Намджун не сразу привыкает к тёмно-красному освещению. В воздухе витает ядрёная смесь запахов. В закрытом клубе довольно много людей: все сидят по столикам в тёмных углах, с дорогой выпивкой и полуголыми девушками; на пилонах кружатся раздетые танцовщицы, окружённые золотой решёткой, играет громкая музыка, долбя по не выспавшемуся мозгу. Намджун узнаёт среди гостей многих влиятельных людей: политиков, шефа полиции, знаменитостей и нескольких людей из других каст. Его, в окружении охраны, пропускают без проблем, даже не обыскав, будто ждали. Стоя в центре зала, чувствует подкрадывающийся липкий тёмный сгусток по коже, поднимает глаза кверху и сталкивается взглядом.
На полностью стеклянном балкончике стоит его «хороший» знакомый, смотрит сверху вниз — надменно, широко расставив руки на перилах, словно хозяин. Режет одними глазами, но Намджун не из робкого десятка. Хосок ухмыляется, брызжет ядом и удаляется вглубь. Он словно видит после его ухода опавшие чёрные перья. Намджун решает, что свернёт ему шею раньше его босса. Хосок просто бесит. Являясь ручной псиной, смеет смотреть на него свысока.
Намджун без промедления направляется прямиком наверх, охрана топчется следом, и они вызывают немало заинтересованных взглядов. Он ненавидит подобные грязные места, а особенно этот закрытый клуб с подпольным борделем. Предпочёл бы сидеть в изысканном французском ресторане прованского стиля. Но нет, ему приходится торчать здесь и смотреть на всю эту пафосную безвкусицу. Раздражается ещё больше. Заниматься такими делами и находиться в обществе высокомерных ублюдков ему не нравится, но кто его мнение спрашивал. Придётся перетерпеть и любезничать, но руки чешутся вышибить всем мозги здесь, раскрасить эти убогие стены. Он ненавидит барокко.
Намджун не проходит, а практически влетает в вип-зал, почти вышибая дверь. До жути хмурый и злой, хочет по-быстрому разобраться и свалить. На большом диване в центре комнаты распластался мужчина в чёрном костюме, наглухо закрытым на все пуговицы, такой же чёрной рубашкой, оглаживает рукой, обтянутой тонкой белой перчаткой, бедро полуобнажённой девушки на своих коленях. Вокруг его свита, облепленная толпой смазливых девиц в белье, на стеклянных столах высокосортные белые дорожки, а по всему залу стоит плотный дым. Охрана моментально подрывается, напрягшись, берётся за оружие, но плавный взмах руки в белоснежных перчатках их останавливает.
— Повежливей с нашим почётным гостем, господа, — медленный хрипловатый голос усмиряет верзил, и они, потупив взгляд, садятся обратно. Намджун чувствует кожей их страх: животный и бесконтрольный, от одного взмаха руки хозяина они ныкаются по углам. — Я бы предложил тебе десерт, но, увы, мальчиков у меня нет, — лениво отталкивает с себя девушку и сажает у своих ног. В руках он держит золотую цепочку, прикреплённую к ошейнику на её тонкой шее. И Намджун чуть замирает, увидев огромные шипы на нём, что грозились проткнуть бедную девушку, та почти плачет, в страхе трясутся губы. Но если проронит слезу — не исключено, что её голова будет украшать интерьер.
— Ничего страшного, с чужого стола не ем. Вдруг отравлено, — практически выплёвывает каждое слово, смотрит в упор и получает в ответ глухой смешок. Но с хозяином этого заведения лучше не шутить. Можно остаться без конечностей.
