Бумажное сердце

      Чонгук сидит в кабинете Чимина. Снова. Запрета на передвижение у него не было, но он знал, что, скорее всего, Пак приставит к нему слежку, он это любит — быть в курсе всех событий. Наверное, из этих же побуждений выделил спальню на третьем этаже своего особняка — туда никто никогда не поднимается, за исключением самого Чонгука, даже Чимин, так что можно было считать, что целый этаж в распоряжении Чона. Он не знает, зачем это Змее, но оставлял свои вопросы при себе: спрашивать бесполезно — тот увильнёт от любого прямого ответа. Странный тип. И Чонгук предпочёл стать его тенью, следовать за ним везде, наступая на пятки, потому что не вытерпит чувства глаз за спиной, его чутьё будет кричать о посторонних глазах везде. Чимин только ухмыльнулся такому решению, посмотрел так, будто знал всё наперёд. С ним Чону откровенно некомфортно, словно он стоял на тысячах иголках босыми ногами, в постоянном напряжении и боязни прорезать острыми концами ступни. Но со временем он нашёл некое успокоение в этом странном зелёном кабинете с тусклым светом; когда Чимин зажигал несколько свеч — становилось только лучше, либо у них был экстракт валерианы. Чонгук ко всему привык, а нервозность сменилась раздражением, но даже так — Чонгук привык, ко всему привыкал. Слабый солнечный свет пытался прорваться сквозь плотную ткань портьер, но удавалось лишь небольшим слабым зеленоватым свечениям; постукивание клавиш ноутбука, редкий шорох бумаг и глухой стук печати — наблюдение за этим процессом умиротворяло что-то внутри него. Чонгук сидит на своём обычном месте, обняв подушку, ставшую любимой. Хотелось забрать её в спальню. Целыми днями он ничего не делает и наблюдает за работой Чимина в такие дни, как этот; в другие же — ходит с ним на встречи, ужины, став его личной охраной, цербером на короткой цепи. Все знающие его люди недоумевали: что делает псина дома Ким рядом с главой Змей. «Псина» его даже не обижало до этого момента, когда это слово — клеймо, выбитое на его груди, — поставили рядом с именем Пак Чимина. Потому что «Псина» на груди ютится рядом только с одним именем, так же выжженным на коже одновременно с его ролью.       Он совсем не против, он хочет этого. Остаться навсегда игрушкой в руках Намджуна, его верным псом, его карателем. Даже так, когда Намджун распоряжается им как хочет, отправляет на поле боя одного, вооружённого до зубов, в самое пекло ада, и вернуться из него он должен живым и с победой. Словно он проверяет его на прочность, давит на него посильнее, всё ждёт, когда он с хрустом сломается, но он не знает, что Чонгук уже сломан давно — для этого нужны были лишь его слова: «Мне с тобой удобно, но давай больше не спать. Это будет мешать работе, я хочу вернуть наши прежние отношения». Глубоко в мыслях думает: «Может мешать Джину». «Больше не спать» — значит, так он думал обо всём времени, когда они были вместе? Тогда Чонгука окатили холодной водой, заставили проснуться от сладкого сна, окунув в действительность, а действительность такова, что Намджун даже не рассматривал «их». Сломал ещё задолго до этого «их обрыва», когда смотрел сквозь, словно его нет, даже когда их взгляды напротив — Намджун смотрел не на него. И сейчас он так просто может отдать его в чужие руки, продать, как вещь; может, думает, что у него нет чувств или не должно быть. Он хотел, чтобы Чонгук был беспроблемным, бесчувственным, роботом с приклеенной улыбкой. И Чонгук сделал то, что он хотел: закопал себя на десять метров под землю, даже когда его истинная личина прорывалась, кричала, протягивала руку, ища помощи, задыхаясь, заживо закопанная. Но он растоптал эту руку, хладнокровно осыпал землёй, пока та не прекратила подавать признаков жизни. Чонгук убил себя, чтобы похоронить своё «я люблю тебя».       Он устал убивать себя раз за разом. Рука, держащая лопату, уже вся в мозолях, болит от постоянной работы. Устал ото лжи, что впиталась в его поры, стала его новой кожей, но также и травит его. Устал от крови, пытаясь утолить свою тоску по нему, но сейчас это стало рутиной и не облегчает ничего — только паршивее с каждым новым криком, словно так он пытался убить себя изнутри. Чонгук устал. Может, именно поэтому он ослабил свою оборону, не заметил щель, куда пробралась змея, увидела его настоящего и теперь следит за ним своими жёлтыми глазами, будто насмехаясь.       