***
К вечеру Намджун приезжает домой пораньше, чем одновременно радует и вгоняет в панику младшего, тот пока не придумал как на него смотреть и как себя вести после всего что было. В это время Сокджин лежит на диване в гостиной и старается изображать безмятежность, будто не у него сердце рвется наружу и голова ходит ходуном. — Ты сегодня рано, — контролируя свой голос, говорит Сокджин, бросая мимолетный взгляд. А вот Намджун долго и пристально его разглядывает, от чего тело покрывается не одной стаей мурашек. Потому что Джин знает, когда он так смотрит. Он смотрит на него так, как во время секса, Джин никогда не забудет его взгляда: темного и сочащегося диким желанием. Намджун его хочет и глазами трахает во всех позах. Наблюдает за его распухшими губами и корочкой крови на них, Джин вовсе не прячется, а наоборот, демонстративно оголяет свою шею и грудь со всеми его следами, широким вырезом рубашки. Старший расстегивает пуговицы своего пиджака и присаживается рядом на диван, кладя его ноги на свои колени, невзначай проводя по бедру. И сейчас ему нестерпимо хотелось сорвать эти, плотно облегающие, штаны, как вторая кожа с этих красивых ножек. Намджун хочет видеть их на своих плечах. Тяга к этому подростку пугала его самого, такого сумасшедшего желания у него ни с кем не было, но находиться просто рядом с ним ему было нестерпимо, он не мог контролировать свои желания и мысли. От одного взгляда на него у него разгорается горячее тепло внизу живота, Джина хотелось все время, мысленно он его брал уже тысячу раз. Это свое влечение он не понимал и не хотел понимать, может, потому что предполагал, какого она рода и это пугало. Намджун до дрожи в пальцах хочет его касаться, везде и все время, он ему почти что сын, официально так и есть, но хочет его и не может это остановить. — К нам на ужин придут гости, — проводит длинными пальцами по колену и вниз плавными движениями, заставляя неосознанно сглотнуть младшего. Тогда это объясняло оживленность в доме. Суджон во всю что-то организовывала, раздавая указания и подготавливая все к званному ужину. И приемный зал приготовили уже к утру, подготовив большой стол для ужина, декорировав его и помещение. Джин удивился, заметив на столах букеты свежих цветов и сервировку на четыре персоны. Когда он спросил Джиена об этом, тот протараторил, что будет важная встреча и сказал не путаться под ногами, сбегая к посту охраны, проверить все приготовления. Значит персона будет важная, раз они так тщательно готовятся и удвоили охрану по периметру дома. Но Сокджина это мало чем интересовало и он забил на это, надеясь, что Намджун не заставит там присутствовать. Общество криминальных авторитетов — не самое приятное. — Ты должен там присутствовать, правила приличия никто не отменял, — усмехаясь с громкого обреченного вздоха. — Может для тебя эта компания будет приятной. — С чего бы? Только не говори, что это твой отец, который весь вечер будет пилить меня глазами или его тупая любовница, не упускающая возможность меня унизить. Хотя постой, это будут твои братья, пообещавшие мне одиночную камеру без лучика солнца, иначе говоря, гроб. Обожаю твою семью, — расплывается в широкой притворной улыбке, уже видя в глазах предстоящий цирк и целый ужин с «родственничками», на котором он будет сжимать кулаки, чтобы не прирезать их масляным ножом. — Но если это по работе, то меня не интересует. — Спустись к ужину в любом случае, — смыкает пальцы на тонкой лодыжке, резко дергая ее в сторону, что Джин соскользнул на диване, упираясь задницей на его бедра. Он возмущенно приподнимается на локтях, собираясь вернуться в прежнее положение, но сдвинуться не дают, подхватывая под коленками и за поясницу, окончательно усаживая к себе на колени. — Твои протесты меня не интересуют. Я уже сказал, что ты будешь присутствовать. И ты поступишь как послушный мальчик, поднимешься к себе и приведешь себя в порядок, а к восьми ты будешь сидеть за столом, — говорит медленно и с расстановкой, смотря прямо в глаза, не давая прервать зрительного контакта, сжимая пальцами подбородок. Джин хмурится и упрямо смотрит, не выдавая своего смущения от близости. — Я рассчитывал, что вечер мы проведем более интересно, — обвивает руками шею, поглаживая по загривку. Джин улыбается по-лисьи, прищурив глаза. Намджун ухмыляется и прижимает к себе ближе, от чего Джин оказывается в таком положении, где он сидит прямо на паху старшего. — Знаешь, у нас еще достаточно времени до ужина, — выдыхает прямо в губы, кусая прямо по ранке, раздирая ее вновь и пуская кровь. Джин шипит, но прижимается тесней, специально ерзает, касаясь попкой уже твердеющего члена. Намджуна оповещают, что гости уже здесь и он идет их встречать, но по пути врезается злым взглядом на подростка, что тоже спускался по лестнице. Он хватает его за локоть и грубо разворачивает к себе. — Ты в этом не будешь сидеть. Иди переоденься, — испепеляет взглядом, на что Джин