулся вперед. На этот раз головка не только уперлась во вход, но и стремительно проникла внутрь. Мышцы тяжело разомкнулись, и лишь из-за чужого давления и напора оставались в таком же положении, пока член не проник во всю длину. Когда поясницы коснулся чужой живот, а спины — твердая грудь, Акиру схватили поперек туловища, чтобы его просто не унесло от частых, методичных толчков бедер. Парень даже не заметил, как по его подбородку протянулась темно-бургундского цвета дорожка от прокушенной губы. Он был настолько напряжен, что в полной мере ощутил каждый дюйм твердого члена, разрывающего его изнутри. Мощные, размашистые толчки, не давали и на секунду забыть о немалых размерах, которые дюйм за дюймом выходили и проникали вновь. Громкие шлепки о ягодицы и сотрясания цепи и колец, металлом о металл, со скрежетом напоминали об условиях, в которых все это происходит. Истошный запах сырости фактурно врезался в ноздри. Рука поперек туловища по-прежнему соскальзывала и дергала за цепь или металлический шарик в пупке, причиняя все больше боли наряду с той, что разрывала изнутри. Акира не мог отвлечься от нее даже на секунду, и лишь в тот момент, когда горячий язык заскользил по его подбородку, он смог на секунду прервать свои нескончаемые терзания губ. Его пушистые, чуть влажные ресницы метнулись вниз, когда стальной взгляд краем зацепил полуприкрытый, потемневший взгляд алых глаз, когда Шики слизывал струйку крови с его подбородка и шеи. Когда он закончил, его взгляд упал на губы, которые были также перепачканы в крови. В ту секунду, когда он потянулся к ним, Акира опередил его, облизав его с такой скоростью, чтобы в тот момент, когда Шики собирался сделать это сам, ему уже не было нужды делать это. Его ничего не выражающий взгляд отстранился, а вскоре из поля зрения пропало и лицо, а Акира вновь ощутил мощный толчок, сотрясающий цепи и кольца, которые бились друг о друга с оглушающим звоном.***
Его руки хватали везде, где только можно. Он размашисто врезался в меня и вытягивал их так, чтобы сжать стальные кольца. Удерживая их, он продолжал вколачиваться на огромной скорости, не обращая внимание ни на болезненные крики, уже вовсю слетающие с моих губ, ни на то, что по бедрам уже по полной стекает кровь. Я не знаю, почему он вцепился в крепления, с той ли целью, чтобы прекратить это оглушающее лязганье, или из-за того, что ему доставляла какое-то особое удовольствие эта поза, словно он нависает надо мной. Я ощутил в полной мере все то, что он хотел на мне отпечатать. Не знаю, решил ли он устроить мне такой прощальный подарок перед тем, как я свернусь в клубок и околею от холода и отсутствия пищи в моем животе. Я упомянул именно эти два фактора лишь потому, что, видимо, именно эти причины стали в основе такого моего состояния, когда я потерял столько сил, что просто не могу выдержать даже одного траха с ним. Возможно, это все поэтому… Иначе он просто только в этот раз показал свои замашки во всей красе. Видимо, он не испытывает дискомфорта от того, насколько сильно сжимаются мои мышцы вокруг него. Возможно, он принимает кровь за смазку или гребанный афродизиак, считая это нормальным и естественным явлением. И сколько бы это не продолжалось, я не мог отключиться. Боль разрывает настолько, что я не могу просто забыть о ней или отвлечься. За весь этот период он больше не пытался коснуться губ, может потому, что я прекратил их кусать, чтобы этого не произошло. Не то чтобы в этом было что-то особенное. Просто в предыдущие разы, даже тогда, когда я не особо соглашался, он успешно убалтывал, пуская их в ход. Но я отнюдь не боялся, что ему удастся меня уговорить опять. Просто в связи с последними обстоятельствами все это уже не имело смысла. Его зубы еще несколько раз впивались в участки около изгиба шеи и плеча, и было ощущение, словно он получал непреодолимое удовольствие от этого. Раньше я тоже замечал это. Но тогда я был в таком состоянии, что не заметил бы ничего, даже если бы мимо меня прошел взвод солдат, махая членами. Но сейчас, когда уставший разум и изнуренное тело искало хоть какой-то незначительной передышки, я смог заметить, насколько он одержим этим ритуалом.***
