***
Вечером у них состоится крупное мероприятие, на котором должен присутствовать каждый член семьи и показать своё уважение к традициям клана — ежегодный день поминовения предков семьи Ким. Но само торжество утеряло свой смысл со временем и сохраняет лишь название. На деле же все собирались, чтобы обсудить важные дела клана и каждый должен принести верность и клятву, как ежегодная проверка. Эта процедура в этот год, как никогда актуальна в связи с последними событиями. Но самое главное обсуждение на этот год — их «друзья», которые даже не удосужились выйти напрямую, а до сих пор действуют подло из тени. Покушения на Намджуна совершались ни раз, он закалён клановыми войнами с детства, но совет клана понимает, что на этот раз дела куда серьёзней, противник может оказаться им не по зубам, это не обычные их «ссоры» между семьями. Сокджин лежит обнажённый в комнате Намджуна и играет в приставку с кровати, в окружении упаковок чипсов, некоторые из которых раскрошились на шёлковой простыне. Намджун заходит в комнату уже готовый, одетый с иголочки, в своём новом чёрном классическом смокинге, наблюдает такую картину. Поправляет свои Ролексы и пытается сдержать тяжёлый вздох. Проходит в свой гардероб и спокойно берёт парфюм, используя как последний штрих к его идеальному образу. Костюм Джина давно ожидает его, висит у зеркала в полный рост. Старший подхватывает его и пару деталей из своего гардероба, идёт под звуки виртуальной стрельбы и возгласов разочарования, прямиком к Джину. — Ты должен был уже ждать меня, одетый в Армани и туфли Валентино, а не играя в новую игрушку в окружении шести пачек чипсов Принглс, — бросает смокинг на кровать и ещё не распакованную коробку с обувью. Джин что-то мычит, отмахивается, даже не моргает и в той же позе продолжает играть. Но в один момент экран резко чернеет. — Какого хрена, Намджун?! — Кричит на весь дом, он в не себя от злости. Подскакивает на кровати, наступая всмятку на чипсы, которыми провоняла вся комната. Смотрит глазами, переполненными обидой и со всей несправедливостью мира. — Я даже не сохранил! Чёрт, опять придётся проходить локацию заново… — громкий возглас под конец преображается в бубнёшь. С этой фразой он валится обратно на кровать, скидывая все чипсы на пол и накрываясь одеялом с головой. Намджун на эту мини истерику не реагирует, потому что это смешно. Лишь поднимает с пола то, что принёс с гардероба обратно на кровать. Он уже привык к такому эксцентричному поведению и лишь подхватывает на руки тело, закутанное как гусеница, и усаживает рядом. Сокджин всё ещё бубнит, выглядит это крайне забавно и мило, потому что у него надуваются щёки и губы, что старший силой сдерживает свой порыв нежности. — Ты уже большой мальчик, так что веди себя подобающе своему возрасту. И не смотри на меня так, я не разрешал, — довольно резко срывает с него одеяло, оставляя обнажённого. Джин всё ещё строит из себя маленького ребёнка, которому не разрешили поиграть допоздна, хотя ему не семь, а семнадцать, но ему плевать, потому что его девиз жизни «что по кайфу, то и делаю» ещё в силе. Наблюдает, как Намджун чуть нагибается и вдевает его ноги в прорезы белья и надевает на него. Если честно, картина на миллион: Джин с трудом удерживает победную ухмылку, ведь кто бы мог представить, что гроза корейской мафии Ким Намджун будет надевать кому-то трусы? Никто никогда и в жизни бы не додумался представить это. И знание того, что ты являешься единственным человеком, кому глава клана надевает ему жёлтые боксеры Moschino делает счастливым до той стадии, когда он готов добровольно прыгнуть с небоскрёба Намджуна, используя как парашют эти же самые жёлтые боксеры. Сокджин сходит с ума от всей этой ситуации и готов не слушаться, играть сутками, лопать чипсы вагонами, лишь бы добиться этого. Сокджин послушно приподнимается, когда ему начинают надевать штаны, даже ширинку застёгивают и вдевают в лямки, идеально выглаженных брюк, ремень. И он постыдно залипает на этом, как длинные пальцы двигают язычок замка, застёгивают пуговицу и продолжают хозяйничать у него между ног, но самое главное — сосредоточенное лицо Намджуна, которое будто не ширинку застёгивает, а подписывает