только приподнимает одну бровь. — Ты выглядишь неприлично, — на младшем была тонкая белая рубашка с слишком широким воротом, ткань красиво перекатывалась на теле, очерчивая любые движения. Вся шея и ключицы были в засосах, укусах и следах от пальцев, что было невозможно смотреть Джину в лицо, взгляд утыкался вниз. Намджуну сейчас совершенно не хотелось так красноречиво махать фактом их отношений, выходящих далеко за рамки их общественного статуса отца и сына. — Ты хотел, чтобы я был на ужине, вот я здесь, не придирайся к мелочам, — легкомысленно бросает младший, вырывая руку из захвата, недовольно осматривая помявшийся участок ткани. Он собирался было продолжить свой путь, но его опять останавливают. — Я велел тебе переодеться, значит ты идешь менять эту чертову рубашку, — Намджун угрожающе надвигается на него, Джин невольно отступает, пока не сталкивается спиной со стеной. И Сокджин не знает какого черта он все еще тут стоит, а не пошел переодеваться, его дерьмовый характер выбрал именно этот момент, чтобы перечить. — Не веди себя как ребенок. — Я и есть ребенок! — зло сверлит взглядом, но держать его трудно, потому что Намджун раздражен жутко и в его глазах уже видит свою свернутую шею. И зачем он так стоит на этой дурацкой рубашке, но внезапно в нем разгорается недовольство. Почему он должен всегда выполнять его приказы? — За ужином не выглядят как проститутки, не беси меня, пожалуйста, — и это тот самый момент, где Сокджин должен отступить и извиниться, но он этого не делает. — Хах… может людям стоит знать, чья я проститутка? И что? Ты стыдишься меня? — все идет по наклонной, Джин теряет самообладание, как и свои тормоза. Он чувствует, что должен остановиться пока не поздно, но язык его опережает. — Что за хрень? Ты решил именно сейчас выяснить отношения? — Намджун на взводе и с силой сжимает зубы до боли в челюсти. И почему этот ребенок его бесит на постоянной основе и не может делать то, что ему говорят. — Если ты думаешь, что раз я тебя трахаю, то ты можешь вести себя как вздумается, то ты ошибаешься. Ты будешь делать то, что я, блять, говорю. Хватит все время драматизировать и быть таким строптивым. Если бы мне нужна была истеричка, то на твоем месте была бы любая проститутка из борделя. Так что прекрати вести себя как блядь с дефицитом внимания. Иначе, ты ничем от них не отличаешься. — Какого черта ты меня оскорбляешь? Значит для тебя я просто шлюха, которую ты трахаешь? — пораженно раскрывает рот Джин, а в груди кололо обидой от слов, они резали его острыми кольями. — Так ты меня видишь? — Не устраивай истерик. И, черт возьми, просто накинь что-нибудь и на этом закончим. Гости сейчас войдут. — Да ты просто мудак! Мне нужно подышать, сам развлекай своих гостей и раз уж на то пошло, то приведи сюда своего секретаря, который будет тебе послушной собачкой, я заслуживаю лучшего! — Джин бежит вниз по лестнице, ему сейчас остро хотелось сбежать из этого дома и оказаться как можно дальше. — Я никуда тебя не отпускал, Джин! — Намджун бежит за ним и нагоняет через пару шагов, хватая за плечи и разворачивая к себе лицом. — Отпусти, мне больно! — кричит Сокджин, пытаясь стрясти с себя руки, но они сильней впиваются в кожу, грозясь сломать кости. Эта ситуация кажется Намджуну до нелепого смешной и раздражающей, злость в нем раскипается с фантастической скоростью, вскоре потопит все вокруг. Джин просто должен был поменять гребаную рубашку, но каким-то образом эта ситуация набрала обороты, превратившись в непонятно что. Намджун ненавидит невыполнение приказов, а Сокджин считает, что он забывается, потому что он не его подчиненный. Джин любит его до крови из носа, но не намерен быть ему очередной его типичной «пассией», которую он водит на светские мероприятия и ужины, как украшение, а позже трахать в дорогом отеле из обязательств. Сокджин не вещь, у Сокджина чувства. Намджун привык всему давать расценку и раз «вещь» куплена, отошла в собственность, значит он имеет право обращаться с ней как того пожелает, а основная задача «вещи» — послушание. Они вдвоем из разных полюсов, но все пытаются перетянуть другого на свою сторону. Джин отшатывается назад, перед глазами на секунду темнеет, он не сразу понимает происходящее. Осознание доходит лишь тогда, когда чувствует боль на лице. Пораженно касается места пощечины, чувствуя жжение на щеке, наверно, его ударили до отчетливого отпечатка ладони. Намджун так и застывает с рукой, ту обжигал жар. Он не совсем осознавал что делает, когда ударил Джина, но сейчас он замирает и отупело смотрит на него. И именно в момент их домашнего насилия входят гости, Намджун отмирает, когда рядом слышит вежливое покашливание. Обернувшись к входной двери, видит удивленное лицо Чонгука и бесстрастного Чимина, но даже в нем есть толика интереса в глазах. Скорей всего, это выглядит хуже некуда со стороны: Джин обсыпленный синяками и выглядящий крайне напугано, а последний удар и вовсе