***
Время показывает восемь вечера, и Чимин встает из своего кресла и направляется в потайную комнату, проделав привычный путь до двери его небольшой лаборатории. Садится за складной стул напротив большой стеклянной стены, беря в руки свой блокнот для записей, точней дневника его «пациента». За этим стеклом была сама жизнь, отделенная от остального мира в прямом смысле, за ним была абсолютно заурядная небольшая «квартирка», жилое помещение запертое от посторонних глаз, что создавалось ощущение, что это экран телевизора, где бурно кипела жизнь. Там было все необходимое для жизни и удобства: односпальная кровать с множеством мягких цветных подушек, с мягким пледом из кашемира, над кроватью висели несколько фотографий, случайные кадры из внешнего мира, сделанные Чимином, так же несколько вырезок из журналов и газет, полки были переполнены книжными рядами, здесь даже имелся миниатюрный телевизор с компакт дисками с различными фильмами, в основном мелодрамы и романтические комедии, мягкая мебель и все было обставлено от и до. Правда о специфике этого места напоминало лишь то, что не было колющих и режущих вещей, вся посуда была из пластмасса, а еду подавали через небольшое отверстие в стеклянной стене, куда мог поместиться только поднос. Ни окон, ни посторонних людей, кроме горничной падающей еду четыре раза в день. Еду подавали такую же, как и Чимину, приготовленную его личным поваром. – Добрый вечер, любимая, – губы цепляет его обычная улыбка, которую он дарил абсолютно каждому, без исключений. Движение одних мышц рта – ни больше, ни меньше, остальная часть лица остается нетронутой. – Оппа! – девушка радостно вскидывает голову и подбегает ближе к стеклу, ее лицо расплывается в счастливой улыбке, будто это было самым лучшим моментом за день, но это так и было для нее. Она сидит перед ним, подобрав колени и все продолжает разглядывать Чимина, не переставая улыбаться. Чимин обыденно записывает дату и время, делает записи наблюдений этого дня, записывая все характеристики и расписывая каждую черточку на лице его «пленницы». – О чем сегодня поговорим? – воодушевленно спрашивает девушка, походя сейчас на любопытного ребенка, ожидающего сюрприза из мешка Санты. «Расслабленная поза, никаких отклонений в поведении нет, ведет себя открыто, недавней отчужденности не замечено. Зрительный контакт поддерживает положительно, говорит о доверительном отношении. Быстрые сигналы лица в движении, демонстрируют искренность. Прерывистые движения рук и растирание пальцев – волнение от моего присутствия. Зрачки чуть расширены…». Чимин делает записи и спрашивает отвлеченные вопросы, не переставая наблюдать за ее реакцией и скоростью ответа, говоря ей описывать подробно все те эмоции, испытанные при озвучивании вопроса и о чем она думала, когда отвечала на него. Она послушно излагала все свои мысли, наслаждаясь долгожданным общением. Он показывал ей различные карточки с абстрактными рисунками и девушка делилась своими ассоциациями, читал ей строчки из книг и она пыталась донести мысли автора по этому поводу, свои мысли, девушка любила говорить о книгах, ведь это было ее любимым развлечением здесь. Чимин все тщательно записывал, не упуская ни одну деталь, но он показывал ей не только вещи, которые она любила. При фотографиях убийств девушка почувствовала себя плохо, как и любой нормальный человек, Чимину был интересен спектр вызванных эмоций: отвращение, жалость, страх, грусть. Он изучал ее не первый год и уже отлично разбирался в ее чувствах и особенностях, она была очень мягкой, с высоким уровнем сострадания к окружающим, никогда не спорила, конфликтов избегала, но очень открытая и легко идет на контакт, если говорить о интересных ей вещах, ее так же легко смутить и расстроить, что говорит о ее темпераменте и типе психики. – За то, что ты была сегодня такой послушной, я выполню одну твою просьбу, – при этом лицо девушки светлеет, в глазах загораются звезды, но тут же потухают. Чимин хмурит брови при такой быстрой смене эмоций, обычно искренние эмоции на человеческом лице задерживаются всего максимум на две секунды, а дольше пяти или шести бывают натянутые, чаще всего ложные. Эти секунды очень много значат, порой и миллисекунды, Чимин замечает их все. Девушка опускает взгляд и теребит край своей длинной юбки, покусывая губы в нерешительности. – Почему ты избегаешь смотреть мне в лицо? Что ты чувствуешь? – Я боюсь попросить тебя об этом, боюсь твоего отказа, – она уже знает, что Чимин попросит ее подробно описать почему она боится и без просьб продолжает. – Потому что… я чувствую неуверенность, я не хочу обременять тебя и быть… показаться… не такой. Не знаю, наверно, я боюсь разочаровать тебя или еще хуже – расстроить. Я не могу лучше описать это чувство, потому что во мне целый запутанный клубок из них, я распутываю и распутываю, как ты учил меня, но у меня не получается, эти чувства все запутанней и больше. Я люблю тебя… и это сильное чувство я не в силах описать, в любви есть все возможные чувства, которые может испытывать человек. Там есть все и в таком концентрате, что я не в силах хранить их в себе, они хотят поглотить меня и разорвать на части, заставляя все говорить о любви, но не в состоянии передать ее через это стекло. Мне физически больно… от того, что я не могу прикоснуться к тебе, – девушка затихает и смотрит с таким отчаянием и болью в глазах – за сегодня это была ее самая яркая эмоция на лице и Чимин это бесстрастно записывает, словно речь вовсе не о нем, а он тут просто зритель, наблюдающий пьесу в театре, наслаждаясь представлением. Она прикладывает ладошку к стеклу, словно пытаясь сквозь него