Акира выдержал пару подходов. Последний был уже лицом к лицу с Шики, который продолжал иметь его, вколачивая покрывшуюся не только ссадинами и синяками, но и уродливыми кровавыми полосами спину в мокрую липкую стену. Этот этап он уже не особо помнил. Так как его изможденное тело все же не выдержало и наперекор все той же боли позволило погрузиться в некое оцепенение на непродолжительный срок. Шики это отстраненность явно не устраивала, и когда мышцы слегка расслаблялись, а он это ясно ощущал каждым дюймом, он тут же кусал его в шею, оттягивал цепь с зажимами или же попросту бил в солнечное сплетение. Увесистый кулак не раз проходился и по ребрам, когда Акира старался вырваться, когда тот съезжал с рельс, подбрасывая один из резиновых фаллоимитаторов и больше не брезговал, чтобы попытаться просунуть его вместе со своим членом. Возможно, если это вновь не попытка Акиры его оправдать, ему было также больно от тугих давящих мышц. Ведь раньше он не раз проникал пальцем, дополнительно растягивая вход, но теперь Акира был напряжен настолько, что ни парой пальцев, ни всей пятерней не ослабить это давление. А может ему не хотелось пачкаться в сперме и крови, в которых были измазаны бедра и часть ягодиц. Но это было маловероятно, учитывая то, что Акира имел тот еще «свежий вид», а его все равно продолжали брать. Но как бы то ни было, вскоре после тяжелых ударов, укусов и нескончаемого потока проникновений, сменяющихся сильными болезненными рывками, Акира отключился насовсем. На этот раз ни удары сапога по ребрам, ни жесткая хватка у корней волос, ни мощный толчок, которым его отбросили к стенке не привели его в чувства. Юноша не ощущал даже холода стены, к которой он припал измазанной в крови спиной, и каменного пола, на котором он согнулся пополам. Глядя на Акиру сейчас, любой усомнится в том, что юноша все еще был жив. Со стороны казалось, будто бы молодой, отощавший пленник Освенцима настолько давно расстался с жизнью, что его тело уже успело потерять прежнюю температуру, а вся краска, что была в нем, сменилась на серость, которая приобретала оттенки синевы. Но при более длительном наблюдении можно заметить, как изредка и совсем ненадолго отдельные части тела подрагивали, будто бы что-то терзало его во сне, изводило сильнее его изможденного вида. Обрывистое и совсем тихое дыхание редким, сбивчивым потоком, со свистом и хрипом прорывалось сквозь израненные синие губы. Его впалый, с фиолетовыми пятнами от ударов живот слегка вздымался, свидетельствуя о том, что юноша все еще жив, но даже дыхание давалось ему с огромным трудом. Это можно было понять по болезненным стонам, вырывающимся вместе с воздухом из его рта. Не было странным и то, что парень даже не дрожал, находясь в ледяном, каменном склепе абсолютно обнаженным. Это было связано с тем, что даже его организм оставил попытки борьбы за жизнь. У мышц не было просто сил на то, чтобы сокращаться, вызывая дренаж, согревая тело, температура которого была лишь на пару градусов выше той, что считалась посмертной. Таким образом Акира провалялся без чувств еще пару суток. Очнулся он на этот раз лишь от ледяной воды, которую на него направили из сильно бьющего потока, напоминающего шланг Керхера высокого давления. Не чувствуя ни холода, ни боли, ни онемения пальцев, юноша с трудом поднялся, чтобы сесть на ледяной и мокрый пол. Его тело почти потеряло чувствительность и не было сил, чтобы продолжительное время поддерживать вертикальное положение. Его руки мертвецки лежали на полу. Еле-еле волоча их, Акира постарался опереться, чтобы удалось пододвинуться к стене и облокотиться на нее, дабы тело вновь не повалилось на пол. Но ослабевшие, ватные конечности были плохой подпорой. Покачиваясь, согнувшись, казалось, просто в невозможной позе, как если бы у него не было двух последних ребер, парень поднял бесцветный взгляд из-под мокрой челки, прилипшей ко лбу. Крупные капли стекали и падали на пол, разбиваясь о каменные обтертые плиты, на котором, накренившись, сидело чуть живое, серо-синее тело. Акира не понимал и сам, почему решил заговорить с Шики, особенно когда на это не было сил. Но, возможно, это могли быть последние слова, и он поддался странному порыву и произнес их вслух… — В тот раз… Когда мы ходили на «задание»… — юноша усмехнулся, но Шики это не мог видеть, потому что мимика лица не отобразила ничего из того, что Акира старался изобразить. Он хотел посмотреть в упор своим сильным, стальным взглядом, как он это делал прежде, даже в те моменты, когда ему было страшно. Но и это у него не вышло. Ничего не подозревая, юноша все еще думал, что мог управлять хотя бы такими вещами, ведь в его голове еще были свежи вспоминая, как они, ничего не подозревая, плясали под флейту жестокого, психически нестабилньного тирана. Но он вряд ли мог знать, что единственное, что можно увидеть — так это живой труп, не выражающий ровным счетом ничего. Как будто его душа потеряла связь с телом, ошибочно полагая, что она все еще живет в нем, пока то — продолжало гнить. Кажется, вот-вот десятки мух зароятся над его головой, поочередно проверяя, когда они смогут отложить яйца личинок в его гниющую плоть, опуская тонкие лапы на кожу впалых щек, холодного лба, направляясь к уголку глаз, а затем и рта. И, тем не менее, несмотря на ничего не выражающий взгляд, он все еще мог произнести несколько предложений. Его голос был тихий и такой же бесцветный, но мужчина, обладая прекрасным слухом, мог расслышать вплоть до каждой буквы, искаженной свистом и