говорит сам за себя. — Простите, наверно, вы хотели это оставить изнутри дверей, но мы стали нежелательными свидетелями, — улыбается Чимин, с крайней любопытностью, которая только может отразится на нем, скользит цепким взглядом по Сокджину, который был как пестрая обложка журнала с огромным заголовком на всю страницу. И все четко слышат усмешку Пака, означающая лишь то, что он насытился информацией и удовлетворил все свои вопросы. Чонгук напротив, непонимающе и пораженно перескакивает глазами с одного на другого. Чимин краем глаза внимательно наблюдает за Чоном, зацепляясь за его крепко сжатые кулаки, но они мгновенно разжимаются и он бежит к младшему. — Боже, ты в порядке?! — взволнованно спрашивает Чонгук, держа парня за плечи и заглядывая в лицо, он хотел еще что-то сказать, но звуки на половине так и не выбираются из его рта, потом он шокировано смотрит ниже лица. Чонгук сначала хмурится, потом лицо обретает глубокое недопонимание, но он видел именно то, что видел. Это глубокие следы от зубов и багровые пятна. Джин болезненно мычит от того, как сильно сжались руки на плечах. Чонгук осекается и одергивает руки, уже бережно поглаживая его, заботливо осматривая ранки. — Все в порядке, ты опять волнуешься понапрасну, — ему удается выдавить жалкую полуулыбку через боль в лице. Это впервые, когда он видит хёна после всего что было и внутри странное чувство амбивалентности. Но когда он смотрит на него, то видит того самого Чон Чонгука, которого знал всегда, его обеспокоенный мягкий взгляд и теплые руки, касающиеся с такой заботой. Сокджин невыносимо скучал по прежнему Чон Чонгуку. И он так ненавидит тот день, когда ему пришлось узнать правду, жить в мире грез было сладко и удобно. Но его сильной стороной всегда была некая жертвенность и всепрощение. Он делает резкий выпад и сильней вцепляется руками за ткань его пиджака на спине, сжимая в кулак. Эти объятия такие родные и нужные. — Я так скучал… Чонгук замирает; губы раскрываются, но вновь смыкаются, не найдя нужных слов. И он просто прижимает младшего к себе, отдавая свое тепло и успокаивая. Чимин все это время наблюдает за ними. За столом на какое-то время воцарилась напряженная тишина, было слышно лишь лязганье приборов о тарелку — оба главы клана молча приступили к еде. Чимина увеселяла эта ситуация, ему было интересно кто как поступит. Намджун и Сокджин его не столь интересовали. За этим столом была только одна занятная персона. Ему было все интересно, как поступит Чонгук и что он испытывает прямо сейчас. Пак смотрит на Чона, сидящего по его левую руку, на его лице не дрогнул ни один мускул, как неживая оболочка, но он прекрасно видит его побелевшие костяшки. Поразительно. Такого высокого уровня контроля эмоций Чимин видит впервые. И ему сейчас так досадно, что он не видит глаз, но уверен, они не выражают абсолютно ничего. Чонгук все время кидает взгляды на подростка перед ним, он был уже одет в кремовую водолазку, что скрывала за собой все то, что он видел ранее, но разбитая губа и покрасневшая щека выдавали все. Джин почти ничего не ел, то и дело морщился каждый раз, как отправлял в рот кусочек еды, видимо, при последнем ударе порвался уголок губ, но это не было единственной причиной. Сам Сокджин находится где-то не здесь, в мыслях он далеко, где нет ни единой души. В последнее время он начал часто использовать этот метод. Именно сочетание этих конкретных людей создавало для него странную атмосферу, он не знает с чем это связано. Но чувствует от этой коллаборации неуютное чувство опасности. Сейчас он почти не злится за удар по лицу, по крайней мере, его вина в этом тоже есть. Просто все вышло из-под контроля, если сначала это был страх, то сейчас в нем гниет обида. Сокджин и вовсе не знает какой Намджун во время работы, сейчас он переговаривается с Паком, обсуждая поверхностные темы и общие дела, но только с верхушки айсеберга, за этим столом. Остальное в более приватном месте. От Пак Чимина у Джина было неуютное сырое чувство, он подкоркой чувствовал, что этот человек не внушает доверия, скользкий тип. А его дуэт с Чоном никак не складывался воедино, диссонировал и скрипел на слуху, приятных чувств от их союза мало. Чонгук хоть и был одним из самых родных людей, Сокджин видел, что в нем что-то поменялось и теперь он боялся делать шаги навстречу, потому что не знает, кого встретит напротив. И эти трое людей сидят за одним столом с миром, но у него ощущение надвигающейся бури. Отчего-то думает, что вызовет ее один из них. После ужина Сокджин идет к себе, дальше ему и не нужно присутствовать — разговоры для взрослых. Все трое сидят в кабинете Намджуна за выпивкой. Чонгук выглядел отстраненным и холодным, чем он того хотел. Он знал, что когда-либо дойдет до этого, но решил оставить мысли далеко наперед, но это произошло куда быстрей. Больше всего раздражают собственные ожидания и он ненавидит собственное положение, если бы он был бы рядом — этого не произошло бы, по крайней мере, хотелось так думать. Сейчас он чувствует себя паскудно преданным и он думал, что прошел эту ступень жизни, думал, что научился выдерживать это, но все внутренние швы расходились с треском. Чонгук за все годы знал обо всем, о всех его предпочтениях, любовниках на одну ночь и секретарей. Упорно притворялся слепым и делал вид, что это его не волнует. Это оказалось куда невыносимей, чем он предполагал. Потому что это именно Сокджин. Намджун сидит за столом, а двое гостей сидели на диване у стены. Чонгук встаёт, хозяйски идя к бару и берет себе еще выпить. — Я хотел обсудить нашу новую занозу в заднице, помимо известного нам Мин Юнги, — начинает Намджун, откинувшись на спинку кресла, смотря на Пака. — Так «Ариэль» это правда? Хм, никак не думал, что в наши милые «семейные ссоры» влезут извне. Что тебе известно о них? Весьма интригующее начало представлений. — До этого момента так называемые «Ариэль» оставались в тени, о них ходило довольно много слухов, но все они были расплывчатыми, за что их и прозвали призраками, в итоге они стали лишь байкой. Если судить по одним сплетням, что кишат среди авторитетных людей, то они представляют собой довольно крупную организацию, но странно, что будучи такого масштаба, они оставались незамеченными. Род деятельности, местность активности, представители, их верхушка — неизвестно абсолютно ничего, — Намджун кидает на стол конверт, в сторону Пака, тот недоуменно смотрит на него. — До недавнего времени. Взгляни на это, может ты видел нечто подобное раньше, — Чимин встает с места и аккуратно берет на руки распечатанный конверт, проводит по шершавой бумаге. Долго всматривается в расколотую печать, в изображение на ней. — Русалка верхом на китайском водном драконе. Впервые вижу такую символику. У кланов обычно одно покровительственное животное или растение, но здесь… целых два. И оба мифические. Интересно. — Думал, может тебе что-то известно. Ты ведь большой знаток подобных вещей, — Намджун отпивает из бокала и следит за Паком, все вертящего в руках конверт. — Вполне возможно, что за личиной «Ариэль» скрывается одна из пяти семей, — он ждет реакции на свое заявление, внимательно следя за выражением лица. Чимин поднимает на него взгляд и усмехается. — Это может быть любая семья, даже ты. — Довольно громкое заявление, — Чимин улыбается и расхаживает по кабинету, подходя к бару и становясь напротив Чонгука, тот щурит глаза и смотрит в упор, считывая, что может предпринять Пак. — А ты не хочешь взглянуть на печать? — снова. Чонгук опять чувствует себя распятым на лабораторном столе под микроскопом. Чимин опять смотрит так. Рентгеновым зрением пытается пробраться в самые кости, докопаться до нервных окончаний, переворошить органы и поменять местами. Неприятное чувство. Чонгук ненавидит, когда лезут в голову. Но все же берет в руки конверт и смотрит на изображение всего пару секунд. — Не видел ничего похожего. Я бы вспомнил, но нет, — передает конверт обратно в чужие руки и натыкается на глаза Чимина. Чонгуку становится всего на мгновение жутко. Он никогда не видел у него таких глаз. Зрачки Чимина чуть расширены, говорят о сильных умственных усилиях — анализирует. А ликование на лице выдает его удовлетворение результатами. Глазницы распахнуты, а на лице широкая змеиная ухмылка, от которой мурашки по коже, а в глазах Чимина можно увидеть дикий, необузданный восторг, как человек познавший нечто невообразимое. Все это остается замеченным Намджуном, их короткое молчание и смятение в лице Чона. — Что же преследует эта организация? Мои интересы крайне ограничены в моем маленьком мирке, я не люблю выходить из зоны комфорта и созданного мной баланса. У меня нет никаких скрытых мотивов, — внимательно и долго смотрит в глаза, словно пытаясь убедить в своей правоте. Намджун считает, что Пак Чимин загадочная личность, с множеством граней, но если присмотреться — грань одна и она прозрачна. Это правда, у него есть свои четкие убеждения, которым он следует годами. «Ариэль» привносит хаос в их выстроенный мир, а Чимин всегда всеми силами пытался уравновесить силы между семьями. Не просто так он глава третьей семьи, при его способностях он мог быть сильней всех, для этого у него есть влияние, острый ум и амбиции. Но третья семья всегда играла роль стабилизатора и точки опоры, именно они тушили огонь войны и восстанавливали израненную тонкую систему мира из руин. — А откуда у тебя это? — Они связывались со мной. Именно они выдали местоположение Джина у воронов, — Чимин прищурившись, внимательно слушал, обдумывая сказанное. Намджун видел едва заметную морщинку у него между бровей, выдававшая озадаченность. — Интересно, — подал голос Чонгук, наливая себе еще виски. — У них был точный план особняка Мин и доступ к моему клану. Каким-то образом им известно все, если верить им на слово. Возможно, их руки длинней, чем мы можем подумать, они могут также дотянуться