дотянуться до него, передать свои чувства, как ей плохо без него, что ей вовсе не нужна вкусная еда, удобная кровать и все то, что он ей дарит. Потому что главное он ей никогда не подарит – свою любовь. Чимин не может понять это чувство и никогда не поймет. От этого страшно больно, покалывает миллионами игл ее горячее сердце, с переполненными чувствами. Она живет лишь ради этих коротких встреч, чтобы смотреть на этого человека и пытаться запомнить каждое мгновение с ним. Чимин долго смотрит на нее, пытаясь понять ее. Но не понимает. Тяжело вздыхает и откладывает тетрадь. Это исследование было его работой жизни, самой главной загадкой, которую он все никак не разгадает. Причины, ему нужны причины и следствия. Почему человек испытывает те или иные эмоции, чувства, что им движет на подсознательном уровне. Чимин пытается понять причину своих отклонений. Девушка вздрагивает, когда он поднимается на ноги и подходит ближе, она нерешительно поднимает на него свои влажные глаза, полные ожидания и томительной надежды, с мешающимся в них страхом. Он останавливается вплотную к стеклу, она задерживает дыхание, боится шевельнуться, чтобы не спугнуть этот драгоценный момент. – Прости, любимая. Но не сегодня, – слова бездушные и сухие, режут ее нежное сердце жестоко и больно. Чимин внимательно следит за сменой выражения лица и крупными каплями слез. Пусто. Чимин не чувствует к ней ничего, ни жалости, ни сострадания. Он уходит оставляя ее в одиночестве, аккуратно убрав складной стул к стене и положив тетрадь в ячейку к остальным сотням таких же тетрадей, с разной датой, с разными именами.***
Сокджин не вернулся к обучению в школе, занимаясь пока на дому. Возвращаться в это гнилое место, как школа не хотелось совершенно, его тошнило от этого места, может потому, что он был там главной гнилью. Теперь он чувствует к себе лишь отвращение. Та ночь кардинально поменяло его мировосприятие, как сильный удар тупым предметом в затылок, что отшибло всю его отвратительную сторону. Он чувствовал сейчас лишь стыд. Раньше это было в порядке вещей, ведь он никогда не был по ту сторону, он был безучастным наблюдателем чужих страданий и унижений, которые сам же и приносил. А теперь его окунули лицом в это дерьмо, смешав в нем все его тело, заставив насильно прочувствовать это, ощутить себя никчемным, жалким и отвратительно беспомощным, его тогда впервые посетили мысли о смерти, лишь бы закончить все это. Если бы он вернулся в школу, место, где он был королем и эталоном такой же грязной жестокости, с которого все брали пример и подражали, Джин ничуть не лучше Мин Юнги – он бы сошел с ума. Где все до единого мыслят так же жалко, как и он тогда, думают, что им все позволено, если у них есть сила и влияние, что могут так просто ломать чужие жизни, мешать их с дерьмом, не считая за людей. Сокджин бы сталкивался в коридорах со своими жертвами, что боятся поднять на него голову и дышать спокойно, жить с поднятой головой в этой чертовой школе, потому что Сокджин не держал их как равных себе, после которого все остальные начали к ним так же относится. Если бы сейчас он посмотрел им в лицо, он бы не смог держать взгляда, потому что стыдно, стыдно за себя так, что он готов выкопать себе яму и туда же провалиться. Он впервые с этим сталкивается и не знает что делать, как себя вести и как теперь дальше жить, ведь весь его пряничный домик осыпается, ведь был построен вовсе не из пряников, а из грязи и теперь эта грязь падает ему на голову. Чтобы отвлечься от ненависти к себе Сокджин учится, углубляется и уходит с головой, это оказалось куда интересней, чем он предполагал. Каждый день к нему приходит его гувернер, пожилой профессор, он обучал его почти всем предметам, Сокджин действительно был умным, и он много его хвалил за успехи, но больший интерес он проявлял к иностранным языкам. Английский и японский давались ему хорошо, Джин получал удовольствие от изучения этих языков и даже мог поддержать небольшой диалог после короткого обучения. Намджун говорит, что языки ему во многом помогут в будущем и поощряет его стремление. Джин устало лежит в своей спальне, хоть он был и довольно способным, объем работы был больше и программа сложней, что в конце дня он обессилено лежал на кровати, с отсутствующим взглядом, а ведь надо выполнить еще кипу заданий до завтрашнего дня. Ему нравилось, что его гувернер относился к нему не как к члену клана, а к обычному ученику, частенько ругал и давал замечания, чего не могли себе позволить учителя в школе. Но его беспокоит Намджун, который в последнее время весь в раздумьях и с каждым днем все мрачней и мрачней, Джин думает дело в Чонгуке, которого за него передали Паку. И отчасти он чувствовал вину за это. Намджуну нужно разобраться со слишком многим и неожиданное новое лицо делает ситуацию только хуже. Он не знает, когда это тайное лицо войдет в игру. Но «Ариэль» уже дали о себе знать, он все ждет когда они выдвинут свои условия игры, от бесконечных опасений взрывалась голова. Сокджин хотел ему чем-то помочь, но что он мог сделать? Он всего лишь бесполезный ребенок, который ничего не смыслит в жизни по словам старшего, и «лучше не путайся под ногами и сиди смирно». Джин заходит в его домашний кабинет, как и всегда он полностью в работе, ему даже кажется, что Намджун похудел, под глазами залегли большие темные круги, отражая все редкие часы сна, все-таки на его плечах судьба всего клана, а это не одна тысяча людей, за которых он несет прямую ответственность, права на ошибку у него нет. Намджун вздрагивает, когда неожиданно чувствует руку на своем плече, он настолько углубился, что не заметил чужого приближения. Он