***
Намджун на взводе, он в бешенстве, от не понимая того, почему так себя чувствует. Всё летит к чертям, в мыслях стоит этот мальчик с глазами полной обиды, и он снова срывается на подчинённых. Пытается не думать, но всё без толку, и совсем не отгоняет дурной дух. Домой он едет к ночи, отменив все встречи. Джина сейчас видеть абсолютно не хочется, и он отправляется в свой пентхаус. Он встречает его своей извечной пустотой и холодом. Огромные квадратные метры в два этажа, с собственной террасой видом на весь Сеул и бассейном. Здесь не было ни одного лишнего цвета, кроме двух: черный и белый — всё в интерьере материалистично, не нарушает правил и не пытается сметать любые границы. Все мысли снова сводятся к одному мальчишке. Устало усаживается у домашнего бара и пытается запить весь рой мыслей, но те, как назло, только разрастаются, обретают форму, цвет и запах. И форма красивая, ужасно заносчивая, дурная, цвета весенней вишни и запахом переспелых сладких персиков. Намджун пускает пальцы в волосы и сжимает у корней. Чем сильней он сопротивлялся мыслям о нём, тем глубже он проникал в голову. Намджун всячески прогоняет мысли о его мягких губах, наивной улыбке и завораживающих глазах, смотрящих на него с дерзостью. Не хочет. Но сопротивление было бесполезно с самого начала. С каждым разом Намджун хотел сломать его, надавить посильней, убедиться в болевом пороке, сжать в руках, как тончайший фарфор, ломать и ломать. Так он делает хуже только себе, но с нелепым мазохизмом продолжает. Этот ребёнок напоминает ему маленького щеночка из детства. Намджун очень оберегал его и любил, что хотел сломать ему хребет в своих объятиях. Щенок был непослушным и постоянно гадил в его комнате. Осушает второй бокал и, не моргая, смотрит в стенку напротив, куда-то в полки с элитным алкоголем. Намджуну ведь вовсе не подходит эта роль, но ему приходится играть её и справляется он отлично. Роль главы клана, как неподходящие по размеру ботинки: жмут и давят тяжело, но слабость показать — грех. Ему вспомнился момент из детства, когда отец впервые приехал посмотреть на его соревнование по тхэквондо в младшей школе. Тогда он был безумно счастлив, ведь это был первый раз, когда он почтил его своим приходом и даже досмотрел бой до конца. И он боролся с одной мыслью, что не может оплошать в глазах отца. Намджун и правда выиграл, тогда его похвала была для него самым драгоценным на свете. Но... в следующую минуту случилось ужасное, то, что навсегда отпечаталось у него в глазах и омрачило победный день. Он успел увидеть лишь внезапно выскочившую перед ним спину одного из членов клана. И кровь, много крови, в ушах до сих пор звенит свист выстрела. Его закрыли собой, приняв пулю на себя без промедления, ни секунды не думая, отдали за него жизнь. До сих пор он чувствовал тяжесть рук отца на плечах, голос его пробирался до костей, затмевая суматоху вокруг. Он сказал: «Смотри внимательно. Твои люди доверяют свои жизни тебе и готовы умереть за тебя. Намджун, ты должен быть силён, чтобы взять ответственность за эти жизни». В его детских глазах застрял ужас и паника, которую он никогда не ощущал, а больше всего – страх. Намджун не хотел этого, не хотел смертей и ответственность за мертвецов на своих плечах. Когда он собрался разреветься, отец влепил сильную пощёчину. «Не смей показывать свою слабость! Ты Ким Намджун, мой сын и один из наследников, ты не имеешь право на слабость, иначе — ты не мой ребёнок», — сказал он так, и каждое слово так чётко запомнилось. Убитого похоронили с почестями, и даже тогда никто не смел ронять слёзы в дань уважения почившему. В тот день он понял, насколько холоден был мир, в котором он родился: где нельзя поворачиваться спиной к врагу, опасно потерять бдительность, где нельзя давать малейшую слабину и быть собой. В этом мире, если ты часть клана, иметь стальное сердце — твой долг. Намджун глубоко возненавидел семью, которая его растила. Но больше всего он возненавидел, когда она умерла у него на глазах, в трёх метрах от него. Маму убили. И хладнокровным палачом стал его отец. Это случилось до того, как он передал власть старшему сыну. Мать изменила клану и