Мин — самый страшный и кровавый клан из всех, что есть, Кимы рядом с ними — цветочное поле. Продажа людьми целиком или по органам, оружием, наркотиками, казино, сутенёрство, заказные убийства, недвижимость, как отмывание денег для всего этого списка. Намджун также наслышан о выставках не совсем понятного обычным эстетам контентом, что они там выставляют — знать совсем не хочется. Членов семьи Мин учат убивать с детства в специализированных школах. Они владеют несколькими приютами и растят, преданных до костного мозга, убийц, с клятвой защищать своего короля на кровавом троне. Корона их короля — отрубленные руки врагов семьи. Сироты, в которых выжигают преданность с малых лет семье Мин — это большая составляющая их клана. Предателей они не терпят — без промедления отсекают головы. Это была жёсткая система. Заказные убийства приносят им огромный доход, их киллеры считались лучшими из лучших — чётко следующие приказам солдаты, с вытатуированным гербом семьи на спине, — бескрылый ворон. Сейчас на троне восседал их старший сын, заменив отца. И всем было известно, что методы у него гораздо жёстче, и он не предан традициям. Или примкни к нему, или придётся купаться в крови. Он был жестоким диктатором, предпочитающий обрубать головы самолично своим вакидзаси. Намджун считал Мин Юнги просто психопатом с синдромом Наполеона. Страхом и жёсткой политикой семья Мин добилась своего титула — первая по влиянию из "Пяти семей". А таковой она стала с приходом к власти Мин Юнги, который наводил страху на всех.
— Присаживайся, выпьем? — лениво машет рукой, и спустя несколько секунд они остаются совершенно одни. Громоздкие двери наглухо захлопнулись. — И что тебя привело в мои владения?
— Ты нарушил наш давний договор и вторгся в мою территорию, — чеканит слова Намджун, испепеляя взглядом. Юнги же, напротив, спокоен и безмятежен, то ли он под кайфом. Намджун переводит взгляд на его вакидзаси, лежащий на столе, потом на его бледное лицо с полностью белыми волосами. Общаться с этим психом всегда было напряжённым занятием.
Мин Юнги известен, как Белый ворон. Его сначала и не рассматривали в качестве наследника, родившегося больным и слабым. Все его волосы были седыми, а тело имело хрупкое строение — у него была болезнь костей, — а кожа мертвецки бледная с болезненными синими синяками под глазами. Но никто не ожидал, что Юнги потеснит остальных своих братьев, тихо идя к своей цели. Он оказался куда расчётливей и проворней, и вот он уже сидит на месте главы клана, убив собственного отца и выставив его голову в саду главного особняка Мин.
Ещё одно любимое занятие Юнги — устраивать массовые расстрелы и групповые изнасилования. Истерзанные тела с обрубленными конечностями выставлялись в общественных местах, создавая огромный шум в СМИ. Остальные семьи были недовольны и крайне возмущены таким поведением, но препятствовать ему было уже поздно, он потихоньку подминал все структуры под себя и теперь управлял всеми остальными кланами, хоть те и выказывали сопротивление. Эта ситуация переросла в небольшие межклановые войны, но Мин всё быстро урегулировал. Остался только клан Ким, который отказался. Юнги был до безумия амбициозным и жадным человеком. Белый ворон кажется спокойным, с усталым взглядом и плавными движениями, медленной интонацией речи, но это только кажется. И ты окажешься счастливчиком, если видел только эту его сторону.
— Твой брат отжал у меня тонны товара у тайцев. В моём же, блядь, порту. Это неслыханная дерзость, да это долбоебизм. Жаль, что он скончался так рано, — поправляет манжеты и манерно складывает руки на коленях, вяло ухмыляясь.
— Мой брат был абсолютно недальновидным человеком, за что и получил по заслугам, будь уверен. Но впредь таких ошибок больше не произойдёт. Как мне известно, мы поглотили картель «Голубая Лагуна», которому должны были передать товар тайцы, соответственно, он принадлежит нам.
Юнги глухо смеётся и придерживает бокал тонкими пальцами. Смотрит на Намджуна с снисхождением.