сделку. — Если ты не закончишь с этой пряжкой быстрей, то у меня встанет, — старший метает на него быстрый взгляд, но Сокджин успевает разглядеть в нём задорные огоньки. Но к великому сожалению, руки исчезают, подхватывая рубашку. — Значит будешь додрачивать в машине, потому что мы опаздываем, — делает бесстрастный вид, но это сродни пытке — не задерживать прикосновения, ведь хочется подольше касаться этой молочной кожи, срывать с неё одежду, а не наоборот. Слегка раздражённо вдевает ему руки в рукава, потому что хочется, но нельзя. Он в этом ужине главный гость и ему срочно нужно просветить семью в свои планы, приступив к их исполнению как можно быстрей. Сокджин на спешку фыркает и смирно сидит, позволяя двигать конечностями как угодно. Закончив с одеждой и обувью, Намджун неожиданно останавливается напротив Джина, стоящего перед зеркалом в пол. Младший выжидающе смотрит на замолчавшего Намджуна, который сосредоточенно смотрел в одну точку. Он смотрит на Джина вдруг по-другому, словно хочет что-то сказать, но не решается, на лице чётко отражена вся та внутренняя борьба. Но потом он будто, наконец, решается, но Джин уже не может понять его глаза. Он читает в них некое смирение, неожиданную грусть, словно он несёт на себе непосильное бремя, эта обречённость нагнетает и на него. Джин не может понять его эмоций, смешанных в одну и не знает название этой конкретной эмоции. Но Намджун знает. И достаёт из кармана маленький предмет, Джин видит издалека промелькнувший блеск. В его крепко сжатой руке оказалась серебряная цепочка. Он подходит к младшему со спины и разжимает свой кулак: на нём отпечатались белые следы и красные полумесяцы от ногтей. Сокджин не говорит ни слова, будто чувствует, что сейчас слова будут лишними, чувствует, что это важно для него, нечто личное. И сейчас он не хочет спугнуть своими неуместными словами, просто ждёт и смотрит на его отражение. На нём появляется и предмет внутренних баталий старшего, застёгивает цепочку на шее подростка, который завороженно смотрит на неё, прикасаясь кончиками пальцев так осторожно, будто в нём хранились все потайные мысли Намджуна, его страх, скорбь, злость и отчаяние. Сердце Намджуна. Его сердце заключалось в небольшом серебряном кулоне, в изображении феникса, летящего вниз, словно разрезая ветер, развивая длинные перья хвоста, плотно сжимает в когтях рубиновый шар. — Он принадлежал моей матери. Сокджин вздрагивает и оборачивается, но Намджун опускает глаза, словно ответ был на носках его туфель. Он никогда не говорил Джину о ней, о человеке, которого любил по-особенному, несмотря на все недостатки, даже после её предательства, когда она почти обрекла детей и мужа на смерть — он любил её. Любовь к матери не сравнима ни с чем, это бескорыстное чувство, но любовь к матери никогда не была для него светлым чувством. Любовь к матери — это перед глазами багровые капли крови, вырвавшиеся из её сердца, лязг лезвия и невидимые слёзы отца, её тёплые руки, пахнущие дорогим парфюмом, холодный взгляд и бокал вина после ужина, как и её скупые костлявые объятия. Намджун никогда не любил взаимно, даже родителей. Любовь к матери сломала его, растоптала изнутри, заставила поверить, что любовь ужасна, за неё платят слезами за закрытыми дверями, сжав зубы. Но ему захотелось понять чужие чувства в первый раз, он хочет с этим понять и свои. — Мама была особенным человеком, а теперь этот особенный человек ты. Сохрани этот кулон. Обнимает Джина со спины так сильно, словно хотел впитать себя им, свой запах и своё имя. Так не хочет отпускать, отойти на шаг назад, хочется простоять так весь день, тычась носом в розовые локоны, слабо отдающие шампунем и беконом от чипсов, чувствовать это родное тело и слышать дыхание, по нему одному он сможет узнать его. В груди мешается слишком много, странные чувства и эмоции, всё кружится в одном водовороте. Сокджин стал для него всем: незаменимой семьёй, поддержкой, домом, который он защищает и готов отдать за него всё, местом куда он будет возвращаться снова и снова, и его там всегда ждут, от него веет тем самым загадочным и так и непонятым явлением «любовь». — Что-то случилось?.. — Такая откровенность немного пугает младшего и он встревоженно смотрит на него через зеркало. Намджун улыбается. «Ты случился». — Ничего. Я просто должен был тебе отдать. Пора ехать.***