хрипом. — Что это было, если не вино? — он еще долго потом размышлял по этому поводу, а теперь, когда стало еще более очевидно то, что все было подстроено, он все равно не мог понять эту вещь. Ведь, пожалуй, именно в тот вечер, когда они разговорились, Акира почувствовал так четко эту их связь, что это стало последней каплей его такого доверия ему. Мужчина все еще стоял перед ним, смотря на юношу сверху вниз. Его каменное, мрачное лицо было непроницаемым и не выражало ни сострадания, ни омерзения. В его руках, облаченных в черную кожу, все еще был шланг, который уже перестал извергать из себя струю ледяной воды. Акира не видел ни его глаз, ни сложенных губ, чтобы можно было понять, стоит ли ему ждать ответа. Шики имел такой рост, что с его силами поднять так высоко голову не представлялось возможным. Но его чуть подрагивающие ресницы выдавали желание встретиться взглядом. В эту секунду раздался чужой голос: — Презент от твоего папочки, — с заминкой в полминуты ответил ему Шики. В последнее время его речь была роскошью. Акира не прекращал поражаться его актерским навыкам даже в таком состоянии. Никогда он не мог подумать о такой вкрадчивой и молчаливой черте его характера. — Настолько едкая дрянь, что достаточно было просто окропить стенки бокала, — спустя секунду закончил он. «И в то же время всплывают фрагменты все той же киноленты, удачно и непринужденно мужчина находит всего один стакан…» — Я сам видел, как ты промыл его… — едва шевеля губами, проронил парень, все еще видя перед глазами эту сцену. — Полагаю, слово «едкое» тебя не убедило, видимо все еще веришь тому, что я продемонстрировал в тот раз, — Шики словно удалось стряхнуть это оцепенение и отбросить шланг, который он до тех пор удерживал. Он слегка прошелся по камере в такой манере, словно это был не каменный подвал с поросшим мхом на стенах, а апартаменты номера люкса пентхауса в отеле. — Наш общий знакомый говорит, что даже капли достаточно, уж поверь, я не скупился, — его голос слегка удалился, это было связано с тем, что он ненадолго покинул камеру, чтобы вновь вернуться. В его руках была металлическая миска, которая напоминала ту, что приносили пленникам во время «кормежки». Такую миску Акира не получал уже несколько дней. Видимо, его вид разжалобил Шики, а может он это и вовсе планировал, чтобы Акира не смел умереть раньше того срока, что выделил для него мужчина. «Ты чертов ублюдок… Специально…» Акира выпалил это с такой злобой и мощью, но всего лишь у себя в голове. Казалось, даже это отняло у него последние силы, отчего он еще слегка накренился в бок. Постепенно оседая на пол, он вновь проговорил. — Ты заранее и тот вечер спланировал? — Не то чтобы заранее. Тогда в палатке, когда я просунул в тебя палец, то понял… — Когда ты что сделала? — казалось, уже ничто не могло вернуть ему силы, которые убывали с каждым новым вопросом, но, черт возьми, кто бы мог знать, какого это — не иметь возможности даже вложить нужную порцию яда, презрения, отвращения в каждое слово, которое он бы с удовольствием выплюнул в чужие, сомкнутые в линию губы. Акира не мог сделать даже этого. Несмотря на то, что внутри, где-то глубоко в нем еще пульсировал, бился ничтожный обломок его прежнего «Я», отказываясь умирать, как побитая жизнью псина. Но шанса на это почти не осталось. — …К слову… В тот раз твой казус был не совсем ото сна, — мужчина усмехнулся, делая что-то впервые, как прежде. Ему пришлось присесть на корточки, чтобы посмотреть, видит ли Акира пододвинутую им миску. Эта сцена очень напоминала картину, словно человек хотел покормить умирающего от голода пса, валяющегося у его ног. Вот только вряд ли кто-либо в этой комнате считал его человеком. Вы спросите: разве не та же пища насыщает его тело, что и всех других? Не то ли оружие ранит его, что и всех? Не нужны ли ему сон для поддержания жизни и воздух, чтобы дышать, как это нужно всем нам? Не течет ли в его жилах кровь, как и у всех прочих людей? Все было именно так, вот только у каждого из этих определений человечности в отношении мужчины имелись погрешности. Но, чтобы выяснить эту долю или понять ее, придется потратить еще больше времени. — Ты сгоришь в Аду, — последнее, что слетело с губ юноши. Признаться, он бы лучше сорвался на поток ругательств и пожелал Шики мучительной смерти и еще много чего. Но сейчас ему неожиданно стало все равно. Он просто постепенно погружался в длительный сон, чувствуя странное облегчение, которого не испытывал уже давно. — Да брось, мы оба знаем, что тебе нравилось. Удалось ли этой фразе коснуться хоть участка сознания парня, вероятно, не узнать. Он уже перестал подавать признаки жизни, его измазанные в грязи и склизкой зелени мокрые пряди полностью закрыли лицо, за исключением того участка посиневших приоткрытых губ, на которые мужчина смотрел еще некоторое время, прежде чем подняться и выйти из камеры. Больше не было нужды запирать ее наглухо, поэтому, не оглядываясь назад, оставляя задвижки решетки нетронутыми, мужчина быстро удалялся широким шагом вдоль каменного коридора с такими же дверьми, за которыми могли оказаться похожие небольшие склепы, где точно также постепенно ускользала чужая жизнь, растворяясь в замерзшем, зимнем воздухе.***