— Такой самоуверенный и наглый. Мне нравится в тебе эта черта. Твой брат был пугливым крысёнышом, позарившийся на мой сыр. Только вот, запомни, всё, что происходит на моей территории, касается меня, и все товары, вращающиеся там, — мои. Я человек, который считает каждую крупинку, каждый сраный камешек на асфальте мой, на моей территории, поумерь свой пыл. Иначе мне придётся захлопнуть капкан. Из меня отличный крысолов. Только вот «Голубая Лагуна» имела доступ к моему порту, а у вас пропуска не было. У нас с ними было взаимовыгодное соглашение. Жаль, что я лишился такого партнёра.
— Значит, нам ничего не вернут? — Этот товар был очень важен для них, речь о миллиардах. — Предлагаю договориться и решить наши разногласия, всё же, я «за» дипломатию. Войны нам не к чему, — Ублюдок только ищет повод нарваться и пролить кровь. Чёртов склад сжигать было не обязательно, там находился и их собственный товар.
— У меня есть одно решение этой проблемы. Не буду ходить вокруг да около. Отдай мне в пользование маленький отрезок порта в Ульсане, и товар твой, — Юнги прищуривает глаза, как затаившаяся хищная птица, которая наметила свою добычу и готовится напасть. Подозрительно спокоен, даже почти не двигается, смотрит в упор тёмными безднами, оттуда Намджун чует запах костей и холодеющую беспроглядную темноту. Глаза похожи на кукольные, совсем неживые, в контрасте с прозрачной, почти синеватой кожей. На их дне адская стужа и кровавый лёд. Юнги внушал ему некомфортное чувство жути.
— Нет, — без промедления сразу же отвечает Намджун, отсекая твёрдым тоном любые варианты. Он не позволит насекомым взобраться к нему на газон — сожрут. Эта земля имела свою ценность. Кимы почти наладили отношения с японцами, и они в скором времени станут партнёрами, а предоставить им порт у залива всё равно, что добровольно отдать в руку заряженный кольт. Минам крайне неудобно переплавлять на большие расстояния, и они хотят сократить путь через них, лишившись больших затрат. Намджун не может позволить им наладить поставки и транзит наркотиков.
— Значит, мы не сможем договориться. С тебя больше нет никакой выгоды.
— Жаль, что ты не делаешь поблажек по несостоявшимся родственным связям.
— Почему же несостоявшимся? Как раз наоборот.
Намджун сдерживает себя, чтобы не дёрнуться. Юнги становится совершенно другим. В чёрных расширенных глазах блеск и сумасшедший оттенок. Губы медленно ползут вверх в зверином оскале, обнажая острые, заточенные клыки. Он, не отрывая взгляда, медленно приближается, становясь одним коленом на столик и опираясь на руки, пачкая их в порошке. Подкрадывается как хищник — не моргая и не отводя взгляда. Намджун неосознанно вжимается в спинку кресла. Юнги подходит совсем близко и шепчет безумным голосом:
— Как поживает твой приёмный сын? Жив? Здоров?
Намджун моментально мрачнеет и сжимает до скрипа кожаную обивку подлокотника. В нём начинает раскипаться лава, и скоро она потопит его в ярости, как и всех в близком растоянии. Только не так. От одного упоминания Джина хочется порвать ему пасть. В нём просыпается огромный, дышащий пламенем феникс, расправляет крылья, стряхивая пепел, и готов вонзить свой острый клюв ему в шею. Татуировка с семейным символом феникса зудит на груди. Вороны с обрубленными крыльями ему не ровня.
— Только допусти одну мысль о нём, — шипит и распарывает одними глазами, выжигает огнём до испепеление.
Но Намджун не учёл, что птицы без крыльев, куда отчаянней и живучей — им нечего терять. Люди, связанные крыльями, зависимы и не знают боли, они страшно не хотят потерять свои драгоценные крылья, потому что не умеют ползать по земле. Юнги просто склюёт их слабости, отщипывая каждый раз по пёрышку.