до других семей. Таким образом, «Ариэль» дали понять, что могут так просто иметь доступ ко всему. Этот конверт был оставлен в моей машине, я тщательно все проверил после, но никаких следов. Абсолютно. Интригующе, правда? Нам нужно что-то делать с этим, пока они в край не обнаглели. Несколько месяцев назад некто вторгался в мою территорию несколько раз и подчистил там все, забрав с собой все из моих южных складов. Я думал, это Юнги и точил на него зуб, но сейчас, это вполне могли быть они. Тогда я не придал значения словам их крыс, они до самой смерти твердили об «Ариэль». — Очевидно, им нужна власть на континенте. Южная Корея маленькая страна, наш мир куда меньшее звено в остальном криминальном обществе. Но в последние годы мы продолжаем расти и постепенно расширяемся, а нашим азиатским друзьям это очень не нравится. Полагаю они из триад или Тайваня. Ямагути-гуми принадлежит австралийское побережье еще с восьмидесятых, также они активно действуют на западе и в основном сконцентрированы на него. Они с китайцами давние кровные враги, конкуренция у них кровавая, вот китайцам и нужна Корея, на нее японцы пока не претендуют. Это пока единственные стоящие мысли. — Полагаю, совсем скоро они представятся, нам остается только ждать их первого хода, — Намджун залпом осушает бокал. Ему это все не нравится, он чувствует, что надвигается смерч. Намджун уже чует кровь.***
Юнги очень отчетливо помнит этот день, именно он был самым ярким воспоминанием из его мрачного детства, как единственный просвет среди мрака, в котором он жил с малых лет. Детство Мин Юнги не смех и радость, любовь ближних, детство Мин Юнги — это вечное одиночество в его пустой спальне, под закрытыми дверями, даже окна не открывались, потому что он мог заболеть или обжечься на солнце. Юнги страдал то одной болезнью, то другой. Он жил не видя людей, помимо своей семьи, которые изредка посещали ребенка. Собственный дом был для него темницей, в которой он терялся, становясь призраком особняка, лишь его вечной тенью. Иногда, он думал, что ненастоящий, его нет здесь, Юнги никто не слышал и не видел. До того самого дня. Вся семья собралась внизу, Юнги также разрешили присутствовать, его тело понемногу пришло в себя после операции. Его братья, которые постоянно дрались, сегодня были тише обычного, ведь присутствовал отец, они лишь изредка кидали на старшего брата презрительные взгляды. Но Юнги научился игнорировать все попытки активных младших братьев, за ними даже няни не могли уследить. Всего у главной семьи Мин было четверо сыновей: старший Юнги, близнецы на год младше, что вечно препирались и дразнили старшего на досуге, последний сын был внебрачным ребенком от любовницы отца, одного года с Юнги, но младше на пять месяцев. Семья приняла даже его, но не Юнги. Все его считали обузой и никчемным отродьем, потому что собой он символизировал самое презираемое семьей Мин — слабость. В слабости и был его большой грех. Он не раз слышал, как младшие братья угрожали ему расправой, когда научатся владеть мечом, хотя были совсем еще детьми. Юнги втайне мечтал им всем в один день перерезать глотки во сне. Мать пила вино, устало потирая виски, уже утомившаяся от общества своих детей, хотя видит их только пятнадцатую минуту. Отец молча сидит и кого-то ждет. Юнги же старается слиться с воздухом, не хочется находиться в одном помещение со своими родственниками. Высокие двери зала раскрываются и все смотрят на вошедших, в том числе и Юнги, ранее не заинтересованный семейным собранием, сейчас смотрел во все глаза. В дверях застыл помощник их отца и… маленькая девочка, которую мать и дети видели впервые. Она нисколько не напугана новыми людьми, сначала приоткрыв рот наблюдает за роскошным интерьером особняка, в ее глазах отражался весь этот блеск. Четырехлетняя Джису впервые переступила порог дома четы Мин, она еще не понимает ничего, но смотрит на них твердо и уверенно, видя всю недоброжелательность в лицах сидящих детей, но один из них сильно бросался в глаза и вся враждебность из нее испарилась, оставляя детское любопытство. Джису видела перед собой диковину — мальчика невероятно бледного, поразившего ее до глубины души, с снежными волосами и совершенным лицом. «Ангел» — она подумала, наблюдая за ним с восхищением. Среди всех сидящих людей, он светился, но тускло и нежно, в нем были тонкое изящество и хрупкость подснежников. Юнги смотрел на девочку и недоумевал, неужели такие прекрасные создания существуют на Земле. Перед ним стояла живая кукла, с заинтересованными глазами-пуговками и румянцем на зацелованной солнцем коже. Она трепетно держалась за подол своего летнего платья, на ее коленках были синяки и ссадины, а на одном пальце пластырь. Для маленького Юнги, казалось, что в этой девочке кипит сама жизнь, она собой кричала обо всем этом. Отец встал с места и подошел к девочке, Юнги впервые видел у отца такое выражение лица — суровые черты смягчились и