Он ещё несколько раз бывал у Намджуна — не зная зачем, просто ощутить его присутствие живьём, а не в своей голове. Намджун смотрит не на Чонгука, Намджун смотрит на Сокджина. Он прекрасно видит, что происходит между этими двумя, даже если сам Намджун этого в упор не замечает. И ему тошно от ненависти, он ею захлёбывается, она вытекает из его ушей, рта. Чонгук ненавидит Джина. Потому что одним своим существованием он меняет Намджуна, ненамеренно. Чонгук завидует до ужаса. Потому что эта «маленькая опухоль» смогла так просто сделать то, чего он не смог за многие годы. Появился в один день и перевернул всё вверх дном, разнёс в одночасье, как прошедший цунами. И Чонгук часто жалеет, что сам не поехал к Джису и не убил до рождения сына. Но тогда ему пришлось бы убить Тэхёна, а за него Намджун растерзал бы его на куски, не раздумывая ни секунды. Ким Намджун никогда не будет принадлежать Чон Чонгуку. Эта реалия его убивает, потому что его «я люблю тебя» неубиваемо, сколько раз ни пытайся. Всё, что ему остаётся — повторять эти слова шёпотом под жёсткими струями холодного душа, где его никто не услышит, никто не увидит его лицо, потому что так не выглядят — настолько мёртвым; от него смердит смертью за милю. Его любовь умирает, покрывается гнилью, просит помощи на последнем издыхании. Поздней ночью просыпаться и стоять под душем — его обыденность. Вода будет смывать его шёпот, унося с собой в канализацию, смывать его слёзы, но вода не смоет Намджуна из его сердца.       — Как тебе Ева? — неожиданно звучит голос Чимина в кабинете. Чонгук и не заметил, как он перестал печатать. Он хмыкает и смотрит ему в глаза. Конечно.       Конечно, Чимин знает, что он взломал и прокрался в его скрытую «лабораторию», что читал все записи до последней, что встречался с Евой. Он ничуть не удивился, увидев за толстым стеклом девушку, которая билась в страхе от одного его вида, потому что очень долго не видела никого, кроме Чимина и горничной, приносившей ей еду.       — Хочешь сбежать, Ева? Я могу помочь тебе. — Сказано было чисто из интереса, послушать, что она скажет. Но ответ его удивил.       — Если даже ты откроешь все двери — я останусь здесь. Я не буду счастлива снаружи, с ним я счастлива. — Её горькая улыбка — словно плеть по его груди. Потому что, смотря на неё, Чонгук увидел своё отражение. Они похожи до безумия, отличие лишь в том, что он был таким же без всяких замков.       Он ожидал увидеть там что угодно, но никак не это. Пак Чимин — настоящий псих, но разве есть кто-либо нормальный среди них? Тех, кто отбирает чужие жизни одним словом, сидя в своём большом кресле, попивая вино; кто убивает, не марая руки. Ответ: нет, все они больные, здесь невозможно оставить свой разум. После этой странной находки он навёл справки и искал, и не зря её лицо показалось знакомым. Ева — младшая дочь пятого клана — являлась невестой Чимина. Они были странной парой, их брак планировался по расчёту, но, похоже, она и правда любила его. Три года назад она умерла, сгорев заживо в своей машине, Чонгук даже присутствовал на похоронах.       — Ничего такая. — Потягивается, разминая затёкшие мышцы. — Удобно. Никто не будет искать мертвеца. Я предлагал ей сбежать, мне неожиданно тогда захотелось вытолкать её оттуда наружу.       — Она не уйдёт. — Чонгук хмурится из-за того, как уверенно это было сказано. — Я устроил аварию для подставного лица, её клона, нацепив на него обручальное кольцо и кулон, подаренные мной. Был на похоронах, выразил глубочайшие сожаления отцу Евы, даже удалось выдавить из себя слезу, чему он был приятно поражён, лишний раз убедившись в моей искренней привязанности и любви к своей «покойной» дочери.       — Но зачем весь этот спектакль. Ради чего?       — Для работы моей всей жизни, полагаю, ты читал записи. А Ева… и не была против. Она беспамятно в меня влюблена, настолько, что уже больна этим неизлечимо. — Тяжело вздыхает, ослабевая узел галстука. — Я всячески пытался изменить её чувства ко мне, оказать влияние, заставить разлюбить. Но бесполезно. Пожалуй, она будет интересна до тех пор, пока не удастся поменять её отношение ко мне. Ева — моё главное исследование.       Чонгук зло смотрит на него, сам поражаясь тому, что слова его задели, разозлили. Его агрессия только развеселила Пака.       — Играешь в господа бога? — практически шипит, обнажая свой оскал, хотелось вцепится ему в горло и оторвать голову. Чимин открыто издевается над ним, улыбается криво, смотрит своими глазами, переполненными снисходительностью. «Мразь», — сжимает зубы до скрежета, чтобы не сказать это вслух, пытаясь вернуть себе самообладание.       — А чем лучше ты? Ты решаешь, кому жить, а кому — нет, из своих жалких каких-то убеждений, по маленькому капризу, потому что ты как малолетняя девочка, которую бросил первый парень, а теперь отрываешься на всех, кто находится поблизости. Но ты мне интересен, мне интересны твои чувства, именно поэтому ты и есть моя дорогая, ценная и забавная лабораторная мышка.       И Чонгук не может найти, что сказать, потому что не может это отрицать.

***

      — Босс, простите за срочность, но… — Джиён неуверенно мнётся в дверях, бегая глазами по полу. И каждый раз это было странно: наблюдать Сокджина в постели у Намджуна. Этот мальчик буквально вырос на его глазах, он относился к нему с особым трепетом, как к племяннику, за которым бегал и подтирал сопли, вытаскивал из любого говна, в которое тот вляпывался каждый раз всё с большей частотой. И он не может скрыть своё осуждение в глазах, как бы ни пытался.       Джиён работает на Намджуна ещё с тех пор, как был совсем зелёным и только пришёл в клан, будучи неопытным мальчуганом. Тогда его сразу приставили мальчиком на побегушках у юного господина, когда тот только ходил в начальную школу. По большей части они играли вместе; за все проказы Намджуна, конечно, доставалось Джиёну. Прошло уже много лет, они выросли вместе, практически как братья. Намджун не мог никого представить по правую руку от себя, Джиён — человек, которому он доверил бы всё, даже безопасность Джина, к которому и приставил его, когда тот был ещё сосунком. А Джиён не знает другой жизни, кроме как защищать членов семьи Ким и непосредственно самого Намджуна, к которому в тайне относился, как к младшему брату.       Намджун недовольно смеряет его взглядом. На часах четыре утра, в постели уютно, под боком Джин, а в дверях стоит Джиён и торопит одним видом. Что-то срочное. На удивление, в нём самом поселяется неуютное суматошное чувство, словно он пропускает что-то важное, даёт случиться чему-то, что не должно случиться никоим образом. Он не знает, что именно, но некий неприятный слизкий сгусток царапает кожу, будто прилипшие пиявки к спине, травят, хотят забраться под кожу. Намджун всегда доверял своему чутью и Джи, поэтому осторожно выбирается из-под рук Сокджина, что обвил его во сне всеми конечностями, как детёныш коалы. Выбираться не хочется совершенно, но Намджун — человек, на котором всё и держится: хрупкая безопасность его семьи, в прямом смысле от него зависят жизни всех членов клана до единого, целое состояние, территории и всё, что принадлежит Фениксам. Он никогда не хотел этот груз ответственности, всегда считал, что его плечи не для этого, слабоваты для роли главы Ким. Но за него, как и всегда, всё решили, Намджун покорно подчинился, стоит кое-как, непосильная каменная глыба давит, ноги дрожат, вот-вот сломаются и осколками костей разойдутся в стороны. Руки все его покрыты мозолями, запекшейся кровью, которая не отмоется, пока он держит эту глыбу под названием «долг», но и сбросить её возможно лишь после своей смерти или пока другой не отнимет раньше. И Намджун сейчас стоит, кажется, целую вечность как Атлант, держащий небесный свод, но на самом деле всего ничего. Но правда в том, что он вовсе не могучий титан Атлант, а всего лишь Намджун. И этому простому Намджуну тяжело даётся, ведь к «долгу» прибавляется ещё и его имя «Ким Намджун», которое, как оказалось, совершенно не для него.       Он в последний раз смотрит на спящего Джина, на долю секунды позволив себе едва заметную улыбку. Сокджин спит как младенец, сладко и безмятежно, и в Намджуне просыпается откуда-то столько прилива нежности: его хотелось окунуть в эту волну неконтролируемой заботы, утопить в ней. Старшему всё сложнее строить новые плотины, больше уже невозможно, эта «вода» просачивается сквозь скрытые трещины, латать их уже нет сил и желания. И Намджун просто хочет уже всё пустить на самотёк, поддаться всему. Но не сейчас. Может быть, потом, в более мирное для них время, когда ему будет позволено побыть немного слабым.       