устало потирает глазницы и оборачивается, на стоящего позади, Джина. Его лицо выглядит взволнованным чем-то. – Ты отвлекаешь меня от работы, – вновь упираясь в бумаги. А ведь Намджун мог все поручить своему секретарю или другим подчиненным, но сейчас такое время, когда каждую мелочь нужно перепроверять лично, в его клане могло быть не мало крыс, сейчас шла перепроверка всех членов семьи, включая их ближнее окружение, вплоть до отчета об их передвижениях и звонках, любое подозрительное действие пресекалось. Намджун чувствовал врага рядом, его дыхание холодит затылок, он знает, они затаились. Эта как игра в салочки с призраком, будто он гонится за бесформенным сгустком и это все больше похоже на паранойю. – Мне нужно выбраться из дома, – упрямо не отходит, наоборот, наглым образом откидывает в сторону отчет, который он читал ранее и садится перед ним на стол, сверля взглядом. Намджун нервно облизывает пересушенные губы, он тяжело вздыхает и сдерживается, чтобы не накричать на подростка, потому что нервное напряжение за весь день копится и он вскоре взорвется, а еще он слишком устал для очередных капризов. – Возьми с собой Джи и прогуляйся, в чем проблема? – бросает на него раздраженный взгляд и берет в руки злосчастный отчет, он уже тянется к печати, как его вновь вырывают с рук и уже откидывают на пол. Намджун издает нервный смешок. – Ты проблема, – смотрит в упор, без намерения на отступление. Намджун резко хватает его за руку, притягивая к себе, что Джин сползает со стола на колени, чуть не вскрикнув от неожиданности, запястье ноет от сильного захвата, что он боится о своих костях. Шипит, но взгляда не сводит, Намджуна это только забавляет. – Малыш, у меня сейчас нет времени на твои игры. Ты сейчас пойдешь и как хороший мальчик сделаешь домашнее задание, пожелаешь мне спокойной ночи и ляжешь спать, – слова выдыхаются прямо в губы, едва их касаясь, опаляя горячий дыханием, что Джин растерянно хлопает ресницами и отводит глаза от столь близкого зрительного контакта, где они касались друг друга носами. Но этот полушепот больше похож на угрозу. Намджун усмехается, а на руках Джина останутся следы от пальцев. – Я хочу прогуляться и желательно с тобой, – Намджун ухмыляется с его попыток взять ситуацию под контроль, смотря на его трепещущие ресницы и уже не такой уверенный взгляд, Джин отводит глаза и прикусывает губы, Намджун не удерживается, опустив взгляд вниз. – Если меня опять похитят? – голос падает на полтона на откроенный шепот, его дыхание смешивается с другим. Джину кажется, что эти секунды длятся вечно и он был бы не против такого расклада. Это время обоим кажется особенно интимным, момент близости, когда они дышат друг другом. Намджун смотрит прямо в глаза, Сокджин их отводит в смущении, это слишком, просто слишком для него, когда он так непозволительно близко, дыхание сбивается от внимательного взгляда этих темных глаз, читающих его насквозь, словно читая все мысли. – Хорошо, – смягчается Намджун. Они разъезжают по ночному Сеулу, поток огней рекой растекается за окном, куда только и смотрит младший, боясь посмотреть на него, потому что между ними кое-что изменилось, это чувствовалось во взглядах вскользь, касаниях дольше обычного и в самом воздухе, разделявшим их. – Куда мы едем? – Увидишь. На этом их диалог прерывается до самого места назначения. Они ехали долго, что Сокджин успел задремать, Намджун глушит двигатель, но еще долго не может сдвинуться с места. Смотрит вперед, на полный мрак вокруг за пределами света фар, отсюда едва отличимы кроны деревьев. Он долго думал, стоит ли оно того, но это важно. Намджун должен был когда-нибудь это сделать, до того, как он сам окажется под этой землей, потому что он единственный живой, кто знал об этом. В груди мешаются непонятные, амбивалентные чувства: страх, облегчение, волнение и раскаяние. Поворачивает голову на спящего в сиденье рядом Джина и хочет думать, что он делает все правильно. «Хотел ли этого Тэхён?» – пожалуй, хотел бы. Сокджин имеет право знать это. Скользит взглядом по нежным чертам лица, отстраненно думая об этом, они и правда очень похожи. Касается легким движением пальцев горячей щеки, младший во сне морщится и хмурится от прикосновения, не хотя просыпаться. Красивый. Очень. – Джин, мы приехали, – будит, поглаживая по волосам, Джин ворочается и сонно открывает глаза, нежась от приятных касаний, тело от сна разомлело, все кажется таким неспешным и теплым, что он хочет остаться вечно в этом чувстве. Сначала он непонимающе смотрит за окно, растерянно озираясь по сторонам, но видит только темноту вокруг. – Где мы? – Ты все поймешь, пошли, – без лишних слов Намджун подхватывает с заднего сиденья небольшую вытянутую коробочку, которую Джин только сейчас заметил. Сокджин выходит вслед за ним из машины, оказываясь в глухом лесу и ежится от холодного дуновения ветра. Он вопросительно смотрит на старшего, но тот оставив немой вопрос без ответа, направляется вглубь, освещая себе путь фонарем. Эту дорогу Намджун никогда не забудет, даже если бы очень хотел. – Ты решил закопать меня в лесу? – подозрительно озираясь по сторонам, говорит Джин, почти спотыкаясь об кочки земли на неровной тропинке, плетется следом за Джуном, который уверенно шел впереди. Вопрос опять остается без ответа, между ними нарастает непонятное напряжение, Намджун думал о чем-то и попросту не слышал его, что больше пугало Джина. Посреди ночи они приехали в глухой лес без единой живой души, кроме них, бредут непонятно куда, а Намджун молчит – это пугает до усрачки, знайте ли. Сокджин чувствителен к подозрительным темным местам, впрочем, наверно, как и все