***
— Как в ёбаном фильме ужасов, — Джин просыпается и нервно смеётся. Из одежды на нём лишь больничная пижама, своя куда-то пропала, и это не хило начинает пугать. Пытается держать себя в руках, не начинать панику, которую он с трудом удерживает. Но эта паника с каждым дыханием разрастается в его лёгких огромным воздушным шаром, подпитывается страхом, грозясь вот-вот лопнуть и разорвать его изнутри. Не смотря на ситуацию, Джину почти удаётся совладать с собой, убеждая, что всё не так плохо, он жив и дышит, не ранен. — Блядь... — обречённо хватается за голову и зажмуривает глаза, молится, чтобы всё обернулось дурацким кошмаром от очередного просмотра триллера. Хочет открыть глаза и проснуться в своей родной комнате, дома, где на завтрак Суджон испечёт ему булочки, а Намджун будет пить свой утренний кофе. Но открыв глаза, картина происходящего не меняется: всё та же белая комната с одной единственной жёсткой кушеткой, на которой он сидел. Джин совершенно не помнит, как он сюда попал, лишь сцену в ванне, когда он подстрелил того мужчину, а дальше темнота. И сейчас он хотя бы горд тем, что не сдался без боя. После того, как он закрыл дверь в ванную, он начал судорожно искать, чем защитить себя, ведь страшные звуки за стенкой не сулили ничего хорошего, а ненадёжная деревянная дверь не уберегла бы. В одном из шкафчиков он и нашёл пистолет, заряженный полным магазином. Пистолет в руках он держал второй раз, но первый раз ему мало чем запомнился. Сам вид оружия Джина не особо пугал, привыкнув видеть его часто у Намджуна и охраны. В руке он лежал совсем по-другому: тяжёлый и холодный. Руки тогда ужасно тряслись, у него хоть хватило ума снять предохранитель. В голове в тот момент всплывали картинки того, как делал это Намджун. О Чонгуке сейчас думать не совсем нет желания — это всё было слишком сложно для его распухшего от всех событий мозга. Сейчас надо выбираться. — Думай, Сокджин, думай, — влепляет себе ощутимую пощёчину, пытаясь вернуть самообладание, но сейчас страшно так, что он готов спустить в штаны. Всё складывается так, будто он главный герой дешёвого фильма ужасов. Адреналин во всю гонял по крови, а сердце вот-вот упадёт в желудок, подташнивает и кружится голова. Из своего состояния он думает, что его вырубили одним ударом в голову. Болит жутко, но сейчас на это нет времени. — Соберись! Как бы поступил Намджун? Что бы он сделал? — начинает судорожно думать и бегать глазами по пустому помещению. Краем сознания усмехается горько — Намджун уж точно не сидел бы сложа руки и плакал, а искал бы способы вырваться любыми путями, выжить, во чтобы-то не стало. — Белые стены, белый потолок, белый пол, кушетка, — начинает анализировать всё, что он видит. Пытаясь прийти к какой-то мысли. — Стены... белые... — задумчиво произносит и осматривает все четыре стены. — Стены! — резко подскакивает и начинает изучать их. На стенах ни одного окна — из чего он делает предположение, что он в подвальном помещении. Дверь поддалась проверки первым же делом: она железная и заперта на ключ, тут долбится смысла нет. А вот стены могут помочь ему. Касается пальцами, затем и проводит всей ладонью по шероховатой поверхности. И понимает, что эти стены с звукоизолирующим отделочным материалом, кричать тоже нет смысла — не услышат, хоть горло надорви. Но под ними может что-то быть, возможно, потайная дверь. Джин не оставляет надежд и начинает простукивать поверхность. Но умом понимает, что не сможет пробить эти стены голыми руками без приспособления, но эта комната пуста. Бегает по всей комнате, простукивая всё, начиная напоминать себе пациента из клиники. В этой белой