вела дела с вражеской семьёй. Намджун так и не понял, чего она пыталась добиться. Зачем она так поступила, ведь она предала своего супруга и своих детей. Намджун знал, что она ненавидела отца, но изо всех сил играла роль примерной жены и матери. Она не любила ни одного своего сына, общение с ней было похоже на светские непринуждённые беседы — поверхностные и лживые. Но Намджун любил её. Тогда он молча наблюдал за тем, как отец вонзил ей кинжал в сердце. Лицо отца Намджун не забудет никогда: полное безразличие и холод. Отец любил её, сильно, но в тот день ни один мускул на его лице не смел дрогнуть. Намджун беззвучно оплакивал мать за дверьми своей комнаты. Намджун в тот день вскользь подумал: смог бы он так же хладнокровно лишить жизни Тэхёна? Глава клана должен ставить интересы семьи в первостепенную очередь, даже выше себя. Традиции, долг, отречение от собственной свободы. Намджун чувствовал себя, скованным в толстые цепи. Однажды, такой день настанет и ему придётся, если понадобится, потопить свои чувства и выполнить свой долг — иначе всё потеряет, но в итоге он бы потерял себя. Джису была не такой, она была намного сильней этого. Намджун очень уважал её, хоть и ненавидел, но всё же по-своему любил. Ей хватило сил пойти против всех ради Тэхёна, она была готова умереть за него и если бы её принудили собственными руками казнить возлюбленного — она бы убила всех, чтобы защитить его, даже если платой будет собственная жизнь. Намджун завидовал. Намджун завидовал тому, как сильно она его любила. В сравнении с ней — у него изначально не было и шанса на борьбу. По пустой гостиной разносится короткий звонок и резко прекращается, затем звонит снова и так же внезапно прерывается. Намджун вскакивает и идёт к телефону на диване. Он начинает напряжённо думать и просчитывать варианты — это не могло ничего значить, кроме того, что с Чонгуком что-то произошло. Это было их кодом. Намджун подхватывает пиджак и стремительно направляется к выходу. Нельзя медлить. По пути, так некстати, сообщают, что Джин сбежал, оставив охрану и взяв такси.***
Сокджин трезвеет моментально: он сейчас в ебаном ужасе — сердце колошматит настолько, что размазывает по всей грудной клетке, тело трясёт в страхе, и он старается не смотреть на все эти брызги крови по стенам и полу. К горлу подступает рвота, при одной мысли на то, что только что произошло. Джину только остаётся смотреть, полными отчаяния, глазами на Чонгука, который становится словно хищник: вслушивается во все шорохи, у него аура другая, сгущается в тёмное, вязкое облако вокруг. Чонгук резко хватает за запястье Джина, и они бегут в спальню, там сразу же запирает дверь и баррикадирует увесистым шкафом, чтобы немного выиграть время. Джин с немым шоком смотрит на то, как он скидывает матрас и берёт два пистолета: один кладёт в карман халата, другой профессионально заряжает. На каркасе кровати аккуратно разложены в ряд множество огнестрельного оружия. — К-какого чёрта происходит?! — дрожащим голосом шепчет Джин, у которого сейчас весь мир вверх дном перевернулся вместе с этим матрасом, скрывавшим такой огромный скелет. Земля уползает из-под ног, и он валится на пол. Чонгук не обращает на него внимание, продолжая мельтешить по комнате и озираться по сторонам. — Запрись в ванне и не выходи, что бы не случилось. Ты понял меня? — говорит Чонгук голосом, нетерпящим никаких отлагательств. Чонгук пугал Джина. Словно его подменили по щелчку пальца, здесь больше не было его любимого хёна. Перед ним стоит убийца полный решимости и уверенности в том, что он делает. Чонгук несколько раздражённо смотрит на застывшего парня, ожидая ответа, но не получив его, хватает за руку и сам тащит в ванную комнату рядом. Джин еле передвигает свои ватные ноги следом, абсолютно выбиваясь их реальности. — Закройся изнутри и не открывай, даже если это буду я. Джин со страхом в глазах наблюдает за тем, как дверь закрывается, видя всё в замедленной съёмке: через уменьшающуюся щель проёма на него смотрят большие глаза, которые кажутся совершенно чёрными от расширившихся зрачков и непонятного, вселяющего ужас, блеска в них.В глазах Чонгука он видел безумие.