нормальные люди. Но он решает довериться старшему и послушно следует за ним, больше не задавая лишних вопросов, озвучивая их уже в своей голове, как и свои бредовые опасения. Они останавливаются спустя примерно двадцать с лишним минут, Сокджин не считал. Смотрит по сторонам, находясь все еще не в понятках, отсюда ему не видно лица Намджуна среди мрака и ему становится резко неуютно и холодно, в темноте мерещатся разные образы. Кажется, что здесь среди деревьев скрыты черные тени, выглядывают из них и смотрят во все глаза, следят за каждым его движением, он эти взгляды затылком чувствует и ежится, по спине проходит холодок. Прямо сейчас и правда стало холодно на несколько градусов ниже, этот резкий холод был странным и пробирал до костей, окутывал все тело до пара из рта. Над ними словно опустили невидимый купол, создавая мертвую тишину, здесь даже птицы не обитали, не было ни одного звука, кроме собственного шелеста дыхания. – Мы пришли. – Слушай, может ты и любитель хоррорных странных местечек, но мне официально не по себе и это мягко сказано. Эй, ты меня вообще слушаешь? – уже начинал потихоньку паниковать Сокджин. Намджун неожиданно присаживается на корточки и теперь Джин может различить с такого угла освещения фонаря очертания местности. В пару шагах лежит старая, покрытая ржавчиной, лопата почти слившаяся с местной флорой. И только теперь он начинает понимать предназначение этого тихого места, где нет ни одной души и такое удушающее неуютное чувство холода. Перед ними была маленькая возвышенность, похожая на небольшой комок одеяла из полевых цветов и сорняковой травы, прямо по центру нее была воткнута деревянная палка, с обрубленных остатков веток свисало ожерелье. Это было непростое золотое ожерелье, а дорогое колье, богато украшенное камнями граната в форме роз. И мелкими покалываниями дрожи до Джина начинает подкрадываться понимание происходящего. – Это… Намджун молча кладет фонарь на землю и достает из коробки бутылку, младший удивленно продолжает следить за его действиями. Он откупоривает бутылку штопором из той же коробки. – Шато Шеваль Блан 1947 года… Любимое вино Джису, – после этих слов он оборачивается к нему, но он не может распознать его выражение лица среди слабых отголосков света фонаря. – Здесь… – слова даются с трудом, Джин резко чувствует необходимость присесть, голова идет кругом. – Здесь могила твоей матери. Просто… я должен был это сделать рано или поздно, все-таки, она твоя мама и ты должен увидеться с ней, хоть и таким образом. Я прихожу сюда каждый год примерно в это время, покупаю бутылку ее любимого вина и говорю, просто рассказываю все, что происходит в моей жизни и о твоей, думаю, она хотела бы знать о тебе, каким капризным и избалованным ты вырос, что ты хорошо ешь и улыбаешься, – замолкает и просто смотрит на безымянную могилу. Затем он опустошает бутылку, льет прямо на могилу до последней капли, пропитывая землю вином, по воздуху растекается сладковато-терпкий запах. Он напоминал ему о ней и здесь он мог попросить прощения за нее, за Тэхена и за Юнги. Перед глазами стоял женский образ, совсем рядом, в руках был бокал вина, она снисходительно улыбается, в очередной раз высмеивая его и показывая, что лучше. Она и была лучше него. Расхаживает по роскошному особняку в красном платье, который он ей подарил и смотрится восхитительно, от нее пахнет Roja Dove Roja, аромат который был создан для нее, раскрывающий ее чарующий шарм, а рядом Тэхен бегает и кружится вокруг, все пытается угодить, но ей достаточно только одной его улыбки, от которой от роскошной статной девушки не остается ничего, лишь простая, очень влюбленная, такая же как и все влюбленные до беспамятства девушки. Сокджин не знает, какие эмоции его переполняют, он просто стоит позади Намджуна и смотрит на гранатовое колье, будто перед ним стояла бы его настоящая мама, пока это было единственным, что говорило о ней сейчас. Странные ощущения при посещении кладбищ, Джин их никогда не посещал, но остро ощущал сейчас витающую повсюду смерть, но теперь ему не было страшно. Он рос без родителей, иногда ему так хотелось поддержки такого рода, ведь родителей не может заменить никто, это совершенно иное. Жил до этого с оборванными нитями, ни к чему не привязываясь, не ощущая связей с чем-то, но сейчас стоя перед могилой матери ощущал эту невидимую связь, словно он смог успокоить нечто внутри себя, привязать нитями к этой ветке и будет знать, что эта связь никогда не оборвется, как далеко бы он не отошел. И Джин чувствует странное успокоение мятежной души. Убийца матери сидел прямо перед ним и он думал, как сложились бы события, если бы она не умерла столь в молодом возрасте. Двадцать лет слишком рано для такой как она, ее называли богиней, видимо боги и правда любили свое дитя, распорядившись забрать так рано с чужих рук. Сейчас ей было бы тридцать пять, как и Намджуну. Но Сокджин не хотел знать о подробностях того дня, когда ее не стало. Он нагибается и обнимает со спины Намджуна, будто отпуская все его грехи и прощая. Другой жизнью он бы не смог прожить и все еще думает, что эта жизнь подходит ему лучше всего. Рядом с этим человеком. – Не неси это в одиночку. Теперь я буду рассказывать о нашей жизни вместе с тобой. Но Сокджин все еще боялся встретиться с отцом.***