потеплели, он не узнавал его. Отец присел перед ней на корточки и взял в руки ее маленькую ладошку. Все молча наблюдали за этой сценой. Глаза Джису были поразительно чистые и ясные, ими можно было освещать воду, пожалуй, именно на них и купился жестокий глава семьи Мин. — Джису, милая, теперь это будет твоим домом. Ты станешь моей единственной дочерью, я буду заботиться о тебе, как о своей родной крови. Теперь, Мин Джису, ты должна будешь чтить традиции нашей семьи и хранить их, чтобы в будущем быть таким же единоправным продолжителем нашего рода, семья должна стать тебе важней всего в мире. Как известно, Мин владели несколькими приютами, куда и поступила маленькая Джису. Ее нашли на улицах гетто со сломанной ключицей и вывихнутой ногой, Джису выбросила родная мать. Она жила с ней до этого года, ее мать рожала детей и сдавала их в приюты, а сильно напившись, избивала свою малолетнюю дочь до сломанных костей. В тот раз она подумала, что она умерла и выбросила у мусорного бака в большом пакете. Но Джису всего лишь потеряла сознание и выжила. Позже в одном из приютов ее заметил отец Юнги. Она сильно бросалась в глаза среди остальных детей, детские игры она ненавидела, в глазах читался маленький взрослый, была упряма и отказывалась есть нелюбимую капусту, доходя до голодных бойкотов. Джису была настоящим сорванцом, имела невероятную гордость для маленького человечка, никогда не смела давать себе плакать и давать дразнить себя. Мин всегда хотел дочь и, впервые увидев ее, понял, что это она, его обожаемая единственная дочь, и он даст ей все, положив весь мир у ее крохотных ножек. Джису быстро влилась в семью, на удивление ее признали все братья, в том числе и мать, которая поначалу невзлюбила приемную дочь, но с мужем спорить не вышло. Она росла достойной своей семьи, училась вместе с братьями владению мечом и даже уделала бы их в спарринге. Юнги относился к ней с особой заботой, они вдвоем были неразлучны, тогда Юнги действительно понял, каково это быть старшим братом и всячески ее опекал, выгораживая за маленькие проказы, но все и так в ней души не чаяли. Она была облеплена вниманием и заботой, коих была лишена ранее, пожалуй, она выросла взбалмошным и своенравным ребенком, который не знал отказа. Юнги и Джису были действительно близки, они не скрывали перед друг другом ничего, эти отношения были больше, чем у брата и сестры, они были родственными душами, понимающие друг друга, как себя самого, может и больше. Джису стала просветом в мире Юнги, а он для нее был точкой опоры, с которой она чувствовала уверенность и внутренний стержень, без него она не стала бы той Джису, которую все знают. Они выросли вместе и не представляли жизнь без другого. Юнги учил ее кэндо и всему, чему мог, он был ее примером подражания, идолом. Джису принимала его настоящим, со всеми его грехами и пороками, знала всех его демонов наизусть. Но она переняла часть его чернильной тьмы души себе. Юнги хотел этого. Подстроить Джису под себя, сделать такой же, как и он сам, стать ее зависимостью. Он держал ее ближе всех и делился своим злом, хотел испачкать ее и искоренить ее свет, погрузив вместе с собой во тьму. Но что есть зло? Для них это не было таковым, они выросли в жерле этого зла и были лишены простых понятий добра и зла. Юнги научил ее тому, о чем пожалел. Он сделал ее такой, что в итоге она упорхнула из его золотой клетки. Когда Джису исполнилось шестнадцать, начались их первые крупные ссоры. Она выросла настоящей красавицей, что привлекало немало внимания, и брат настоял на ее перевод в закрытую школу для девочек. Но к шестнадцати Джису начала активно познавать новый мир за пределами их личного, внешний казался ей ослепительно ярким и интересным, она почувствовала вкус свободы. Сбегала на вечеринки с Намджуном, вкушая сладкую жизнь золотой молодежи и впервые заявив о себе общественности, все начали липнуть к красавице, как мухи к клейкой ленте. Брат в тайне ненавидел Намджуна за то, что втягивал ее всё больше в свой мир. Джису теперь постоянно пропадала с ним допоздна, родители были только рады этому, ведь он являлся ее женихом, что не радовало Юнги. Его прожигала ревность, и злоба гнила в его черном сердце, потому что Джису отдалялась все больше. Общество брата было задвинуто на задний план, теперь у нее был Намджун, толпа обожателей и завистников, все ее знали и она была главным гостем на всех тусовках. — Ты с ума сошел? — скептично сказала Джису, стоя напротив брата. Она была в коротком черном платье, высоких каблуках и с ярко подведенными глазами. Юнги четко ощущал от нее запах алкоголя. Она фыркнула и закурила, без особого интереса наблюдая, за сидящим неподалеку от них ее нового бойфренда, правда, уже бывшего. В подвале дома было сыро и холодно, она чуть поежилась и выдохнула вишневый дым в лицо брата. Юнги прохаживался по слабо освещенному помещению и вертел в руках вакидзаси, насвистывая мелодию, колыбельная, которую