комнате и правда можно было сойти с ума. С каждым глухим стуком кулака надежды его покидают, грамм за граммом, осыпаются перед глазами, как песочные часы, а на дне этого песка свою смерть видит, топится в нём, но отчаяние забивается в уши, нос, рот, и он захлёбывается сухим песком, уже не видя просвета, пока последние крупицы не упадут на него уже сырой землёй. Но заставляет заткнуть внутри себя плаксивого ребёнка, не может, не хочет быть сильным, взрослеть так быстро, ведь он всего лишь глупый избалованный ребёнок, который не должен был оказаться в таком дерьме. Задыхается от непрошеного прилива бессильный сухих слёз, хочет скулить и просить о помощи, но за шкирку заставляет себя выбираться, не позволит себе такой роскоши потонуть. Потому что не может. Потому что он — Ким Сокджин, сын Ким Намджуна, и обязан быть сильным, выжить, дождаться спасения. С тонущей в глазах безысходностью оседает на пол по стене, когда понимает, что проверил последний участок, удерживает рвущуюся наружу панику и крики отчаяния. Водружает глаза к потолку и бесцельно смотрит куда-то сквозь, хочет знать, что Намджун его ищет и обязательно за ним придёт, прижмёт к себе сильно и увезёт домой. Сжимает губу, чтобы не разрыдаться от мыслей, потому что ужасно скучает, мысленно просит прощения, что ослушался, как и всегда поступил своевольно, и вот к чему это привело. Пусть Намджун на него злится, накажет, покажет ад за провинность, но к себе заберёт и скажет, что всё хорошо, он дома с ним. От белого цвета мутит, хочется прочистить желудок, да нечем, паршиво, это горьким вкусом на языке перекатывается, на вкус как болото. Джин отгоняет мысли, что за ним могут и вовсе не приехать, не найдут или забыли про него. Всё собрать себя пытается по крупицам, соскрести себя с пола и начать искать другие выходы, но тело онемело словно, продолжает дырявить потолок. Но внезапно его глаза расширяются, и он подскакивает резко, всё не отводя взгляда от верха. Потолок! Он ещё не проверил потолок, здесь должна быть система вентиляции. Джин в два шага оказывается у кушетки и, встав на неё, спокойно достаёт до потолка, и готов зарыдать в голос от счастья, плевать, всё равно никто не увидит и не услышит. Потолок из гипсокартона. Джин выберется отсюда, вырвется и вернётся домой.***
— И так, мой милый друг, что за срочный звонок? Ты отвлекаешь меня от занимательного дела. —Я и не сомневаюсь, что оно крайне занимательно, — хмыкает Чимин, сидя у себя в полуосвещённом кабинете. Отголосками ловит витающие по помещению умиротворяющие струнные звуки. Откидывается на большом кресле и вслушивается в молчание, ожидая, пока он сложит дважды два. — Намджун пожаловался, — не спрашивает, констатирует факт. Он находился в пути в главный особняк, когда к нему поступил звонок от Чимина. — Я отдал ему все твои координаты, — совершенно спокойно отвечает Пак, чувствует, как густеет затянувшаяся тишина. — Но не спеши строить подозрения в своей светлой головушке. Намджун будет метаться по ним, искать и надеяться, когда время будет сыпаться у него сквозь пальцы прямо под носом. — Значит, главного ты не выдал, — расплывается в широкой ухмылке. Этот мальчишка окончательно затупил Намджуну все мозги, и ему доставляет садистское удовольствие такой расклад дел. — Ещё рано благодарить. Обменял эту информацию как раз на Чонгука, считай, он под моей полной властью. А вот теперь можешь благодарить. Считай, наш общий друг завязан по рукам и ногам. — Даже не знаю, как тебя отблагодарить, Пак Чимин. — Обговорим это к утру, чувствую, сегодня буду спать как младенец. Чимин цепляет на лицо сухую улыбку и сбрасывает вызов. Он знает