В своих взаимоотношениях они находят принятие. Сокджин принял убийство своей матери. Намджун принял чувства Джина. Они пришли к этому неосознанно, найдя тот самый баланс, это получилось на уровне подсознания, слова были не нужны, как и действия, но что-то изменилось в глазах каждого. Порой принятие важней понимания. Намджуну не спалось, он все прокручивал в голове последние события, эти мысли вторгались к нему в голову каждую ночь, лишая спокойного сна. Это было самым верным решением, так будет лучше для Джина и Тэхена. Но гадкий вкус лжи оседал во рту, травил и от него немел язык, противоречиво в груди расползалось чувство правильности. Ложь не всегда ужасна, ложь может лечить, ложь может спасать жизни, ложь бывает добродетельна. Прикрывает глаза, принимая для себя решение. Джин никогда не узнает всей правды. В этот момент раздается неуверенный стук в дверь, тихий, едва различимый в тишине ночи. Намджун открывает глаза и привстает на кровати, опираясь взглядом в проем двери. Сейчас стоя там, он выглядел потерянным, неловким и маленьким, словно заплутавшим ребенком, сжимает в руке свои пижамные штаны и смотрит из-под мокрой челки. – Разбудил? Я не могу уснуть, – мнется у дверей, никак не решаясь войти. Намджун сканирует его долгим взглядом и вздохнув, пододвигается к одной стороне, похлопывая рядом с собой в приглашающем жесте. – Я не спал, – после того, как Джин залезает под одеяло, накрываясь им до самых глаз. Он приносит с собой запах персикового геля для душа и Намджун неосознанно затягивается ставшим сладковатым воздухом. Джин вел себя странно притихшим, будто сейчас вернулся тот самый семилетний мальчик, что боялся и взгляда поднять из-под длинной челки. – Можно… мне тебя обнять? – неожиданно задает вопрос Джин, когда он уже думал, что тот спит. Кажется, Намджун затянул с ответом, младший все еще смотрел на него, выглядывая из кучки одеяла. – Можно, – сдается старший, Джин не теряет времени и перекатывается ближе на большой кровати, сначала неуверенно прижимаясь, потом и вовсе облепляя руками и ногами, так крепко, будто Намджун мог быстро передумать. – Почему ты не спал? – горячее дыхание совсем близко и опаляет щеку, запах персиков забивает ноздри, облепляя все тело, капли с влажных волос щекочут и холодят, контрастируя с горящей кожей. Даже сквозь ткань пижамы Намджун чувствует жар его тела, ведь между ними нет и миллиметра. – Не мог, – в доме так тихо, что даже шепот, кажется слишком громким сейчас. Он может четко ощущать быстрое биение сердца совсем близко, непозволительно близко, ощущает его на своем теле, что начинает путать, где бьется его сердце и чужое. Сокджина внутри всего колотит безумно, он не может с этим ничего поделать, но даже не сопротивляется этому чувству. Рядом с ним всегда так, а когда он так близко, ощущает его пульс тела, дуновение дыхания на своей коже, от которого тело покрывает мелкой дрожью, затягивается этим запахом, как плотно зависимый от него - не сделав это, не сможет вздохнуть, умрет от ломки. Шумно выдыхает и касается пальцами феникса на обнаженной груди, проводит по красивым изгибам огненных перьев пальцами, при свете луны он особенно красивый, ощущает под ладонью бьющееся сердце, медленно оглаживая, словно боясь спугнуть птицу, осторожничает. Прикусывает губу от того, что так хотел касаться именно так, близко, интимно. Он и не замечает, как тяжелеет собственное дыхание, по кончикам пальцев бьет током, становится невыносимо жарко. – Джин, – младший вздрагивает от того, как хрипло звучал голос, по спине ползут мурашки. Намджун поворачивает к нему голову, почти сталкиваясь носами, чувствуя, как Джин задерживает дыхание и даже в полумраке видит, как горит его лицо и мерцают угольки глаз. – У тебя… – шумно сглатывает и не замечает свое сбившееся дыхание. Сокджин выдыхает и издает писк, собираясь тут же отпрянуть к краю кровати. Явственно чувствует горящие огнем уши, наверно, все лицо так же горит, ему безумно стыдно, неловко и смущающе. Это все было просто слишком для него и он отодвинулся дальше, прикрывая красное лицо руками. Но Намджун неожиданно схватил его за запястье и притянул обратно к себе, даже еще ближе, чем раньше, так, что они столкнулись губами. Сердце Джина уже отбивало чечетку, он зажмурился от смущения, хотелось провалиться под матрас. – М-мои пижамные штаны слишком тонкие… – начал судорожно оправдываться, чтобы перекрыть свое ужасное смущение. – И… – конечно же, Намджун почувствовал, как у него уже крепко стояло на него, они лежали слишком близко, он касался пахом его бедра, а малейшее движение остро ощущалось сквозь тонкий шелк. – У меня под ними ничего нет… – Джин зажмурил глаза, как перед оглушительным взрывом, даже голову втянул в плечи, беззвучно умирая от дикого смущения, он покраснел уже до шеи, наверно. Ему еще более неловко, потому что у него до сих пор стоит и он касается «этим» его. И Джин теперь думает, что это было плохой идеей, потому что воздух между ними накаляется за секунды. Это джиново невинное «под ними ничего нет» действует на Намджуна как педаль газа, вовсю мигает зеленый свет перед глазами, сирены вопят, а тормоза полетели куда подальше. Пижамные штаны. Тонкие. Шелковые. А под ними н-и-ч-е-г-о. Намджун честно пытался держаться, держать голову на плечах (хотя та подозрительно шатается), быть взрослым, в конце концов, но у него внутри переворачивается все, словно он снова подросток, добравшийся до своей первой порнухи. Но как в такой ситуации держать себя в руках, когда в твоих руках лежит это юное, прекрасное создание, которое не в состоянии посмотреть тебе в глаза от смущения и невинно отводит их в сторону, елозит на месте, говорит своим совсем провокационно-порнушным голосом, что у него стоит на него, Намджун почти уверен, что специально, у этого мальчишки дыхание судорожно сбивается от возбуждения и от мысли, что он предмет возбуждения – Намджуна нехило кроет. Когда Намджун двинулся ближе к нему, то случайно задевает бедром между его ног, в этот