Акира мчался в лунном свете бурным разливом сквозь морозный воздух под звездами, по мертвой, застывшей от холода земле. Его стальной взор был устремлен вперед, как будто в той единственной точке была цель всей его жизни. Белый лес проносился так стремительно, мелькая перед глазами, что создавалось впечатление, будто бы кругом одна белая земля. Но, чем быстрее он мчался, тем дальше казалась цель. Пока спустя некоторое время его бег не замедлился и юноша не остановился. Внезапно панорамный вид изменился. Из белого все окрасилось в черный, серый и алые цвета. Перед ним вновь предстали руины бывшего Токио. Узкие улицы, опрокинутые мусорные баки и обтесанные вывески пустующих супермаркетов. Противный хруст царапнул слух. Опустив глаза вниз, парень убрал ногу, под которой оказалась раздавленная им ампула. Словно какую-то диковинную вещь он рассматривал ее с неподдельным любопытством и интересом. Впереди послышались скрежет и лязганье металла о металл. Этот знакомый звук так привлек его, что он неосознанно ринулся вперед. Подошва кроссовок раздавила еще сотню таких же ампул, которую он только что рассматривал. Мелкая крупа из стекла усыпала весь асфальт, западая в каждую трещину полуразрушенной дороги. Вскоре дорога сменилась тропой и перед глазами предстал пустырь. Тяжело дыша, но не ощущая никакого дискомфорта, он остановился, содрогаясь внутренне и все же в упоении, его глаза жадно хватали сцену боя. Было в нем что-то знакомое, интимное и прекрасное. В белом безмолвии сражались два человека. Но вовсе не друг с другом, как это могло показаться с первого взгляда. Вокруг было что-то призрачное… Словно тени людей то появлялись, то исчезали вновь. С этими тенями как раз и бились две высокие фигуры в черном. Мускулы играли в алом свете даже сквозь тонкую обтягивающую ткань винила. Сталь отражала лунный свет, бросая блики то на одного бойца, то на другого. Взгляд жадно впитывал каждый рывок высокого бойца с длинным японским мечом. Он был великолепен в своей безмолвной ярости. Словно битва для него — это единственный способ проявить свою сущность. С другой стороны он видел иную фигуру. Она также была облачена во все черное, но не производила такого же фурора, как первая. Его затравленный, обезумевший от ненависти взгляд был знаком до странной боли, внезапно кольнувшей в груди. Он вновь посмотрел на вторую фигуру, смотрел, а потом чей-то голос будто бы раздался где-то слева от него. — Боевая закалка сослужила ему хорошую службу. Твердость, с которой он стоит на ногах, меч, который разит с меткостью и стремительностью змеи. Аура решительности. Все это подтверждение закона природы. Выживает сильнейший. Повернув голову в сторону голоса, юноша увидел молодого парня. Его отросшие светлые волосы слегка трепал ветер вместе с его песочного цвета вязанным кардиганом. В чертах парня было что-то знакомое. Но он не мог ничего вспомнить. Всю картину, которая предстала перед ним, он почему-то воспринимал как что-то чудное, не настоящее, но в душе все трепетало. Губы разомкнулись, и он произнес: — Почему так? — Просто так думаю я. Дарвин и двадцать веков эволюции, — голос был мягким, но совершенно незнакомым. Даже если он и слышал его хоть однажды, звучание было слишком обычным, поэтому он и не запомнил бы. — Значит, если ты силен, то обязательно выживешь? — Если по-настоящему силен, то определенно да. — Но что, если есть кто-то, кто все равно окажется сильнее и ваши пути в конце концов пересекутся? — он все еще смотрел за сценой боя. Но внезапно тени исчезли, и словно в подтверждение его слов две фигуры остались совершенно одни. Было ощущение, что два человека, за которыми он наблюдал, вот-вот вступят в бой. — Так всегда и бывает. Так и должно быть, — сказал мужчина со светлыми волосами. Его мягкий и спокойный голос безмятежно растворился в воздухе. А юноша так и остался все на том же месте, наблюдая за двумя мужчинами, которые будто бы замерли на своих местах. Юноша не знал, что у них на уме. Считают ли они себя союзниками, так как всего минуту назад бились спина к спине, или же считают врагами, так как больше не осталось никого, кроме них самих. Ни их лица, ни оружие не давало намека на дальнейшее развитие событий. — Если этот финал неизбежен, так зачем вообще стараться что-то изменить? Почему не опустить меч сразу, если всегда есть тот, кто окажется сильнее? Несмотря на то, что светловолосого парня не было, он все равно произнес слова вслух. Но внезапно он сам нашел ответ на этот вопрос.***