Местом встречи они выбрали пятизвёздочный ресторан в пентхаусе, с видом на весь ночной Сеул. Крупные мероприятия для всего клана даются с большим риском — это тщательно спланированное мероприятие. Охранная система должна работать на высшем уровне, ведь это самое удобное время для покушения, когда все члены Фениксов запичканы в одном здании. Охрана стоит у входа, по периметру здания, по району, если начнутся подозрительные движения в сторону отеля. Дорога перед зданием перекрыта на три часа. На каждом этаже так же расположена вооруженная охрана, не считая личной на каждого высокопоставленного человека в семье. Остальная часть вооружённых сил затаилась у административных домов, на крыше, на случай покушения. Поблажек не будет, с такой подготовкой всё должно пройти гладко. В этом году впервые будет присутствовать Джин и это заставляет ещё больше нервничать главу, потому что он главная мишень воронов, кто знает на что решится Юнги. Намджун не хотел до последнего его приводить, но всё же решил, что в случае чего лучше, если он будет ближе, в окружении Фениксов, нежели раздельно, где его проще похитить, когда основные силы стянуты на торжество. Джин привыкший к роскоши, нисколько не удивляется вычурному интерьеру ресторана в бежевых и золотых тонах, флегматично осматривает нескольких людей с клана, те кидают на него взгляд, как и обычно, надменный с щепоткой отвращения, он не остаётся в долгу и возвращает такой же. Все знают его положение в семье. Здесь Сокджин никто, пустое место, ставшее персоной нон грата. Совет Фениксов был категорически против усыновления, тем более вписывать в наследство. По плану ему не должно достаться ни копейки, даже право заходить в особняк и другую собственность Кимов. После смерти Намджуна он официально станет никем, от которого с радостью избавятся дорогие родственники, выбросив на улицу нищим без гроша. В их глазах Джин так и видит эту картину — как они заранее поджигают ему костёр, толпятся у столба, где заживо горит он сам, подливая больше масла. Свято называют эту жестокость инквизицией, избавляясь от неугодного, но утолят они лишь свою жалкую сущность, зависть жаждущую мщения. Одним своим видом он мозолит глаза, как живой пример, никому не нужной в их бизнесе, сочувствия, жалости и некой жертвенности, лишний раз напоминая Ким Тэхёна, из-за которого и пошло всё перемирие по наклонной, в самые болота ненависти между двумя семьями. Сокджин дышит, назло дышит, гордо выпятив грудь и приподняв подбородок, смотрит в глаза каждому, усмехается злобно. Знает, что по плану вселенной не должен был дышать, ходить среди Фениксов в люксовых брендах, дорогой укладке и гордой осанкой. Его местом был гроб с самого рождения, который поджидал его, готовясь в любой момент захлопнуть крышку над ним, перекрыв солнце навечно двумя метрами земли. Держится ближе к Намджуну, сжимая его рукав костюма, плавно спускается кистью ниже, задевая застёжку часов и чуть задерживаясь на шершавых пальцах. Следит за его выражением лица, которое остаётся всё таким же бесстрастным, глаза обводят уже собравшихся гостей и нескольких членов совета. Незаметно для всех плавно просовывает пальцы под рукав рубашки, подушечками плавно массируя запястье, не давая забыть о себе ни на секунду. Просто Джин до безумия хочет быть ближе, всегда, заполнять все мысли этого человека, владеть его эмоциями. — Прекрати, мы на людях, — шипит на младшего, что совсем не слушает, только наглеет, прилюдно повиснув на его руке. Сокджин пододвигается ближе, прижимается к нему и шепчет в ухо, едва касаясь мочки, обжигая горячим дыханием. — Я слышал этажами ниже здесь отличный отель, — прикрываясь ладошкой игриво шепчет с придыханием, хихикая. Намджун хотел что-то сказать, но ему не дают это сделать, выбив все мысли. Джин смачно проводит влажным языком по ушной раковине, от чего по шее и вниз спускаются разряды тока, Намджуну приходится сжать кулаки, чтобы не разложить его прямо здесь и сейчас, на виду у всего клана. После оставляют кроткий поцелуй за ухом и улыбаясь, уходит в сторону. «Маленький