свои цели и желания. И с этой войны он выйдет победителем, а главное – сухим. Намджун ошибается, они с Юнги куда более похожи, чем он думает. В приятном спокойствие Чимин привычно дёргает на себя небольшую статуэтку-рычаг, книжный шкаф расходится, являя ему стальную дверь. Прикладывает свой палец к сенсорному ключу и встаёт на уровне глаз напротив небольшой камеры, она сканирует сетчатку его глаз и одобрительно пикает, пропуская хозяина за двойные двери. С каждым шагом вглубь и вниз перед ним включается свет, освещая плотный мрак потайных коридоров. Прежде чем попасть в долгожданную камеру, он проходит ещё две такие двери. Уже по привычки сидит напротив большой стеклянной стены, подхватив с многочисленных ячеек один блокнот для записей. — Как себя чувствует сегодня моя любимая? — записывает дату и время, осматривая девушку за стеклом и отмечая все внешние признаки. За толстым стеклом, с прорубленными небольшими дырочками, была целая жизнь. — Оппа? — она расплывается в широкой счастливой улыбке, Чимин сразу записывает в блокнот наблюдения.***
Джин вырывается в незнакомый и плохо освещённый коридор, тяжело дышит, адреналин хлещет огромной дозой в крови, боится, что сердце разорвётся. С трудом он проломил гипсокартон, пробирался пальцами, рвал, силой прорубал себе щель, под которой оказалась вентиляция. Он прополз по ней достаточно долго, чтобы оказаться здесь, даже не знает, правильно ли бежит, путается в коридорах, мечется. Бежит, словно за ним погоня, толкаясь в каждую железную дверь на пути, но все до единой закрыты, надеется, что натолкнётся на выход, но чувствует, что это нескончаемый лабиринт и выхода отсюда нет. Сдирает нежную кожу ступней о жёсткий холодный бетон, но продолжает искать выход. Наконец, одна дверь поддаётся, Сокджин пробирается весь, вслушаться пытается, не может поверить, в страхе заглядывает макушкой внутрь, но внутри тьма кромешная, хоть глаза выколи. Оборачивается воровато назад, сглатывает, понимает, что тихо и никакой погони за ним нет, но сердце продолжает долбиться в глотке, а в животе туго скручивает узлом страха, выжимает, как мокрую тряпку. Смелость мгновенно пропадает и он, с трудом переборов себя, делает первый шаг во тьму, кажется, она его окутывает, впитывается на нём как губка, пробирается глубже в него и слится хочет. Сокджин чувствует себя слепым, осторожно, маленькими шажочками ступает вперёд, шаря руками перед собой, но пусто. По крайней мере, так он думал. Всё его нутро кричит об опасности, он даже порывается развернутся и сбежать обратно в коридор, хоть с каким-то освещением. Как внезапно он слепнет от яркого света, бьющего прямо в глаза, Джин жмурится, и никак не удаётся раскрыть глаза, успевшие привыкнуть к плотной черноте. — Надо же, птичка сама летит мне в когти, — раздаётся как приговор голос, студящий кровь за долю секунды, позади него. Хлопок двери заставляет его подпрыгнуть и широко раскрыть глаза. — А я думал разобраться сначала с ней. Сокджин в неконтролируемом ужасе падает на пол, прикованный страхом, как гвоздями прибитый. Всё не может набрать в рот воздуха, он вмиг поступать прекратил, и лучше бы он умер, чем увидел сейчас эту жуткую картину, которая будет преследовать его всю жизнь. Задыхается, в лёгких уже печёт от нехватки воздуха. На металлическом столе лежит девушка, голову к нему поворачивает, из глаз текут слёзы, нескончаемым потоком, смотрит так отчаянно и так напугано, что этот страх охватывает и его, кроет страшно, эта боль в тёмных зрачках раздирает его в клочья. Это невыносимая пытка. У неё нет одной руки и ноги, грудь тяжело часто вздымается, губы хватают воздух, но на