По спине прошиб озноб и холодный пот. Такой взгляд Джин видел лишь у одного человека: Мин Юнги — его самого страшного кошмара в жизни. Хлопок двери приводит в чувство, и он поспешно закрывается на щеколду. Сразу отбегает назад и жмётся к раковине за спиной, боясь, что дверь могут пробить в ту же секунду. Во всём этом бардаке больше всего он испугался Чонгука, к которому так наивно пришёл за защитой и поддержкой. За дверью слышатся глухие удары, грохот, следом и россыпь пуль. Джин в страхе оседает на пол, плотно прижимая ладони к ушам, боясь даже дышать слишком громко. Ему кажется, что собственные стуки сердца перекрывают стрельбу и короткие вскрики. Чонгук стоит посреди своей кухни и достаёт кинутый им нож из груди наёмника, нарушившего покой его родного убежища. А они постарались: прислали аж семерых. Тяжело дышит, вытирает испачканную в крови руку о махровый халат, ступая босыми ногами по кровавым лужам. Закрывает глаза на полминуты, чтобы привести себя в чувства и не сорваться прямо сейчас. Особенно не сейчас, когда за стенкой находится Джин. Нельзя, чтобы он видел его таким. Чонгук морщится от сильной головной боли, дробью бьющей по вискам, и хватается за волосы, борясь с оглушительно громким воплем в голове. Чонгук подрагивает всем телом — ему недостаточно, ей недостаточно. — Засранцы, всё изгадили. Тут даже прибирать бесполезно, придётся тебе съезжать, — внезапно раздаётся слишком знакомый до тошноты голос. Чонгук ссутулившись, смотрит, как неприглашённый гость морщит свой тонкий, вздёрнутый нос и проходит в квартиру, брезгливо осматриваясь по сторонам. Хозяйски заходит на кухню и выключает плиту, снимая с неё лапшу. — Вкусно пахнет, — расслабленно достаёт две пары палочек из выдвижного ящика, будто бы всегда здесь бывал. Мужчина находит чистый стул и поднимает с пола, усаживаясь за обеденный стол. — Будешь? Чонгук недоверчиво продолжает смотреть на него, считывает каждую деталь, напряжённый до предела, готовый напасть в любую секунду. Хосок совершенно спокоен и расслаблен, словно пришёл в гости к приятелю, как к себе домой. Его не волнуют разбрызганные по стенам мозги и лужи крови на полу — такая картина слишком уж обыденная для него, что он пожимает плечами и начинает есть. Чонгук осторожничает и не решается подойти слишком близко, не упуская из виду каждое движение этого человека. — Это самый вкусный рамён, который я ел, правда, лапша сильно разварилась. Но ничего, я не привередливый, — улыбается притворно и продолжает поглощать лапшу, даже не смотря на него, но чувствует, когда он тянется за пистолетом в кармане халата. — Не советовал бы, ты стоишь на прицеле, — Чонгук медленно оглядывается на окно за спиной, замечая красную точку на себе. — Чего ты такой напряжённый? Расслабься и присядь, сбиваешь мне аппетит своей угрюмой рожей, — Чонгук буравит тяжёлым взглядом и всё-таки садится напротив. В это время Хосок поглощает лапшу большими порциями. — Не будем тянуть. Ты здесь за мной. Но то, что твой снайпер ещё не подстрелил меня, значит лишь то, что твой хозяин желает убить меня сам, — просчитывает в голове возможные шаги отступление, но не сводя глаз с вражеского наёмника. — Хм, много на себя берёшь. Но ты всерьёз подгадил Юнги и испортил настроение, устроив дебильное и безвкусное шоу. Только вот Юнги терпеть тебя не может и руки пачкать о такую шлюху не будет. И мне, как правой руке, остаётся прибрать дерьмо с пути — это моя обязанность, — добивает лапшу и сыто улыбается, сложив руки на столе. Чонгук фыркает и раздражённо смотрит на тонкие черты лица, которые бесят одним своим видом. Хосок ни во что никогда его не ставил, для него его методы неряшливы, и он сам ещё несуразный мальчишка. Хосок презирает его так же, как и Намджуна. — Шлюха, значит? — смеётся, вскинув голову, Чонгук. Хосок остаётся с такой же приклеенной улыбкой, но в один момент она резко сползает с лица. — Думаешь, я тебя не знаю, Чонгук? Ты