Джиён терпеливо ждёт у приоткрытой двери, но, глядя на него, можно было понять всю срочность его новостей, и явно не в их пользу. Намджун аккуратно прикрывает за собой дверь и наконец спрашивает:       — Что за срочность, Джи? — немного сиплым голосом, ещё не до конца проснувшись от сна. Но то, что скажет Джиён, заставит его вмиг проснуться, как от целого ведра вылитой на него ледяной воды. Все его черты лица приобретают жёсткие линии за секунду, а взгляд представляет собой плотную тьму, морозящую даже лютую зиму на севере. От прежнего Намджуна не остаётся и следа, на смену ему приходит Ким Намджун: жёсткий, амбициозный, с крепкой акульей хваткой, укусит — не отвяжешься.       Спустя час Намджун стоит у руин своего табачного завода, хотя руинами это сложно назвать. Пустошь. На месте одного из его самых крупных заводов только пустошь. Место идеально, чтобы устроить здесь масштабную парковку. Смотрит. Просто стоит и смотрит на пустоту вот уже полчаса, будто что-то могло появиться из ниоткуда. Но глаза не врут: Намджун видит то, что видит. Целый огромный завод исчез за день, не осталось и крупицы фундамента. Расчистили идеально, что не к чему и придраться. Здание самого завода пропало вместе со всеми сотрудниками.       — Я не понял. Что за хуйня творится, Джи? — Голос больше усталый, сил уже не хватает поражаться. Это какие связи нужно иметь, чтобы за день стереть с лица земли огромную территорию с тысячами людьми внутри, а главное — остаться незамеченными. Джиён нервно вытирает носовым платком испарину со лба. Ему даже нечего сказать своему боссу в оправдание: он сам не знает, что происходит.       — Работали ночью. Здание подорвали несколькими взрывами одновременно, после всё хорошенько расчистили, была замечена камерами на дорогах высокая активность грузового транспорта. До нас не дошли сведения быстро по одной интересной причине, — вздыхает, знает, что не уследил, потому и не смотрит в глаза, сверлящего его Кима. От этого взгляда по спине течёт холодный пот, а ладони уже с самого приезда ледяные. — За день до этого все жители близлежащих районов были выселены. Точнее, вся их собственность была куплена, частники добровольно всё продали без вопросов, а самое главное — очень оперативно, будто бы бежали. И кроме того… эта земля официально больше не принадлежит вам… Сегодня утром её переписали на имя некого Пак Суджина, очевидно, это имя случайное и не имеет к делу никакого отношения.       — Кто эта наглая задница, что провернула всё это? Вторглась и вальяжно расселась на моём месте, думает, что всё сойдёт с рук. Слишком самонадеянно и высокомерно. Не на ту землю руку протянули, придётся их пообрубать и скормить этой же твари. — Ходит, меряет некогда свою законную на всех основаниях территорию. Сжимает кулаки, чтобы не сорваться, сажает себя за семь цепей. Намджун теряет. Теряет непозволительно много, своё лицо стоит дороже всего. Он не даст никому думать, что все могут прийти и отжать у него большой кусок, втоптать его имя и гордость в грязь. Кто бы это ни был, его нужно остановить в срочном порядке, как и весь этот беспредел в кланах. Теперь все будут думать, что его хватка ослабла, и его можно не принимать всерьёз. Намджун не может потерять уважение других людей, иначе — убьют.       На земле лежит нечто напоминающее коробку, прямо по середине пустоши. Намджун хмурится и подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть, Джи идёт следом, подозрительно оглядываясь, держа ствол наготове в случае чего. Ему всё это не нравится. Внезапно раздаётся треск стекла. Намджун чувствует хруст под подошвой ботинка, как и то, как ему почти заложило уши от крика Джи.       — Господин Намджун! — Громкий крик разносится по местности, следом за ним секундой позже — взрыв.       Всё произошло слишком быстро, в ушах стоит противный звон, всё никак не унимается, как и рябь в глазах. Намджун чётко помнит перепуганное лицо Джи, оно так и застыло под веками. Клубы дыма и пыли мешают обзору, тело отталкивают слишком сильно, плюс к ударной волне взрыва Намджун падает, содрав собой четыре метра жёсткой земли. А дальше — глухая боль в затылке и темнота, что бережно опустилась на него большим тёплым одеялом. Понимает, что нельзя поддаваться, но тело не слушается, всё глубже погружаясь во мрак, волоча на себе здравый разум. Когда чёрный дым разносит ветер, на земле прослеживается оставшийся чёткий огненный силуэт, идентичный рисунку с недавней печати. Русалка верхом на водном драконе горит огнём, сжирая землю, чтобы оставить свой чёрный отпечаток.