— Я всего лишь вежливо поинтересовался своими «родственниками», — нажимая глухим тоном на последнее слово, словно смакуя, как оно будет перекатываться на языке. Медленно отходит назад и плавно садится на своё место.
— Что ж, раз нам не удалось договориться, меня ждут дома, — Намджун дружелюбно улыбается и, поставив бокал на столик, встаёт с кресла, но взгляда не меняет.
Глаза Юнги снова безжизненные и пустые.
— К концу недели я устраиваю званный ужин в честь своего дня рождения. Жду фениксов полным составом. Будет обидно, если кто-то не придёт, ты ведь в курсе, как я умею обижаться, — мило расплывётся в улыбке, совсем по-детски непосредственной, но это лишь наводит жуть по коже. Намджун сжимает зубы до боли в челюсти и позволяет себе лёгкую улыбку.
— Конечно, это будет честь для нас.
Уже выходя из клуба, Намджун громко выругивается. Прямо сейчас ему хочется растоптать воронов, сравнять с землёй. Но это только вопрос времени. Как говорится, одним страхом держать власть не получится. Намджун хорош в расположении к себе, а вот Мины совершенно не умеют общаться с людьми.
Юнги смотрит в потолок совершенно безжизненно и бесцельно. От скрипа двери он даже не шелохнулся. Знакомые тихие шаги останавливаются за его спиной. Перед глазами появляется лицо его правой руки, близкого друга, названного брата и своего цепного пса — Мин Хосока. Тяжесть его рук на плечах приятно теплит, и вечно мёрзнущий Юнги устало улыбается одними глазами.
— Я уже смертельно устал, Хосок-а. Больше не чувствую вкуса жизни и запаха удовлетворения. Мне нужна… — последние слова тонут в глотке, застревают и царапают стенки. Юнги всегда жаждал большего, продолжал взбираться наверх, по головам, не жалея ни себя, ни других, пока не достигнет неба, но… Он чувствует, что главную вершину оставил давно позади. Она была близка к нему, что невозможно разглядеть. И это чувство не достигнутого щемит в груди, раздирает больно органы и раскидывает по стенкам. Он упустил что-то важное в своей жизни.
— Я помогу вернуть тебе вкус к жизни, брат мой. Ты давненько не устраивал выставок, — низкий шёпот обжигает ухо и льётся прямо в его тёмные глубины, настолько далеко, куда может взобраться лишь Хосок. И этот голос достигает его внутреннего белого ворона и в нём разгорается новая жизнь. Обрубленные основания крыльев дёргаются кверху. — Это всегда поднимало тебе настроение.
— Ты прав. Пора показать им моё искусство. Я не дам им забыть его — эта выставка навсегда впечатается им в память. Я чувствую вдохновение, в этот раз всё иначе, ведь у нас будет особенный гость.
— Я помогу с материалами.
***
Намджун возвращается домой лишь к утру. Добирается до барной стойки и запивает свой стресс за день виски. Рядом лежит открытая пачка, и он усмехается, что этот ребёнок опять ослушался и курил в доме. Даже в эти минуты, когда его мозги выжаты по полной и это просто мясной фарш, в сознании проплывает их последний телефонный разговор. Он даже не в силах что-то подумать об этом или набросать на утро эскизы, как с ним потом себя вести. Просто как факт. Решает разобраться со всем потом и бредёт в свою комнату. Настолько измотан, что машинально идёт в душ — смыть водой весь тяжёлый день. Только когда он остановился, чтобы лечь спать крепким сном, заметил, что вторая половина кровати занята. Смотрит на умиротворённое лицо с ещё детской припухлостью щёк и вспоминает, что разрешил ему поспать в своей кровати. Кто же знал, что он вернётся. Продиктовать адрес коттеджа водителю произошло машинально, хотя он собирался поехать к себе в пентхаус.