Сон так ярко бился и бурлил в нем, что даже спустя несколько минут, как он открыл глаза, все равно помнил каждый миг. Вплоть до легкого дуновения ветра, странного дискомфорта в груди и того самого восхищения бойцом. В отличие ото сна, реальность была куда более жестокой. Акира сразу понял, что больше не спит, как только ощутил адскую боль от занемевшей конечности, на которой он сосредоточил всю массу своего тела. Через значительный отрывок времени ему удалось привстать с пола, чтобы понять, что происходило вокруг и почему он вновь ощущал боль. Казалось, с того момента, как к нему заходил Шики, прошла целая вечность. Первой мыслью было то, что этот странный сон стал его скитанием по чистилищу, в котором он был до сих пор, так как в тот раз замерз до смерти в камере. Но потом он убедился, что это был просто сон, отражающий его психологическое состояние. Необычным было явление Нано, а остальное он мог с легкостью объяснить. Юноша опустил свой взгляд вниз и заметил, что его вымыли и одели. И хоть он был все еще в какой-то камере, почти такой же, как та, где он отключился, его самочувствие слегка улучшилось. Его тело немного приобрело краску, а синяки от побоев полностью зажили. Он хотел встать на ноги, чтобы проверить сколько в нем есть сил и что за расположение у новой камеры. Если здесь еще кто-нибудь? Но прежде, чем он успел подняться на ноги, стальная решетчатая дверь отворилась и на пороге появился он. Видимо, взгляд Акиры настолько говорил за него, что мужчина подал голос первый. — Если хочешь что-то сделать — сделай, чтобы не сокрушаться перед смертью, — юноша так слепо и яростно смотрел на него, желая перерезать глотку за пережитое им унижение, что ни сразу заметил знакомую злую и непристойную улыбку, которую Шики почти не показывал с тех пор, как выяснилось, что он Император. — Непременно сделаю. Когда-нибудь ты ответишь за каждый свой поступок, — несмотря на то, что Акира злился, он не мог сказать точно, что стало тому причиной. То, что он-таки выжил, когда был готов сдаться? То, что выжил с помощью Шики, или то, что произносит эти слова не так, как следовало? Он ощущал какую-то странную радость. Словно получил еще один шанс, который на этот раз собирался использовать по назначению. Несмотря на то, что силы лишь отчасти вернулись к нему, он ощущал с этой радостью странный прилив, но определенно знал, что этот прилив сил был лишь на фоне прежнего его состоянием. И если он решит сейчас потягаться с Шики, как в том сне, то определенно проиграет, и Бог знает, что тот с ним опять сотворит… Хотя последнее было лишь вопросом времени. Акира знал, что мужчина не просто так вернул его назад. Это могло лишь значить, что у него были свои планы на Акиру. Вроде тех забав, что он ему показал в темнице. — Но что более важно. Сколько это будет продолжаться? Видимо, это ты вернул меня с того света. Чего ты добиваешься? — Акира не надеялся получить на свой вопрос честный ответ, прекрасно зная, что Шики не скажет ему всю правду, но у него был совсем маленький шанс на то, что Шики хотя бы подтолкнет его своими словами и даст пищу для размышлений. — Не пойми неправильно. Я просто дал возможность выжить, а ты, как и ожидалось, зацепился за нее, — в словах брюнета не было ничего поощрительного, но почему-то это звучало так, словно Акира сам выбил тот единственный шанс у судьбы. — Отлежался, как побитая псина. Похлебал куриного бульона, и вновь в строю, — мужчина говорил, а вместе с тем и лениво бродил по помещению. Его длинные ноги, обтянутые в черные узкие штаны, все время мелькали перед глазами юноши. Услышав про суп, парень сильно усомнился, что Шики был тем, кто кормил его и переодевал. Скорее всего приказал кому-то из своих подчиненных. Вот только почему он ничего не помнил? Он был в том состоянии, что не в силах вспомнить, как его отхаживали? Или же Шики говорил именно то, что имел в виду. Может, единственное, что изменилось, так это одежда на его теле. Может он просто отлежался сам по себе и без чьей-либо помощи. — Я ведь дал тебе десять дней. Но, видимо, ты так долго был на краю смерти, что этот размах был излишним. Но я обычно не беру свои слова назад, поэтому позволю тебе пожить до назначенного времени, — Акира слушал его на удивление молча, в уме складывая и понимая, что провалялся не малое количество дней, раз все его побои сошли с тела. Но спрашивать у мужчины было глупо, брал ли он во внимание эти дни, пока он отлеживался. — И что теперь? Будешь дальше играть в свои игры, добиваясь, чтобы я тебя возненавидел? Скажу прямо — ты близок к этому, — Шики не мог не заметить, насколько Акира осмелел. Словно в нем что-то изменилось и перед ним стоит тот прежний парень, которого он впервые встретил. Признаться, Шики думал, что уже его нет. Он полагал, что юношу сильно надломило то, что предателем