***

      — Юнги? Ты слышишь меня? — Голос Хосока отрезвляет, стальной хваткой вырывает за шкирку из-под чёрной воды ярости, что утопила его в считанные секунды. Приходит в себя и фокусирует взгляд, ощущая липкость своих рук и неприятно стянувшуюся кожу лица. Чёрный костюм уходит в расход, тут никакая химчистка не поможет, как и чёрной рубашке, белоснежные перчатки потяжелели и прилипли к коже от крови, словно он окунул кисти целиком в миску с ней, а дальше не смог остановиться и просунул в неё руки до локтей.       Оглядывается озадаченно по сторонам и понимает, что стоит посреди конференц- зала, усыпанного трупами, хаотично нашедшими свой угол, оставшимися остывать тряпичными куклами. Только теперь Юнги замечает: он так сильно сжал в руке вакидзаси, что та начинала болеть. Даже после того, как он опустил оружие на пол, она ещё долго помнила форму меча. Среди трупов по большей части он узнаёт своих подчинённых с клановым перстнями на больших пальцах.       — Хосок-а… — Бегает глазами по кровавым лужам на полу и пытается собрать пазлы мозаики воедино, но получается плохо: они вновь и вновь рассыпаются перед ним, не подходят никак друг к другу формой и содержимым. Хосок подходит к нему и ощутимо сжимает плечо, что ощущается меньше обычного. Юнги не выдерживал. Его состояние в последние месяцы всё хуже, его тело тает на глазах: выглядит тощим до ужаса, напоминая собой саму костлявую смерть. Душевное состояние было ничуть не лучше: с последними событиями слишком много стресса для главы первого дома Мин.       Мин Хосок — его самый близкий человек, он знает и уважает Юнги. Знает, как живёт он на самом деле за закрытыми дверями, вдали от посторонних глаз. Мин Юнги невыносимо страдает, издыхает и кашляет своей болью, отплевываясь ненавистью, потому что ненависть — единственный источник сил. Только так он живёт и может жить. Жить дальше без неё.       — Юнги… — ещё раз зовёт по имени, сжимая крепче плечо, выступая как единственный якорь, державший его здравый разум. Мин фокусирует взгляд и выходит из оцепенения, вспоминая, где они находятся и зачем приехали сюда.       У них была назначена встреча с крупными людьми, их без пяти минут партнёрами, с которыми и приехали заключать сделку, что во многом помогла бы в победе над кланом Ким. У этих людей были ценные отношения с Фениксами, и сегодня они готовы были переметнуться на сторону Юнги. Но всё снова пошло не так. По приезду на место встречи, всё, что нашёл Юнги, — своих неудавшихся партнёров с перерезанными глотками, восседавших за столом совещаний. Тогда Юнги и сорвался. Потому что это не первый промах, не первые бесполезные трупы полезных людей. Кто-то путает ему все карты, намеревается сожрать его, обглодав до костей, не дав пути к отступлению. И Юнги думает, что Намджун. Оставленный на столе кровавый герб с русалкой верхом на драконе ничего ему не говорит.       — Пошло и безвкусно. — Проводит и так грязной перчаткой по столу, измазывая так любовно нарисованный знак, после чего резко хлопает ладонью ровно по тому месту, где изображён кровавый лик русалки. Хосок подходит ближе, его тревогу замечает и Юнги, оценивающим взглядом скользя по лицу. — Ха! «Ариэль»?! Я потерял целое здание, все мои возможные партнёры дохнут, как от вспышки чумы! — кричит на всё помещение, с силой пиная стул напротив, на котором сидел председатель крупной организации. Тот падает тяжёлым грузом, и его голова отлетает в сторону, как футбольный мяч, размазывая кровь по дорогому ковру. — Это всё чушь! Где эта блядь, где?! Я не вижу, значит, это ложь! Это всё Ким Намджун, он всё подстроил, подло маскируется под «Ариэль», которых нет, чёрт возьми!       