Аккуратно приподнимает одеяло, чтобы не разбудить Джина, и забирается на кровать. Под одеялом он случайно задевает рукой его бедро и мысленно материт. Джин спал совершенно обнажённый. Намджун отодвигается от него поближе к краю. И какого чёрта, ведь это его кровать. Поворачивает голову и наблюдает за умиротворённым лицом — это даже успокаивало. Длинные ресницы дают небольшую тень, высокий нос и пухлые губы — всё, как у матери. Намджун едва касается его лба, убирая спадающие волосы от лица и чуть улыбается. Когда спит, Джин очень красивый, как неподвижная кукла. Он обладал тонкой аристократичной красотой, хотелось смотреть на него снова и снова, каждый раз открывая для себя что-то новое в нём, по новому ощущая. От него дух перехватывает, нежная и невинная — именно такая была у него красота, как бархатные лепестки белых роз. Удивительно, но даже при всей схожести с ней, он не вызывал таких же ощущений и чувств, как она. Намджун ухмыльнулся и подумал, что Джису была как ярко-красная роза, с острыми шипами, вонзавшие в тебя до крови. Её красоту можно ощутить не только вербально, но и физически, потому что за созерцание нужно платить кровью, в том и была опасность. Намджун не может не сравнивать их и думает, что может ошибаться, белые розы от одной капли крови могут запачкаться и потемнеть, пустив шипы.
Намджун за раздумьями не сразу замечает, как на него смотрят. Мутный взгляд, будто смотрит сквозь него.
— Намджун… — неразборчиво бормочут и прижимаются ближе, обнимая руками и ногами, как детёныш коалы, укладывая голову прямо к рыжему фениксу у него на груди.
Старший поглаживал его по мягким волосам, цвета весенней вишни, но Джин не реагирует, сразу проваливаясь в сон. Длинные пальцы путаются в копне волос, медленно поглаживая, и от этого Намджун сам прикрывает глаза, засыпая, ощущая ровное горячее дыхание у себя на груди. Перед самым погружением в сон, почему-то в мыслях всплыло очень давнее воспоминание.
— Прости меня… я не смогу от неё отказаться. Не смогу забыть, не смогу дышать без неё, я не выживу без неё, Намджун… — Тэхён крепко сжимает в кулак ткань футболки на груди. — Она вот здесь, я не могу вырвать, иначе вырву своё сердце живьём.
Намджуну больно, больно настолько, что он сам хочет вырвать своё бьющееся сердце голыми руками. Потому что оно способно чувствовать. Он не хочет ощущать ничего — это причиняет только боль, заставляя быть жестоким и злым.
«Разве ты не видишь моё чёрное сердце?»
— Тэхён, ты просто не знаешь, с кем связываешься и кому переходишь дорогу, — вцепляется ему в ворот, смотрит в глаза и хочет утопить в своей боли, но в ответ ему лишь улыбаются: тепло и обречённо. Глаза не меняются, остаются такими же. Он чувствует раздирающую боль своего друга, но не может остановиться. — Ты сдохнешь по её же вине! Тебе так не терпится последовать за ней даже в ад?! Они доберутся в саму преисподнюю за своей принцессой! Если они её не пожалеют — ты представляешь, что будет с тобой?
— Я знаю… знаю, — Тэхён смотрит и пропускает через себя каждую эмоцию Намджуна. — Прости меня, прости… Прости! Я такой эгоист… из-за меня ты… Но даже если я пожертвую тобой, я не откажусь от Джису! Я люблю её.
Намджун не хочет верить в услышанное. Страх неминуемого бьёт дрожью по телу. Сейчас Тэхён сам вынес себе смертный приговор. От этого больно и невыносимо, что даже им он готов пренебречь за неё. Чувствует, как его сердце медленно отмирает, покрывается тонким слоем льда, и ему от этого физически больно.
— Ты уже труп. И даже я не смогу тебя спасти.