оказался именно он. С того последнего задания он лишь скалился и огрызался, но продолжал быть жалким, скрывая то, как сильно на него это подействовало, словно лежал в той темнице по своей воле, доживая остатки своих дней. Но теперь мужчина всем нутром ощущал его настрой вступить в бой, чтобы потягаться с ним. Его настроение сильно поднялось от этого, чего, по правде говоря, он даже не заметил. На бледных губах чуть заиграла ухмылка, когда он, по-прежнему прохаживаясь, дослушал последнее предложение, слетевшее с уст Акиры. — Но что будет, если я все вытерплю? — остановившись, мужчина повернулся, приняв свой обычный безразличный вид. Его темноволосая голова была чуть наклонена в сторону, а алый пронзительный взгляд прожог смотрящее без отрыва вперед лицо. — Всю боль, что ты мне причинил. Всю обиду. Проглочу твое предательство. Что тогда ты сделаешь? — его голос был настолько тверд, что это могло сравниться лишь с его взглядом. Чистым, синим небом, устремившимся прямо на него. Шики впервые усомнился в чем-то. Впервые вместо одного четкого ответа он допускал оба варианта. Это было таким же необычным, как и то, что кому-то удалось дважды зацепить его, причем одному и тому же человеку. — Акира. Пальцы парня чуть дрогнули от этого голоса, который произнес его имя, но ему удалось это скрыть. — Ты действительно думаешь, что это все? — здесь не было вопроса. Скорее некая насмешка вперемешку с упреком. Акира вовсе не собирался злить его или что-то еще в том же ключе. Просто после того необычного сна он понял, что даже после того, что с ним сделал Шики, он даже в отключке, не зная ни его, ни себя, заново восхитился им. Это было так ясно, как и то, что в нем сейчас была ярость и злоба, но не ненависть. Сколько бы он не кричал, не бесился и не спорил с собой, этого не изменить. Но Шики это воспринял как всегда в свойственной себе манере. Понимая и извращая эти слова так, как было удобно лишь ему. — Помнишь, я говорил, что хочу видеть все твои выражения? — голос напомнил тот, которым он заговорил с ним и Мотоми в той комнате. Акира напрягся всем телом, когда понял, что смена настроения Шики была не в его пользу. Из всех возможных вариантов он мог прикинуть лишь два. Оба были тем вечером, когда он уже попрощался с жизнью. — Ты думаешь я не способен получить от тебя чистой воды ненависть? — его жуткое выражение лица застыло перед юношей. Он даже не сразу заметил, как Шики очутился у самых дверей камеры. Кусочком металла он постучал по стальному пруту — участку решетчатой двери. Акира наблюдал за всем этим, даже не имея представлений, что последует за этим звуком. Через мгновение возле двери появился служащий. Акира никогда прежде не видел этого мужчину. Шики даже ничего не произнес, ему было достаточно лишь кивнуть, после чего служащий поклонился и вновь пропал из вида. Акира сделал попытку подняться, но вместо этого его ноги подкосились и он упал навзничь. Такое явление можно было объяснить тем, что его ноги были прикованы к стальному кольцу, торчавшему из стенки. Этот факт Акира заметил не сразу, потому и попал в такую ситуацию. Когда он выставил локоть, опираясь о бетонный пол, собираясь подняться и принять прежнее положение, его стальной взгляд широко уставился в упор. Напротив него стоял тот же служащий, удерживающий двумя руками молодого парня. Теперь Акира не видел никого, кроме Кеске. Ни Шики, стоящего справа от них, ни того, что мужчина небрежно швырнул его друга на пол. Все, что юноша мог видеть, это карие глаза, также смотрящие на него в упор. Шатен не отрывал их от стальных даже в тот момент, когда упал и ему пришлось слепо шарить ладонями по полу, чтобы он мог привстать. — Расскажи своему другу, как ты провел этот небольшой уикенд без него, — Шики грубо пнул Кеске в бок, заставляя заново повалиться на пол. — Отвечай, а то я вырву тебе хребет и забью им до смерти. Эта кровожадность и радость умерщвления — экстаз убийства, знаменующий собой вершину жизни. Акира уже видел это выражение у него перед тем, как он обезглавил тех людей в покоях псевдоимператора. Словно в эту самую минуту он ощущал полноту жизни и полное забвение, себя и всего окружающего, самозабвенную, не прикрытую жажду забрать чужую жизнь. Будто восторг, приходящий к художнику — творцу в часы вдохновения. Тот, что охватывает воина на поле боя, и воин в упоении разит без пощады. Акира видел все это так ясно, ощущая, как облегчение сменяется на тревогу и страх. До этого он ничего не слышал о Мотоми, Кеске, Тойя и Юкихито. Единственные, кого он видел краем глаза, была Эма на смертном одре и Рин, которого уволокли непонятно куда. Он ничего не знал и уже не верил, что кому-то удалось уцелеть. Когда он увидел Кеске, его охватил трепет, внушаемый надеждой, вторящей, что его друзья были живы… Несмотря на это, он полностью осознавал, что остальная половина