момент он прощается со своей головой, она машет ему рукой за девять километров, когда он услышал приглушенный стон, похожий на всхлип. Этот самый сладкий звук действует на него как вода для умирающего от жажды – Намджун хочет еще. Сокджин резко вбирает воздух через нос и больше не дышит, когда его вжимают в себя, так близко и так горячо, что он судорожно пытается вдохнуть воздух, но это очень трудно, когда тебя целует Намджун. У него кружится голова и он совсем забывает про кислород, кажется, он ему и не нужен, потому что старший целует так невообразимо жадно и пылко, хотя получить от этого поцелуя все и сразу, затягивается им до фильтра, испивает до дна, пьянеет, но не напивается. Руки Намджуна везде, горячим потоком оглаживают его спину, зарываются под пижамную рубашку и от соприкосновения его горячих ладоней к своей кожи Джина бьет электрическими разрядами, оставляют ожоги, разогревая его тело до максимума. Намджун как искусный музыкант, а он его инструмент, касания рук скользят по всему телу, прощупывают на эрогенные зоны, изучая такое желанное тело, настраивая и проверяя на звук, но Джин сейчас сам сплошная чувствительная точка. Его так никогда не касались, так нетерпеливо и жадно, не прижимали так сильно к себе, будто желая сломать его на части, оставляя приятную боль, никогда не целовали так, как в последний раз. Намджун не насыщается, терзает эти губы до боли, до металлического привкуса, Джин скулит в поцелуй, но требует еще и больше, обнимает за шею, притягивая ближе, хотя ближе уже некуда. У Сокджина все плывет перед глазами до цветных пятен, когда они разрывают поцелуй с пошлым мокрым звуком, дышать невыносимо трудно, будто он разучился вовсе. Тело настолько горит, что ему кажется, что у него жар, в паху невыносимо ноет, трется чувствительной головкой о тонкую ткань пижамы при малейшем движении. Намджун придавливает его спиной к кровати, держит руки по обе стороны от его головы и смотрит, у Джина все тело покрывается дрожью от этого взгляда, вырывается вздох из распухших красных губ, невыносимое желание растекается по его венам под этим телом, когда Намджун смотрит так. Эти черные глубины смотрят как хищник на жертву, обещают истерзать и опустить на самое дно ада. Но Джин хочет. Старший словно обдумывает, проверяет себя, сможет ли свернуть назад, пока не поздно, но натыкается взглядом на эти глаза заполненные дымкой вожделения и мольбы. – Блять, – и Намджун снова припадает к этим губам, ужасно злится на себя, за то, что потом пожалеет, на Сокджина за то, что он такой невыносимый и податливый, мнется в руках как пластилин. Тает на руках, ощущает каждое касание так ярко. Срывает надоевшую шелковую рубашку, любуется молочной кожей при тусклом лунном свете, она будто светится голубоватым свечением, идеально ровная, Намджуну хочется истоптать эту первозданную красоту, очернить и залить кровью, Джина хочется именно так – дико и грязно. Проводит по груди кончиками пальцев, кожа под ним бархатная, мягкая, проводит носом по ямке между ключицами, жадно вдыхая запах переспелых персиков. Пробует это сладкое искушение и на вкус она такая же насахаренная. – Сладкий… – осыпает поцелуями, шепот щекочет вздымающуюся грудь, Сокджин извивается под ним, хватается за его плечи, впиваясь пальцами, растекается от его нежных поцелуев, сердце готово пробить грудь. От трогательных звуков, что издает Джин, Намджун готов повторять эту сладкую пытку вечно, но с трудом себя сдерживает, опускается руками вниз, больно сжимает попку, от чего младший хнычет и трется пахом об него, не понимает, как действует на Намджуна, что готов сорваться в любую секунду. – Намджун… – притягивает к себе за шею, мажет губами по скулам, опаляет горячим дыханием, весь дрожит от нетерпения и трется о его каменный стояк. – Я хочу, чтобы ты был у меня первым… – с придыханием шепчет и у Намджуна больно дергается в штанах от этого хриплого шепота. – Ты ведь научишь меня… папочка? – в его руках не воплощение невинности, а демон-искуситель, подталкивает на соблазн, одурманивает рассудок и он ведется, как слепой ребенок. – Ты очень… испорченный мальчик, правда? – приспускает пижамные штаны и сжимает оголенные половинки до ощутимой боли и следов от пальцев. Проводит легким касанием по ложбинке между ними, и Джин вздрагивает, судорожно выдыхая ему в губы. – Но ты ведь накажешь меня, папочка? – Сокджин уже не в силах выносить эту пытку, болезненное сумасшедшее желание, если он что-нибудь не сделает, то сойдет с ума. Намджун оставляет на кончике носа поцелуй и тянется через него к тумбочке, дрожащими от возбуждения руками пытается отрыть смазку, переворачивает все полочки, выругивается, потому что именно сейчас ее нет на видном месте. – Подожди, мой сладкий, – Джин в это время изнывает от нетерпения, оглаживает его плечи, короткими ноготками проводя по фениксу, подогревая пожар внутри него и источая запас терпения, что он был готов изнасиловать его прямо сейчас без подготовки. Но тюбик лубриката находится на самом дне последнего выдвижного ящика. Намджун слишком долго терпел, до сих пор поражаясь своей выдержки, он никогда не спал с девственниками, всегда брал сразу без прелюдий и церемоний. Это был только секс, получение разрядки, но с этим подростком все куда иначе, его хочется до дрожи в пальцах, горячий сгусток растекается от груди вниз и до паха, член уже изнывает и возбуждение болезненно. Он сразу припадает обратно к желанному телу, хочет смять его в своих руках до хруста, сломать и заставить ломать голос, убивать и снова воскрешать из пепла. Он срывает с Джина штаны одним рывком, младший под ним зажимается и стесняется, уже не такой