Хосок молча наблюдает за ним, следя за его учащённым дыханием и подмечая очередной нервный срыв. Юнги опять изрубил всех подчинённых, которых привёл с собой. Вздыхает и достаёт из переднего кармана чёрной куртки флакон, отсыпая в ладонь две таблетки.       После них всегда клонит в сон, кожа ещё бледнее. Хосок не любил, когда ему приходилось откармливать Юнги «лекарствами». Но иначе не получалось усмирить безумие Белой вороны, сорвавшейся с клетки. Только так он может вернуть её за решётку. Юнги заторможен и где-то совсем не здесь, почти закатывает глаза, смотрит на него через белую дымку и опирается на капот Ламбо Хосока. Только в эти моменты Юнги может быть спокоен, не обременён своими тревогой и яростью, может на время притупить бескрайнюю ненависть ко всему в мире, в особенности к ней. Он хотел бы оставаться в этом белом тумане вечность, забыть обо всём: о себе, о Джису, о боли. Так приятно и удобно, но это чувство всего на короткий промежуток времени, а потом бывает в разы хуже, когда хочется разорвать себе горло своими же ногтями, впиться в тонкую кожу и разодрать в кровь, сделать себе ещё больнее, не насытиться и прорезать горло другому. После всегда хочется крови ещё больше, умыть в ней город, раскрасить все небеса в красный, затопить целый ад. Хочется слышать крики боли, пока не заложит уши и не станет тошно, насытить животное внутри себя. Это вечный замкнутый круг, без права на спасение — для таких, как Мин Юнги все двери закрыты, будь то Рай или Ад. Все ангелы задохнутся от всей той ненависти, которую он источает в воздух. Он выдыхает его, как углекислый газ, питает им кожу, пьёт вместо вина без прикуски. Настоящие демоны вовсе не в Аду, а здесь: ходят среди людей, натянув человеческую маску, за этой кожей скрывается изголодавшийся и озлобленный монстр, убивающий себе подобных для своей потехи. Юнги и не считает других людей за равных ему, смотрит как на скот, забивает как свиней, держит в клетках, вешает на стенах как трофеи, устраивая выставки.       Хосок всё же отвозит его в офис по просьбе самого Юнги, но не перестаёт кидать встревоженные взгляды в течение всей поездки.       — Не перестанешь оборачиваться — и я тебе глаза выдавлю, по крайней мере, один точно. — Хосок вздыхает тяжело и, качнув головой, отворачивается. Знает, что он не шутит, Юнги не умеет шутить и словами не разбрасывается. Трудно сидеть на месте, постоянно не следя за каждым шорохом в машине, но сказано — значит, к исполнению. Хосок просто привык так: следить за каждым вздохом этого человека, за каждой сменой эмоций, импульсом мышц. Его работа — быть тенью и защитой Мин Юнги.       Хосок больше не проверяет его каждую секунду, и Юнги отворачивается к окну, наблюдая за огненным потоком уличных фонарей, стремительно проплывающих мимо. Опускает окно и просто дышит, чувствует внезапно, что дышать ему осталось недолго. Юнги просто это знает. И потому впервые за долгое время наслаждается этим простым занятием, вдыхает полные лёгкие ночного воздуха. Он очищает разум, отмывает от всего лишнего, выстраивая точный план действий, сортируя по полочкам.       — Лишь ты остался со мной… — Рука у руля дёргается от неожиданного прикосновения холодных пальцев, впервые без перчаток. Хосок удивлённо всё же смотрит на своего босса, впервые ощущая его кожу, поражённо вглядывается в мелкие полосы на бледной, почти голубоватой коже, водит взглядом по крупным синим венам. Прикосновение кожа к коже — высшая степень доверия со стороны Юнги.       — Я знаю.       