самом деле разрываются в немом крике, мольбе. На столе рядом множество приводящих в оцепенение приборов, Джина воротит, и он готов тошнить от вида только недавно отрезанной руки рядом, она лежит в большой миске, которая уже переполнена кровью. Не может оторвать взгляда от её обрубка руки на ней, на свежие швы на культе, чистый сорт настоящего ужаса качает его кровь, охватывает с кончиков пальцев ног, до корней на волосах, впивается в поры. А этот запах страха забивает ноздри, кружится голова, он готов потерять сознание. — Не смей отключаться, пропустишь всё веселье, мой мальчик, — хватает за волосы неживого совсем парня, тащит по полу, тот и не сопротивляется, скованный страхом, волочится безвольно. Отшвыривает к стенке, тот даже на глухую боль от удара не реагирует. Ничего не видит перед собой, застывшей куклой сидит со стеклянными глазами, всё шепчет под нос. — Хочу домой... домой... Намджун... Намджун сейчас меня заберёт домой... мне надо домой... — повторяет как молитву, себя убедить пытается, закрыться от чудовища перед собой, дрожит всем телом, свой голос не узнаёт. Но сильный удар в лицо приводит в чувство, не даёт отгородиться, уйти отсюда, хотя бы так. Фокусирует взгляд и заходится в новой порции, неконтролируемого сильного страха, вжимается в стену, от одного лица этого человека Джин готов биться в агонии, лишь бы исчезнуть, рассеяться пеплом по воздуху. Сокджин боится этого монстра всем своим нутром. — Ты как своя мамаша-шлюха, — сильно хватает за лицо, крепко сжимает подбородок и не намерен отпускать дрожащего парня. — Блядски красивый, и в глазах, уверен, черти пляшут, хотя сейчас ты спустишь в штаны от страха. Но нет... ты более слабенькая версия, всё же, в тебе эта грязная кровь Ким Тэхена, — поглаживает по щеке, улыбается нежно, от чего парень трясётся лишь сильней. — Джису бы давно зарядила мне по яйцам, вгрызлась бы в горло, но не сидела бы на трясущихся коленях. Я бы даже не обиделся, будь ты таким же наглым, как эта сучка. Только вот запоминай, ты здесь только потому, что твой папаша сдох раньше, чем я самолично отсёк ему голову. Я долго мечтал, грезил, как вспарываю его живот и медленно выпотрошу орган за органом, обвязал бы шею кишками, ты знаешь, что, когда у людей вытягивают их, они всё ещё живы? Интересно, какого это чувствовать, как из тебя вынимают твои кишки и смотреть на это? Рехнуться можно, — от каждого слова сердце готово разорваться от страха, он уже не контролирует свой поток слёз по дрожащим щекам, его тошнит, ему плохо, но продолжают издеваться с каждым словом, вспарывать невинную душу, заставляя видеть весь этот кошмар, тычут в него носом, как котёнка в дерьмо. — Затем, я бы отрубил ему все конечности и скормил ему же. Оттягивал бы смерть, как мог, смаковал каждый крик боли. В последнюю очередь я отсёк бы ему голову, покрыл платиной и повесил в своей спальне, чтобы каждый день просыпаться и лицезреть его дохлую рожу. Но он и тут мне все карты спутал, тварь. А ты лишь способ отыграться, и как бонус поиграться с твоим папочкой. Ведь именно такие у вас отношения? Я ведь прав? Да он просто экспонат! — театрально взмахивает руками и громко восклицает, с неподдельным весельем в глазах, наблюдая за совсем бледным мальчишкой. Один его несчастный вид доставляет ему эстетическое удовольствие. — Не удалось захомутать Тэхёна, и он заменил его сыном. Правда, даже твой дохлый отец лучше, ему хотя бы хватило смелости пойти против всех. А ты... жалкое отродье двух самых презираемых мной людей. Сейчас я даже начинаю сочувствовать тебе. Ну чего ты плачешь? Больно? Намджун не придёт за тобой, ты не важней его картеля. Ты