всё бегаешь за ним влюблённой девчонкой, сколько я тебя знаю, — наклоняется вперёд, приближаясь ближе. — Ты ведь был просто счастлив, когда он тебя трахал? Пытаешься оставаться безразличным, но сходишь с ума от того, как внимание хозяина уже не приковано к тебе. Не смотри так, обидно? Он всегда тебя использовал, когда ты станешь не нужен — Намджун тебя выкинет, а знаешь... Намджун самолично тебя пристрелит — это вполне в его стиле, точно так же, как он недавно убрал своего родного брата, — скалится в дьявольской ухмылке, смотря, как покрывается трещинами и ломается лицо напротив. Чонгук становится как крепко натянутая струна и вот-вот готов порваться, лицо заостряется и в глазах появляется чёрная тень: холодная и жуткая. Хосока это только забавляет. — Разве ты не такой же? Ты разве что ботинки не облизываешь Юнги, разве нет? Может... ты мечтаешь о том, чтобы лечь под своего обожаемого Юнги? — насмехается Чонгук и нагло вскидывает подбородок, видя, как меркнет его самообладание, и Хосок сильно смыкает челюсть. — Не смей очернять его своим грязным ртом. Я, может, и собака, но не педик, — выплёвывает слова, смотря на него с таким омерзением. — И помни, Чонгук... — хватает за грудки и цедит прямо в лицо: — Не забывайся. Чонгук приставляет дуло к его подбородку, но в ответ получает только усмешку и снисходительность в глазах. — Хочешь рискнуть? Подстрелишь сейчас меня и тебе секундой позже вернут пулю, — играет с ним на нервах и так сейчас оголённых до предела. — Но... почему же я до сих пор не поздоровался с твоим гостем? — на лице Чонгука на секунду отражается смятение. — После тебя, подарочная пуля полетит к этому мальчику. Сокджин? Ох... Намджун не простит тебе эту оплошность, ему так дорог этот мальчонка, правда? На ужине он чуть не вспорол меня взглядом за него. Больная семейка. Уже предупредил хозяина? Но он ведь не успеет. Хосок делает резкий выпад к потерявшему бдительность Чонгуку, хватая того за руку, и выстрел летит к потолку. Удар ножом в руку ослабляет хватку и пистолет глухо ударяется о пол. В следующую секунду Чонгук шокировано смотрит на Хосока: дыхание сбито, горячая влага стекает по груди, стремительно расползаясь. Медленно опускает голову, наблюдая за красным пятном, пропитывающим халат. Стоять на ногах становится затруднительным — Чонгук быстро теряет кровь. Хосок слишком молниеносно достал вторую пушку из его кармана, отводя внимание на острую боль в руке от колотой раны. — Сука... — выдыхает Чонгук, вместе с кровью, стекающей со рта. Лицо Хосока плывёт перед глазами. Чонгук пытается не сдаваться так просто и наставляет на него пистолет, но ему обезвреживают пулей в спину с окна, прежде чем он успеет нажать на курок. Он уже начинает захлёбываться в крови, падая на колени, затем и вниз лицом. Изо всех сил пытается встать, скребёт по полу, но всё без толку. Тело словно опустили в горячее желе: двигается неохотно и до страшного медленно, не слушается, а глаза держать открытыми всё сложней. Чонгук перестаёт замечать, что не дышит совсем, прилагая все силы на удержание век открытыми. Больно, чёрт возьми. Плюётся кровью, держась в сознании лишь на своём упорстве. Постепенно тело перестаёт поддаваться силе воли: Чонгук хочет встать, хотя бы дёрнуть мизинцем, кричит внутри, но словно его разум отделяется от собственного тела дальше, и дальше. На последнем издыхании видит ноги Хосока, размеренными шагами идущего к спальне. Последнее, что успевает сказать Чонгук, погружаясь во тьму: — Нет... — Привет, помнишь меня? — первое, что говорят ему, выбив дверь одним ударом. Джин стоит прижавшись к углу, с ужасом смотря на человека перед ним: в его руке окровавленный нож и пистолет в другой. Как только Хосок делает шаг вперёд — получает пулю в плечо, совершенно не ожидавший такого расклада. Джин палил в слепую — ему дико повезло попасть, при том, что руки предательски дрожали и глаза были закрыты от страха. Открыл он их