Юнги проходит один в свой кабинет, велев Хосоку уезжать. У него дел умножилось вдвое, теперь он видел чёткий план действий. Но он внезапно замирает у порога кабинета, стоит возле двери, словно притаившись, глаза пытаются привыкнуть к темноте. Всё его нутро кричит об опасности, каждая клеточка организма в напряжении. Тянется за пазуху, к пистолету. Что-то не даёт покоя — сознание никогда его не обманывало — все радары работают на максимуме. Он чувствует чужое присутствие совсем близко, может даже прощупать в воздухе дыхание, потому что это его территория, этот кабинет — часть его организма, и вторжение он ощущает всем телом. Не шевелится, даже не дышит, в упор смотрит в сторону своего рабочего стола, на повернутое спинкой кресло, будто сквозь него смотрит, знает всё, вплоть до органов выжигает темнотой в глазах. Этот некто, словно ощутив ту сгущающуюся тьму вокруг, — так, что дышать становится трудно, — оборачивается, сидя в кресле. Повисла долгая напряжённая тишина, как сильно натянутая струна из кошачьих кишок — остаётся только надавить смычком и издать первый звук. Струны из кишок глубже и мрачнее, как и эта минутная тишина. Свет бра на столе включается, мягко освещая желтоватым светом лицо сидящего.       — Помнишь меня, Мин Юнги?       Хмурится так сильно, что становится больно. Это лицо кажется до жути знакомым, ответ вертится на кончике языка, горчит, но никак не даётся. Но это тот самый голос с анонимного звонка в офис, после чего его второе здание подорвали. «Ариэль». На лице такая скрытая борьба, что сидящий в кресле решает дать подсказку.       — Неловко вышло, правда? Я надеялась, что ты меня помнишь, в своё время я часто мелькала перед твоими глазами. Я была настолько близко к тебе, что ты даже не заметил меня, — ухмыляется, смотря своими чёрными впадинами.       За креслом Юнги горделиво восседает изящное создание природы, постукивает своими ногтями, всё ожидая, пока его осенит. Наблюдает своими глазами, как шипы розы, режет ими глубоко под кожей, пробирается вовнутрь за считанные секунды, что Юнги ощущает её взгляд внутренностями. Изучает свою нежеланную и наглую гостью с макушки тёмных волос, скользит по тонким плечам, идеальной осанки, очерчивает глазами молочную кожу и тонкие пальцы с длинными красными ногтями.       — Вспомнил. Не видел твоего лица много лет, с тех самых пор, как Джису ушла из семьи. — Она мягко улыбается, но за этой напускной мягкостью скрываются острые колья, которые она жаждет воткнуть ему в самое сердце. Юнги чувствует её скрытые за маской доброжелательности кровожадность и холодную расчетливость.       — Рада, что ты вспомнил меня. — Заправляет за ухо прядь мягких волос и медленно прикрывает глаза.       Юнги знает эту особу, но никогда не придавал большого значения, упустил из виду и дал утечь. Она раньше, как и сказала, часто мелькала перед самым носом. Тогда её звали Чеён. Они с Джису везде таскались вдвоём и были близки, Юнги часто видел её в особняке и, конечно же, досконально проверил до того, как допустил к своей сестре. Но сейчас, очевидно, это всё было фальшью. И ему интересно, знала ли всю правду сестра. Возможно, Джису знала всё.       — Так кто ты на самом деле?       — Фэн Ро, глава «Ариэль», одна из Триад, рада знакомству, — улыбается широко, даже протягивает руку, но Юнги не двигается с места, лишь смеряет презрительным взглядом. Она, ничуть не смутившись, убирает руку и вновь улыбается. Юнги бесит её притворная слащавая улыбка, ему хочется изрезать её лезвием до самых ушей. Сам не замечает, как его лицо искажает уродливая безумная ухмылка, а глаза горят, стоит лишь слегка почуять в воздухе кровь.       Ро даже не шелохнулась, когда Юнги подошёл к ней вплотную, непозволительно близко к лицу, почти касаясь скулой её щеки. Кажется, ничто на свете не может заставить колыхнуться её спокойную натуру, и глава бескрылых не исключение. Она с самого начала не воспринимала всерьёз воронов, будь они хоть трижды первой семьёй в этой стране — для неё они пятилетние дети. На сдвиги по фазе Мин Юнги ей плевать, она подыгрывала ему достаточно долго, настало время прекратить игры и забирать куш.       — Да, хоть Золушка или Белоснежка. Подними свою очаровательную задницу с моего кресла и пошла вон, — шепчет в самое ухо, почти касаясь губами её мочки. Этот шёпот мог бы любому остудить кровь в жилах, если не заморозить на время, но только не ей. Юнги слышит усмешку и крайне хочет потянуться за своим вакидзаси на поясе.       — Видимо, ты не настроен на разговоры. Но наша беседа будет короткой, лишь формальность или простая вежливость. Я пришла лично поприветствовать тебя и, так сказать, заново познакомиться.       — Пришла поздороваться, как мило. Откуда я могу знать, что ты не врёшь? И что вообще существует «Ариэль»? Даже если и так, ты, сучка, подорвала моё здание и крупно нагадила в мои планы. Чего ты хочешь? — С каждым произнесённым словом в нём закипает ярость, всплыло желание вновь накидаться «колёсами», чтобы не прирезать её прямо здесь, на своём кресле. Она вовсе не спешит с ответом или хотя бы вставать, и раздражает ещё больше.       — Скажу прямо. Мне нужна полная власть на континенте, а вы мешаетесь под ногами. Но я достаточно долго и терпеливо окучивала землю, поджидала подходящего момента, и он настал. Всё думала подождать, пока вы не перегрызёте друг другу глотки, но, не удержавшись, вмешалась. Мне тоже захотелось принять участие. Кажется, у вас тут весело. — Поправляет ворот чёрного платья и улыбается невзначай.       — Ответь мне на один вопрос, — сжимает кулаки и смотрит в упор, — Джису знала обо всём?       — Моя дорогая Джису знала обо всём. Знала кто я на самом деле, знала мои цели, но предпочла не вмешиваться. — Юнги поражённо следит за движением её губ, переваривая сведения в голове. Он не мог понять Джису. Зачем? Почему она ничего не сказала и не сделала, а позволила врагу заползти под крыло, ютиться рядом? — Именно ко мне она пришла за помощью, я скрыла её с Тэхёном, правда… не смогла предотвратить смерть. Я думаю, мы сможем договориться, ведь у меня есть то, что ты так долго искал. Тело твоей любимой сестрицы.       Юнги перестаёт дышать, пальцы начинают дрожать. Он хотел. Так сильно хотел забрать себе Джису, хотя бы её останки, чтобы она принадлежала ему хотя бы после смерти. Руки трясутся от нетерпения, в горле пересыхает, он и не знает, что сказать. Фэн Ро замечает смену настроя и усмехается.

***

      — Что ты думаешь об этом?       — Связь. У «Ариэль» что-то личное. Ким и Мин тесно связаны, из общего у них могут быть только Тэхён и Джису. Но каким образом Тэхён? Он не был задействован в этом мире, но насильно пришлось вступить в игру из-за своей жены. А вот его она… Прекрасная Мин Джису, одержимость брата и ненависть Намджуна. Какая у неё могла быть связь с иностранными кастами? Этот некто из «Ариэль» хорошо её знал, даже очень, раз он был осведомлён о личных делах двух враждующих семей. Принцесса Мин, как и всегда, поразительна.       Чимин сидит на диване и болтает в руке бокал с вином, смотря на Чонгука, стоявшего в дверях кабинета. И прекрасно видит, как тот обеспокоен, напряжён так, будто стоит на иглах, хоть и пытается оставаться бесстрастным. Чимин лишь удивляется, как он ещё до сих пор не побежал сломя голову в больницу к Намджуну. Пак не говорит вслух и половину своих домыслов, оставляя что-то для себя.       «Ким Намджун. Каким образом он насолил Триадам? И Ким Тэхён во всём этом главная фигура, вот только разгадка никак мне не даётся. Она в шаге от меня, но в какую сторону двинуться? Тэхён не так прост, как кажется. Он должен был видеть убийцу своей жены, и это не Намджун. Чонгук также знает, кто убийца».