уверенный в себе, покрывается красным до шеи, когда Намджун пожирает глазами его красивое изящное тело, касается каждого сантиметра, словно оставляя свои отпечатки, оглаживает каждый изгиб. Его хотелось съесть, не оставив и косточки, сжать в своих объятиях до хруста. Он наклоняется и проводит языком по шее, все получает свою порцию сладости, кусает нежную кожу, Джин вскрикивает, вжимаясь пальцами ему в плечо, по шее стекает струйка крови, которую Намджун с садистским удовольствием слизывает, собирает кончиком языка и вбирает в рот, пьет прямо из ранки и это странным образом возбуждает и его. Сокджин вздрагивает всем телом, когда холодные и скользкие пальцы оглаживают между ягодиц, рвано вбирает воздух и не дышит, когда чувствует внутри себя один палец, который легко проскальзывает в горячее нутро. – Сладкий мой, ты мне что-то не договариваешь, – Намджун проталкивает палец глубже, оглаживая мягкие стеночки, второй палец проходит так же удивительно легко. Сокджин слышит в голосе пугающие его нотки, коротко застонав, тычется головой ему в плечо, покрываясь краской еще гуще. – Это… – дыхание сбивается от самой мысли, что он сейчас лежит под Намджуном и его пальцы внутри него, проходят глубже и он мычит, сдерживая стон. – Я поигрался с собой, пока был в душе… – закрывает лицо ладонями и хочет сгореть со стыда, но все мысли вытесняет третий, резко ворвавшийся, палец. – Как ты себе это представлял, малыш? – вынимая и вновь погружая пальцы до третьих фалангов, срывая высокие стоны, проделывая это еще несколько раз. – О чем ты думал, когда просовывал свои пальчики в свою сладкую попку? Представлял, как мой член глубоко проходит в тебя? – оглаживает горячие стенки, проталкивая как можно глубже, бедра Джина дрожат, он сам бесстыдно насаживается на пальцы, шире разводя колени, гортанно шепча его имя. – Ты ведь мечтал об этом? – Прекрати… – Джин сгорает от накатывающего его удовольствия и от пошлостей, что он говорит, сильней возбуждая, что это уже невозможно выносить. – Трахни меня… пожалуйста… – он откровенно вымаливает, когда движение руки прекратилось и он сам до упора насаживается на пальцы, прося о большем. – Волшебное слово? – Пожалуйста… трахни меня, папочка… – Намджуну срывает крышу, его кроет от этого извращенного «папочка» из этих пухлых губ, от этого невинного детского взгляда из-под дрожащих ресниц. Старший избавляется от своего белья, подхватывает его под коленками и одним рывком пододвигает ближе к себе, шире раздвигая ноги. И без лишних слов льет большое количество смазки на подрагивающую дырочку, смазывая гель по ней головкой своего члена, он следит за взглядом Джина, устремленного вниз, к его крепко стоящему члену, то как он облизывает свои губы и глаза блестят от желания. Намджун тянется к нему и просовывает свои пальцы ему в рот, тот охотно их облизывает и отсасывает так профессионально, как звезда порно. – Во-первых, я научу тебя выгибаться и стонать подо мной, как последняя шлюха. Следующим уроком – научу тебя отсасывать, – вырывает свои пальцы с пошлым мокрым звуком и врывается в горячую мягкость, медленно заходя на всю длину до упора. Сокджину больно печет и боль током доходит до поясницы: все-таки, это не пальцы. Хнычет, капризничает, пытается отодвинуться назад, между ног горит, Джин пытается вырваться, но его крепко держат до синяков на бедрах. Из глаз брызжут слезы, больно нестерпимо, Намджун дает ему время привыкнуть, не двигается, поражается тому, насколько он внутри узкий и горячий, хочется качнуться вперед, стеночки тесно обхватывают член в влажный плен. Оглаживает мягкую попку, отвлекает от неприятных ощущений, слизывая дорожки слез с лица. – Разве ты не хотел этого? – сжимает хрупкие запястья, не давая двинуться назад и соскользнуть. – Прекрати вырываться, малыш, ты меня только возбуждаешь. – Мне больно… вытащи. Намджун! – всхлипывает и все дергается на месте, но только больше причиняет себе боли и болезненно стонет. – Блять, больно! – вскрикивает Джин, когда он чуть двинулся вперед. Но Намджун ни разу не железный, терпение истратилось, невозможно сдерживаться, когда ты внутри этой восхитительной задницы, которая словно засасывает его и крепко сжимает, почти до боли, а пульсация приятно отдается на члене. Намджуну надоело терпеть его истерику, он придавливает его всем своим телом, не давая вырваться, Джин плачет и говорит, что ему больно и страшно. – Прекрати, блять, орать! – звонкая пощечина слишком громкая для огромной спальни и моментально отрезвляет Джина, боль в щеке немного отвлекает. Слезы обиды и боли все текут, он шмыгает носом и противоречиво жмется к груди Намджуна. – Расслабься, малыш, не зажимай меня внутри, будет больно нам обоим, – успокаивающе шепчет Намджун, вылавливая губами соленые капли с успокоившегося парня. – Это изнасилование, ты знаешь? – бубнит Сокджин, постепенно привыкая к наполненности внизу, но ощущения все еще были странными, а жжение понемногу утихало. Намджун целует его в ключицу и сжимает чужой член, медленно ведет по нему, заставляя реагировать парня, отвлекая от боли. – Ты сам пришел к мужику за тридцать и соблазнил своей очаровательной попкой, ты ведь подготовился к этому, не правда ли? – интимно низко шепчет и прикусывает мочку уха, одновременно с этим поглаживая большим пальцем уретру. Сокджин протяжно стонет и вздрагивает, толкаясь навстречу к руке. – Хочу выебать тебя везде и во всех позах. В твоей комнате, в душе, на улице, на капоте своей тачки, полетим на Марс – я тебя и там выебу, маленький мой, – медленно ведет по члену, касаясь уже бардовой головки, Джин так легко возбуждается и ведется на провокацию, толкается бедрами