их сообщников –мертвы. Он ясно слышал голос вещающего служащего, призывающего на промывку мозгов. Кто знает, что произошло с того момента, как его заперли здесь. Возможно, прежней программы уже нет и все стало намного хуже. Арбитро несомненно получил выгоду больше всех — он получил море материала для исследования. А теперь Шики, чтобы добить его окончательно, демонстрирует, угрожая, что может сделать все еще намного хуже, чем он мог себе представить. Последний вновь брезгливо толкает Кеске носком сапога, мешая тому сделать попытку подняться на ноги. Ослабевший шатен, словно тряпичная кукла, падает на пол вновь и вновь. От его тщетных попыток подняться, глядя в серые широко открытые от изумления и неприкрытого страха глаза, у Акиры все сжалось внутри. — Я… Я… — Кеске собирался отвечать, как и приказывал Шики, но не понимал, что именно он должен рассказать другу. То, что его держали в камере без воды и пищи? Пичкая ежедневными порциями побоев? От этого Акира только больше будет страдать. Шатен осознавал это очень ярко, особенно сейчас, глядя в его глаза. Его друг ни за что и никогда бы не показал такой откровенный страх врагу, если бы не он. — Прости, Акира… Я не смог тебя спас… — внезапно Кеске начал совершенно новое предложение, которое также скоро оборвалось. — Заткнись, мразь. У Акиры вырвался крик. Что именно он прокричал было непонятно, так как шум цепи и скрежет металлического кольца о камень заглушил его слова, когда он внезапно метнулся к Кеске. Перед его лицом Шики опустил рельефную массивную подошву сапога на тонкую шею шатена. Но даже тогда его карий взгляд умоляюще, словно извиняясь, смотрел на Акиру в перерывах от гримасы боли на лице. — Остановись! Хрипы, слетающие с губ Кеске, смешались с воплями Акиры, когда мужчина надавил всей тяжестью тела на его шею, не только перекрывая воздух и заставляя давиться им, но и повреждая ткани. От того, что мужчина делал это медленно, шея не сломалась сразу, словно смакуя каждый момент, Шики наблюдал, как жертва давилась и дергалась под его подошвой в тщетной попытке убрать ногу, чтобы сделать глоток воздуха. — Я вырву твои конечности и скормлю их тебе же, если еще раз коснешься меня, мразь, — полный презрения шелест. Выхватывая меч из-за пояса, к облегчению юноши, не вынимая его из ножен, мужчина заставил Кеске разжать пальцы, которые вцепились в его штанину, пока тот душил его. — Не смей! Оставь его! Шики! Не делай этого! Прошу тебя! — отчаяние, захлестнувшее нещадной волной, вырвалось, прорвав плотину. Сердце разрывалось от невыносимой боли, и слезы предательски рвались наружу, когда Акира понял, что долго Кеске не выдержит, если Шики не уберет ногу. — Ты жалок. Этот мусор тебе важнее гордости? Опять? Ты опять ее топишь из-за каких-то эмоций. Такой ты мне не интересен, — Акира даже не слышал его. Он действительно был готов умолять Шики сохранить жизнь Кеске. — Оставь его! Ты можешь сделать со мной еще раз сто, что ты делал до этого. Я доставлю тебе больше веселья, чем принесет его смерть, — юноша не знал, что могло бы убедить мужчину не делать того, что он демонстрировал. В душе он и правда считал, что способен остановить это. Казалось, жизни в Кеске осталось ровно столько, сколько и слов у Акиры. Юноша не мог больше вымолвить ничего. Он боялся сказать что-то, что могло усугубить участь его друга. Но, на самом деле, что бы он не сказал, Шики уже все решил. — Знаешь, что доставит мне веселье? — садистская усмешка на пол-лица не позволяла юноше прервать его речь. — Видеть твою ненависть в сером ошалелом взгляде, когда я буду трахать тебя, а ты будешь лежать подо мной и осознавать, что это именно я отнял все самое дорогое у тебя. Не передать словами, что испытал юноша в тот миг, когда сверкающая сталь стремительно погрузилась в Кеске. Шики только в тот момент ослабил давление на шее, а затем вновь усилил, чтобы вытащить лезвие из его живота. Кровавый кашель и хрип наполнили комнату, словно шатен захлебнулся кровью раньше, чем понял, что его прошили стальным лезвием. Акира замер в той позе, как рвался к Кеске, совершенно не замечая боли от врезавшегося стального браслета в его лодыжку. Сейчас перед его широко распахнутыми глазами, в уголках которых скопилась влага, лежал парень в растекающейся под ним луже алой крови, где в предсмертных судорогах медленно угасала жизнь его лучшего друга. Его надломленный голос все еще продолжал просить Шики о чем-то. Это были угрозы, мольбы и ругательства — все слилось в сплошной поток ненависти и боли, которую нельзя передать лишь этими словами. Акира еще не осознал, что только что сделал Шики, он не думал, что тот на самом деле так поступит с ним, особенно после того, как его только что вернули с того света. Мужчина понял, что Акира был сейчас не в себе, думая, что это часть того сна, который снится ему, пока он ходит по