тогда, когда услышал приглушённый стон боли. Теперь Сокджина одолевает волна паники и страха — он не знает, что делать дальше. Выстрелить у него получилось на уровне инстинктов, в попытках самосохранения. И теперь он не уверен, что сможет выстрелить во второй раз. Собственное сердце стучит где-то у горла, его сейчас вырвет от ужаса происходящего, коленки трясутся, и он еле стоит на ногах. Но было достойно похвалы, что Джин до сих пор не опустил пистолет, хоть и руки тряслись так, что было сложно их выровнять. — А я думал, ты у нас нежный мальчик. Прости, что недооценил. Знаешь... я хотел быть вежливым с тобой. Кажется, придётся по-моему.***
Фениксы застают дом с нараспашку открытой входной дверью: маленькая квартира усеяна несколькими трупами, приходится ступать по битому стеклу и крови. Два человека впереди Намджуна держат пушки наготове, но он уже знает, что здесь их больше нет. После быстрого осмотра, никого не находят, осталась только последняя комната – кухня. Один из них заходит туда и останавливается. — Босс... — тихо зовёт подчинённый, отступая в сторону. Намджун стремительно подходит и застывает: перед ним на полу лежал Чонгук в луже собственной крови. — Ох... чёрт, Гук! — Поражённо падает перед ним на колени, с волнением и страхом осматривая раоны. — Твою мать, твою мать, Чонгук! — панически бегает глазами и не знает, что ему предпринять. К горлу подступает сухой огромный ком, так и застревает. Трясущимися руками тянется к нему, пытается оставаться хладнокровным, но с каждой секундой всё сложней. — Какого чёрта встали?! Пришлите медиков! — рявкает на своих людей и те моментально вздрагивают, начиная суетятся. — Чёрт, Чонгук, какого хрена? Ты мне ещё нужен, засранец! — кричит на умиротворённое и пугающе бледное лицо Чонгука. Намджун сжимает его кровавую рану и пытается докричаться до него, постепенно охватываемый отчаянием. Опять. Намджун опять не смог предотвратить смерть близкого. Мать, Джису, Тэхён. Чонгук не может пополнить их список. Уже сидя в фургоне, он сильней сжимает холодную руку, смотря на лицо в кислородной маске. Чонгук дышал. Очень слабо, но дышал. Пуля прошла на вылет, левее от сердца, вторая пуля не задела никаких жизненно важных органов, но опоздай они чуть-чуть и Чонгук не дотерпел бы. Намджун облегчённо утыкается лбом в их сцепленные руки, как раз тогда, когда холодная рука чуть дёргается в его. Он резко вскидывает взгляд и замечает, что Чонгук смотрит на него из полуопущенных ресниц — видно, еле держит себя в сознании, но не сводит взгляда. Хочет что-то сказать, да не может из-за кислородной маски и слабости. Намджун пресекает все его попытки потянуться второй рукой к маске, аккуратно обхватывая его за голову. — Ничего не говори, прошу тебя. Береги силы, не двигайся. Всё будет хорошо, я тебе обещаю, — касается с ним лбами и смотрит прямо в глаза. В ответ ему пытаются что-то донести через зрительный контакт. Чонгук слабо цепляется за него рукой, всё смотрит и запоминает, боится, что это может оказаться последним моментом, когда он видит этого человека. Лихорадочно запоминает все черты лица, силуэты теней, как при слабом освещении золотистая кожа светится. Скользит взглядом по напряжённым глазам, которые забрали его жизнь ещё задолго и сейчас словно вытягивают остатки жизни, грозятся потопить в своей глубине. Чонгук хочет прикоснуться к его щеке, но не может — от этого физически больно колит в пальцах. Хочется очертить каждый изгиб этого прекрасного лица, каждую родинку. Не слышит, что ему говорит Намджун: смысл слов до него не доходит, лишь отдалённые неясные звуки. Он только наблюдает за движением губ, хочет потянуться и поцеловать их. Если бы был в силах, он так и сделал бы, пусть даже рана откроется и он истечёт кровью. Чонгука безумно разрывает надвое, он тихо умирает, даже без пулевых ранений. Чонгук хочет вырезать его сердце и забрать себе, как трофей. «Я люблю тебя. Безумно люблю».