в руку. Пальцы смыкаются на его горле, блокирую доступ кислороду, он задыхается, от головокружения темнеет в глазах и тонкие нити удовольствия простилаются по телу горячими искрами. В Сокджине крышесносный микс из невинности и разврата, это сводит с ума Намджуна, что он чуть не придавил его тонкую шею, опомнившись, быстро убирает руку. Младший начинает кашлять и хрипеть, но это только удвоило волну возбуждения, чувствует себя гребанным извращенцем, но хочет еще и больше. – Рви, трахай, только пожалуйста двигайся, я сейчас умру… – громко стонет Джин и сразу вскрикивает, получая то, что хотел. Первые толчки болезненные, но потом происходит нечто вроде яркой вспышки эйфории и фейерверков перед глазами, когда Намджун толкается глубже и его накрывает волной удовольствия до кончиков пальцев, Джин издает громкий стон и по-девчачьи тонко, что не сразу узнает свой собственный голос на несколько тонов выше. Но думать об этом у него времени нет, потому что все мысли выбивает следующий глубокий толчок, вырывая из него стон за стоном, Сокджин не в силах их сдерживать, прогибается кошечкой и мнет простыни в кулак, от переполняющего огня внутри, утопает в этом чувстве и своих разрывающих эмоциях. Тело будто живет своей жизнью, реагирует быстрее, чем он успеет осознать это, не может прекратить сильную дрожь по всему телу, не успевая вдохнуть воздуха, когда Намджун сильно втрахивает в постель. Он трогательно цепляется за его спину тонкими пальчиками, от сильных чувств полосует кожу в кровь, но это только провоцирует его. Намджун переворачивает его на живот и приподнимает попку, насаживая до основания и получая в награду вскрик, затем протяжный сладкий стон. Берет его сильно и глубоко, хочет его до невозможного, не может насытиться, терзает его тело, сминает в своих сильных руках до кровоподтеков, что боится нежное и хрупкое тело не выдержит. Хочет съесть его, только слышать эти самые возбуждающие высокие стоны и крики. Джин кричит не сдерживаясь, вжимается лицом в подушку, но даже она не приглушает его голоса, в горле уже хрипит, но он не может остановиться, поддается навстречу, пошло шлепаясь задницей о бедра Намджуна. Но он хочет еще и еще, и не стесняется просить об этом, безостановочно шепчет его имя, сгорая и перерождаясь с каждым быстрым толчком. Намджун переворачивает его и сажает себе на бедра, откидываясь назад, вся его грудь мокрая от пота и каждая мышца напряжена, младший невольно любуется очертаниями пресса и крепкой груди, спускаясь ниже и буквально пожирая глазами, потому что Намджун до невозможного красивый, весь и полностью, член красивый в отдельном контексте, Джин касается его, ощущая все крупные венки под тонкой кожей, обхватывая всей ладонью. Но как следует насладиться этим процессом ему не дают. – Давай, сладкий, покажи мне как ты работаешь своей попкой, – смачно шлепает по ягодице и облизывает взглядом все его тело. У Джина мокрый лоб со слипшимися розовыми волосами, ярко-красные призывные губы и румяные щеки, взгляд блядский, просящий, но в то же время такой наивный, выдававший его слепое обожание. Джин вбирает воздух прерывисто и медленно насаживает, на его колом стоящий, член, держит за основание и направляет в себя. Садится медленно до конца и гортанно стонет. – Попрыгай, малыш, покажи папочке, – у него дрожь невыносимая по телу, каждый раз, когда он насаживается, член внутри него пульсирует, он готов кончить прямо сейчас. Намджун это чувствует по тому, как он сжимает внутри себя, но он еще не наелся, крепко сжимает его член у основания и мошонку, не давая кончить раньше. Низко стонет от того, как эта попка всасывает его в себя, наблюдая, как его член исчезает в этом горячем плену, толкается навстречу. Проводит пальцем по уретре, размазывая предэякулят, Джин крупно вздрагивает и хватается за руку. – Не надо сейчас… я не выдержу! Ах, черт! – Сокджин опирается на его влажную грудь, двигается сначала медленно, потом быстрее и быстрее, чувствуя свой приближающийся пик, хочет еще, прыгает на нем, как на мяче, срывая свой голос окончательно. Намджун просто сходит с ума от вида снизу, как он прыгает на его члене, пошло шлепаясь кожа о кожу, перемазанные в сперме и смазке, гладит одной рукой чувствительное тело, сжимает соски и наслаждается удовольствием на лице. Когда Джин содрогается в сильной дрожи, но не может кончить и чувствует свой затянувшийся оргазм, тянется к члену, сейчас он взорвется. Но его руку отнимают и затем трахают до белых пятен перед глазами. – Агх! Хочу кончить, я больше не могу… пожалуйста! – жалостливо просит на грани слез, крупно дрожа от каждого движения. Смотрит на дрожащего в оргазме своего мальчика, как он мучается и сгорает в страсти, его уже ведет, он шепчет слова любви, что безумно любит и сходит с ума по нему. Из глаз текут слезы, ему сейчас настолько хорошо, что он боится умереть прямо сейчас от распирающего счастья. Намджун ослабляет кольцо рук на нем и быстро водит по подрагивающему члену, доводя до разрядки. Джин никогда в жизни так не кончал, его рвет на части и разрывает от чувств, тело ломает в дрожи, пуская заряды горячей приятной лавы от кончиков пальцев до головы, взрывая все фейерверком. Он обильно и долго кончает старшему на живот, сжимая его плечи до проявляющихся синяков. Намджун шипит от внезапной тесноты от сокращения мышц, стонет глухо и толкается навстречу, приподнимая разомлевшее тело Джина. Валит его на кровать, нависая сверху. – Малыш, я еще не закончил с тобой. – Я больше не могу, – устало хнычет младший, вяло целуя его, но у Намджуна другие планы. – Мне похуй, из этой кровати ты выберешься только к утру. Папочка тебя всему научит.