краю жизни и смерти. И даже если бы он ткнул его лицо в окровавленное тело той мрази, Акира бы все равно искал лазейки, убеждая себя, что это не правда. Посмотрев на поведение Акиры, он вышел, ничего не сказав перед уходом, словно ему наскучило. Акира видел лишь его меч, который Шики унес с собой. За ним образовалась кровавая дорожка из падающих с острия капель. Юноша вновь забился в тщетной попытке броситься к Кеске, когда после ухода Шики зашли служащие и выволокли окровавленное тело. Пятна, образовавшиеся из-за капель, превратились в полосы, длинные и извилистые, которые неотрывно тянулись к двери, захлопнувшейся в ту минуту, как служащие пропали из вида. Акира еще долго метался по камере, как загнанный зверь, его окровавленная лодыжка ныла от боли, но он этого совершенно не замечал. Он продолжал кричать, звать Кеске, прося Шики вернуть ему друга.***
За дверью были две одиночные камеры, в которых также находились пленники. В одной из них держали Мотоми. В противоположной — Рина. Когда Шики оказался за дверью, а через секунду выволокли и шатена, он направил лезвие, чтобы добить Кеске, который был итак почти что при смерти, и тем не менее… В нем еще теплилась жизнь. Словно слабый фитиль, способный погаснуть от малейшего дуновения ветерка. — Шики… Не нужно. Не делай это, — скрипучий голос Мотоми остановил его, когда конец лезвия уже начертил полосу на шее. Заросший мужчина приблизился к решетке. В отличие от Акиры, на нем не было металлических браслетов с цепью и он мог спокойно передвигаться по камере. Его состояние было далеким от идеального, и все же он продолжал беспокоиться о других. — Ты что, думаешь, что я стану слушать тебя? — Шики считал глупостью уже то, чтобы думать о такой вещи, не говоря о том, чтобы всерьез отнестись к ней. Его сумасшедшая усмешка, с которой он сделал новый замах, решающий, для последнего удара внезапно оборвалась. — Шики! Сделаешь это — и он никогда не простит…- голос Мотоми был решительным и серьезным. Он мыслил хладнокровно и методично, указывая на ошибку не в том, что убивать — главное в жизни, или призывая Шики к милосердию и благоразумию, а просто бросая факты в чистой и неприкрытой форме. — Что ты несешь, чертов старик? — Шики наконец обратил на него свое внимание, замечая, как карий взгляд смотрел на него без единой эмоции и колебания. — Ты знаешь это и сам. Поэтому вытащил Кеске и решил добить не на его глазах. Ты знаешь, что если сделаешь это, потеряешь его навсегда. Он способен простить тебе все. Собственную боль. Стерпит все унижения и муки, которые ты обрушишь на него… Но он никогда не простит тебе, если ты заберешь его единственного, лучшего друга, — копаясь, измазывая руки в грязи, Мотоми вынимал душу брюнета. Он знал, почему делал это, не боясь навлечь на себя гнев Императора. Он сильно задолжал Акире. Он стоял в основе всего, что пришлось пережить этим парням. Возможно, если бы он не привлек его к этой затее, тот просто прошел бы промывку мозгов без лишней боли и страданий, но он был тем, кто навлек на них всех гнев Шики. — Заткнись. Не делай этого, старик. Не беси меня, — Шики в одно мгновение оказался рядом. Его железная хватка сжалась на горле шатена. Протяжный хрип разрезал повисшую после его слов тишину, когда пальцы сжались, тисками сдавив горло. Объятый алым пламенем, презрительным, давящим, как железные зубы капкана, Мотоми был готов к своей смерти. Но внезапно Шики будто бы передумал. Он разжал пальцы, опуская взгляд вниз и наблюдая за тем, как мужчина, оседая на пол, заливается хрипучим кашлем. Постояв пару секунд, наблюдая за этим жалким зрелищем, он развернулся и подошел к Кеске. Мотоми, схватившись за горло, поднял глаза, чтобы посмотреть на брюнета, который с мрачным видом стоял перед окровавленным туловищем. Бросив на него презрительный взгляд, он перешагнул через тело. Но уже у самых дверей выхода внезапно остановился. Не разворачивая головы, словно для себя он бросил: — Отвратительно даже руки марать. Слишком достойная смерть для такого отребья. После этих слов он удалился, а Мотоми громко позвал Рина, который был в отключке от предыдущих побоев. Шатен звал его, пока юноша не пришел в сознание. Мотоми коротко отдавал распоряжения, так как Кеске был ближе всего к камере Рина и его все еще можно было спасти, если Рин выполнит в точности все указания мужчины. Блондину пришлось сильно постараться, чтобы направить тело шатена так, чтобы Мотоми мог перетащить его поближе к себе, ведь только у него был шанс спасти парня. Операция проводилась без анестезии и подручными средствами, а в плохих условиях шансы падали пятьдесят на пятьдесят, или даже тридцать к семидесяти. А при последующих условиях — в антисанитарии, при постоянной нулевой температуре — ноль к ста. _____________________________________________________________________________ *Опера Вагнера.