лишь замена. Он любит только себя и деньги. Более того, он тебя ненавидит. Знаешь почему? Потому что ты похож на свою мать и на его предателя дружка. Но эти двое предали не только его, но и меня. Вот засранцы, правда? Всё, что тебе остаётся, заблудшая душенька — сдохнуть. Ты не имеешь право на жизнь, ты не должен был рождаться на свет, ты ошибка. И я эту ошибку исправлю, более того, украшу. Намджун не придёт? Джин мотает головой, подбирает под себя ноги и обнимает колени, шепчет всё, что Намджун придёт за ним и обязательно спасёт от этого ада. Ошибка? Джин зажмуривает глаза, больше не в силах выносить эти муки. Каждое слово режет тысячью порезами, и он просто готов истечь кровью прямо тут, на полу у Мин Юнги. Он продолжает говорить, Сокджин зажимает уши руками, не хочет слышать, не может больше, но голос пробирается сквозь и всё повторяет слова. «Твоя мама сдохла, как и отец, а Намджуну ты не нужен». Но то, что говорит ему Юнги в следующую секунду, останавливает время и само пространство, Джин попросту не ощущает землю под собой, всё глушит собой одна фраза: — Я самолично устрою кровавый парк аттракционов, умоюсь в твоей крови, буду пить её, как лучшее вино, но избавлюсь своими руками от тебя, мой дорогой племянник. Но перед этим, я приведу тебя в достойный для тебя вид, — широко улыбается, Юнги сейчас не в силах терпеть, он ждал этого момента слишком долго, и теперь это в его руках. Сокджина разрывает в истошном крике, что сам Юнги дёргается от неожиданности, парня рвёт на части, он хватается за голову, не хочет ничего слышать. И Мин решает, что он слишком громкий и надо бы птичке голосок вырвать, чем он и займётся в первую очередь.***
Намджун проверяет все склады и здания, его люди продолжают вести открытые перестрелки с людьми клана Мин, что стоят у каждой точки. В нём бурлит такая злоба и страх, не может усидеть на месте, чувствует, что упускает что-то, хватает в руки воду. Мечется в машине, но Джиён его не подпускает к горячим точкам, усмиряет пыл, всё тешит Джином, его маленьким мальчиком. Он ведь совсем ребёнок, глупый и наивный, а сейчас он у самого страшного человека в городе. Он и представить не может, что с ним там происходит. Намджун готов выдрать с груди свой главный орган, болит, кровоточит. Времени, как на зло, всё меньше и меньше, никого не щадит. — Блять, почему его нигде нет?! — взрывается, вылетает из машины, заряжая на ходу пистолет, готов всех в этом здании положить, мозги по стенам размазать, искупаться в крови за каждый крик боли, страха и слезу младшего. Вгрызётся в глотки всем, кто попробует его отнять, пусть попробуют вкус его горечи, вкус мести, вкус нескончаемого гнева. Пока не получит в руки своего мальчика, не дотронется до нежной кожи, шёлка розовых волос — потопит весь город в крови. Слышит, как сзади кричит Джиён, но не реагирует, танком идёт к зданию, откуда слышатся выстрелы. Из пучины кровавых распрей его вырывает телефонный звонок. Он внутри кричит, что сейчас не время, ни что сейчас не имеет значения, но звонят настойчиво, и интуиция подсказывает, что не зря. Чертыхается и тянется за телефоном, не глядя, принимает вызов. — Если это какая-то хуйня, я самолично пристрелю за отнимание у меня драгоценного времени, — рычит в трубку, сжимает корпус до хруста, шумно вдыхает затхлый воздух в ноздри. Но в ответ лишь слышит мелодичный голос, издевательски смеющийся ему. — Кто это, блять? — Ким Намджун, я та, кто вернёт тебе Джина. И тебе лучше послушать меня, иных вариантов у тебя нет, — женский голос ему незнаком, он внимательно вслушивается, урвав драгоценное имя. — «Ариэль» тебе ни о чём не говорит? — Что...