он пел сестре в детстве. Парень на стуле в центре комнаты изрядно нервничал, дергаясь изо всех сил, но крепкие веревки не давали сдвинуться с места, а из заклеенного рта выносились лишь невнятные мычания. — Насколько вы далеко с ним зашли? — спокойно спрашивает Юнги, проводя острием лезвия по несчастному, тот начинает брыкаться сильней, его глаза полны страха, ведь он прекрасно понимает кто перед ним. Оказаться в подвале дома Мин — его худший ночной кошмар. Начать встречаться с дочерью кровавой семьи казалось ему опасным и возбуждало интерес, он наивно хотел похвастаться своей девушкой перед друзьями, да и такие связи бы ему не помешали. Но он и не предполагал с кем он связывается на самом деле. Джису вздыхает и делает новую затяжку, нисколько не обремененная положением несчастного парня, которого не ждет ничего хорошего, судя по намерениям Юнги. Ее напрягала такая гиперопека брата, он не давал ей вздохнуть и делать лишних шагов без его ведома. Цепи душили ее и впивались в кожу, ей хотелось чего-то нового и ощутить жизнь в полной мере, но брат возникал стеной перед ней. — Да, брось. Ты ведь несерьезно? — Милая моя, я не позволю какой-то черни касаться тебя, — презрительно смотрит на парня, что уже почти терял сознание от страха. — Стоять рядом с тобой и дышать рядом с тобой. Ты специально дразнишь меня и делаешь все, чтобы вывести меня из себя, — скалится и проводит лезвием по шее парня, едва касаясь кожи, он упивается бешеным страхом в глазах, питается им на ужин. Юнги нравится наблюдать, как жертвы теряют надежду и отчаяние в их глазах все четче, обретая запах и цвет. Юнги до безумия любит власть. — Мне надоело твое общество и твои правила. Я хочу жить, Юнги, за пределами особняка, — бросает сигарету на пол и давит каблуком. Усмехается, предвкушая надвигающееся представление и все, что за ним следует. Юнги это прекрасно видит и смотрит прямо в глаза, обещая пустить каждого по всем кругам ада, кто попытается дотронуться до его любимой сестренки. Стоит за спиной парня, поглаживая его по голове, но это только вгоняет новую порцию страха, заставляя биться в преждевременной агонии. Юнги не разрывает зрительного контакта с сестрой, смотрит своими черными впадинами, лисьи щурится и резко вонзает вакидзаси в живот своей жертвы, наслаждаясь симфонией жутких криков. Все смотрит ей в глаза и видит в них свое наслаждение, она чувствовала то же, что он, это пьянит его. В их глазах одинаковый концентрат жажды большего, желания и голода по крови. Вонзает лезвие до рукоятки, топится в ее черноте глаз, а его жертва захлебывается собственной кровью. Но он все еще жив, болезненно хрипит и дрожит всем телом, вакидзаси не задевает важных органов, это только разогрев перед шоу. Одним рывком вынимает лезвие, живописно обрызгивая размашистыми пятнами все вокруг, окрасив в свой любимый цвет. Джису ухмыляется, что-то неотвратимо меняется в ее лице, черты острей, от чего она еще привлекательней, а ее красоту очерчивает темная дымка. В ней всегда была некая жестокая красота, но у ее жестокости есть своя грация. Медленной походкой подходит к главному действу, в ее глазах черти пляшут, разжигается демонический костер, она сама похожа на демона-искусителя. Смотря в глаза брата, отнимает с его окровавленных рук меч и не смотря на своего бывшего парня, с которым час назад целовалась в машине перед домом, быстрым движением полосует шею. Она приложила слишком много силы и острое лезвие прошло слишком глубоко, рана отвратительно большая, от чего голова откатывается назад, являя обозрению всю глотку. Из перерезанной артерии брызжет кровь прямо на ее одежду, доходя брызгами до лица. Постепенно крики смолкли, только мертвое тело подрагивало в последних судорогах. Между ними был совсем теплый труп, Юнги потянулся через него, поглаживая свою сестру по окровавленной щеке, размазывая кровь только больше. Нежно притягивает к себе за подбородок и целует. Этот поцелуй рождал в нем дикое желание от привкуса крови на сладких губах. Юнги был первым мужчиной у Джису и хотел быть единственным и последним. Она его зависимость, эта любовь была сумасшедшей и больной, но он не может это остановить. Он убивал всех ее ухажеров, а она за этим наблюдала или принимала участие. Юнги словно вирус, пробирался к ней в голову, заражал и менял восприятие, возрождая в ней себя самого. Но все изменилось с появлением Тэхена. Джису менялась с каждым разом, что брат не узнавал свою возлюбленную. В один день она пришла с четким намерением перерезать на корню их порочную связь. В Юнги перевернулось все верх дном, поселился ужасный, ни с чем не сравнимый, страх. Дикий страх потерять ее. Он не мог ее отпустить, никогда в своей жизни, это было сродни выстрелу в самое сердце, в упор и навылет. — Ты никуда отсюда не выйдешь, — совершенно не своим голосом проговорил он, а руки не переставали дрожать от осознания происходящего. Но как на зло он был обязан присутствовать на важной встрече, которая многое решала для их клана, он бы на все плюнул и остался с ней, лично проследить, но ставки слишком высоки, эта сделка одна на миллион. — Да пошел ты! Не стой у меня на пути! — в глазах решимость, она твердо стояла на своем, держа в руках небольшую сумку с первым необходимым. Ей плевать на семью, которая ее вырастила, для нее она оказалась всего лишь пешкой, успешной сделкой. Деньги, власть, статус — не имеют для нее никакой цены, она поняла это после встречи с Тэхеном. И любой ценой должна была вырваться отсюда, он ждет ее в назначенном месте, откуда они должны бежать из этого города куда подальше. Ведь она чувствует, что он тот единственный, без него она не сможет дальше жить и готова перечеркнуть всю свою предыдущую жизнь, пусть они будут нищими, в бегах, но вместе. Джису любит его. И пусть это принесет одни беды — она готова рискнуть всем. Юнги больше не намерен ее слушать и минуты, разворачивается и захлопывает дверь в ее спальню, закрывая на ключ. Сердце бешено колотится в груди, умирая в жуткой агонии, что ему трудно дышать. Он сползает на пол и прикрывает лицо, чтобы прийти в себя, но его трясет так, что становится страшно. Джису бьется в дверь, кричит и проклинает взахлеб; разбивает всю мебель в комнате, кажется, кидает стулом в дверь, пытаясь сломать ее. Юнги слышит в ее голосе все то отчаяние и хочет выть. Он никогда не отпустит из башни свою принцессу, даже если запрет навечно. Взяв себя в руки, он встает и дает указание охране ни за что не выпускать ее и уходит, практически вылетает из дома, потому что становится невыносимо, слыша ее громкие истошные крики. — Выпусти меня! — она все надрывает голос, долбя крепкую дверь со всей силы стулом, пока он попросту не ломается к черту. За дверьми стоят несколько охранников, которые никогда не нарушат приказа. — Твою мать! — тяжело дыша, она опирается лбом на дверь. Нужно было что-то придумать, но выбраться. Она судорожно роется во всех полках шкафа, разбрасывая все вещи по полу, создавая немало шуму. — Где же он?! — переворачивает весь стол, все флаконы с дребезгом разлетаются по полу. Но она, наконец, находит то, что искала. Револьвер «Смит Вессон-19». Перебрасывает сумку через плечо и крепко держит оружие в руке, подходит к стене и срывает с нее висящий тати, подаренный на день рождение отцом. Не долго думая, уверенно пускает пулю в потолок. Охрана тут же реагирует на выстрел и врывается в комнату впопыхах, но в ту же секунду ловят пулю в грудь. Джису не раз отнимала жизни, рука уверенно держит оружие, раз так, то она пробьет себе путь силой. Она переступает через три трупа у дверей и бежит к выходу с револьвером и тати в двух руках. Но перед ней возникает еще четыре человека. Она прекрасно знает, что никто не смеет ей навредить. — Уйдите, нахрен, с пути. Или мне придется вас подвинуть, — наставляет оружие, целясь на поражение. Хосок был ее личным учителем в стрельбе и она отлично владела всеми огнестрельным оружием, а за тати спасибо брату. — Госпожа, прошу вас, вернитесь в комнату. Господин Юнги вел… — слова обрываются, уже навсегда. Она истрачивает две последние пули и дальше просто рубит всех, кто встает у нее на пути своим тати. Когда она выходит во двор ее встречает еще охрана, она тяжело вздыхает и стряхивает с лезвия кровь. — Попрощались с семьей?***
Юнги сидит в своем кабинете один, когда к нему поступает звонок. Он долго смотрит на незнакомый номер на экране, но звонят настойчиво и он отвечает. — Да? — осторожно спрашивает Юнги, вслушиваясь в звуки на линии. В груди неуютное чувство тревоги, странное предчувствие жрет и не дает расслабиться. — Хотела поздороваться, Мин Юнги, — говорит ему незнакомый женский голос, он долго не отвечает. — Просто дань вежливости от «Ариэль». Я всего лишь хотела сделать тебе небольшой подарок, по случаю своего приезда в Корею. Надеюсь, он тебе понравится. В следующую секунду Юнги подпрыгивает на своем кресле, когда за спиной совсем близко раздается мощный взрыв. Резко повернув голову, видит собственный небоскреб, что взрывался этаж за этажом, совсем близко к тому, где находился он. У его компании было два небоскреба близнеца, второй подорвали прямо сейчас у него на глазах посреди рабочего дня так просто. Он шокировано встает с места и подходит ближе к окну, наблюдая очередной взрыв и клубы густого черного дыма от него, весь кабинет дрожит. А здание перед ним стремительно проваливается этаж за этажом вниз, как карточный домик. Юнги теряет дар речи, пораженно наблюдая за руинами и столбом дыма сверху, происходящее не складывалось в его голове никак, он никогда и не мог предположить подобное. В реальность его возвращает голос в трубке, про которую он и вовсе забыл, крепко сжимавший ее в руке все это время. — Понравился подарок? Надеюсь, ты организуешь мне пышный прием, Мин Юнги, — после чего звонок сбросили, оставив слушать гудки, Юнги все еще не отпустило оцепенение.