провокатор», — думает он и уже представляет, как вжимает это лицо в стену и грубо трахает до звёзд из глаз, пока не сорвёт этот сладкий голос. Ответить ему не успевает, потому что прерывают, подходя к нему поздороваться, а Джин уходит к столам, ухмыляясь многообещающему взгляду старшего. Позже он видит Джина в обществе Джиёна, что успокоило его, тот всё ещё расхаживал в гипсе, а младший уговаривал его разрешить исписать его. Эта картина нравилась ему: Сокджин достающий угрюмого Джи, даже то, что члены кланы были недовольны присутствием первого, просто всё это было обыденно, как элементы, идеально подходящие друг другу. Ему бы хотелось видеть это всегда, не смотря сейчас на шаткое положение семьи. Намджуну не хочется ничего решать, строить козни и быть главным палачом, топить самого себя в крови, ведь только сейчас он понимает, что чем сильней он тонет, тем сильней он потащит за собой Джина. Потому что они тесно связаны. Он не хочет произносить этого вслух, но он чётко ощущает эту связь внутри, она не видна глазу, совсем тонка и неосязаемая, но в то же время такая крепкая, что не перерезать и самым острым клинком, она не порвётся от расстояния. Он всё понимает, но не хочет спугнуть это нечто, глупо боится, что весь этот момент испарится в воздухе, разлетаясь паром. Но он ощущает за спиной холодное дыхание, оно уже касается его затылка, поджидает, когда он даст слабину, готовит для него особенный подарок. Намджун просто просит шёпотом «ещё немного, совсем чуть-чуть». Хозяйка холодного дыхания преследовала его с самого рождения, каждого, кто рождён в клане, она лишь ждёт своего часа, когда придёт время забирать дары. Ведь мирное утро не приходит просто так, Намджун платит за него костями, не своими, но теми, что принадлежат ему. Вся империя Фениксов построена на таких же костях, они живут в них, едят с них и спят на них. Подходит время сесть за столы, официанты подносят первые блюда, вместе с бокалами вина. Гости рассаживаются по столам. Намджун сидит рядом с членами совета клана и близкими родственниками. Рассадка людей идёт строго по семейной иерархии: главная семья, остальные ветви родства и в дальнем углу некровные члены. Среди последних и сидел Джин вместе с Джиёном. И видел, как Намджун постоянно оборачивался на него, пытаясь разглядеть его цветную макушку среди большого количества людей, чему улыбался Джин. В зале приятное тёплое освещение и играет оркестр, придавая настроение ужину, но Сокджина это только утомляет: по его мнению музыка для зануд, будучи не фанатом классики, светские беседы, дурацкие древние правила клана, в котором он чужой. Джи замечает его скучающее выражение лица, что он был готов лечь головой на стол. — Дальше тоже будет так же скучно? Мне не интересно тусить среди кучки стариков, которые меня недолюбливают, — закатывает глаза, когда оркестр начинает играть следующую композицию, один вид запыхавшегося дирижёра утомляет. — После ужина следует собрание главной семьи с советом. Они рассматривают каждого члена клана, а те своими действиями должны доказать совету, что полезны и приносят свой доход, не злоупотребляя в личных целях влияние Фениксов. — Но ведь это бред, правда? Наверно, каждый приворовал себе из общей казны или зажал парочку, другую миллиардов. — Для этого и существует совет, он проверяет дело каждого и работает лично с главой. Они лично знают все поблажки нерадивых, указывая на них господину, а он уже решает меру наказания для провинившихся. Но последствия ты и сам видел, — Джи кривится и чуть притихает, бросив на него взгляд. — Намджун-щи жёсткий человек, он не терпит ошибок. А расплата — жизнь. Вот многие и не рискуют, после вступления на эту должность нового главы, в отличии от старшего брата, что совершил много промахов в правлении. Намджун-щи учился у своего отца, он всегда смотрел на него и его методы копировал, как отражение. Сокджин же думает, что Намджун совсем не такой, каким привыкли видеть его все. Но мысли не даёт развиться следующие моменты. Свет в зале потухает во мраке, эта тьма сильней сгущается с каждой миллисекундой. Но Джин понимает, что потухает не только искусственное освещение, но и что-то безвозвратно внутри. Эти тучи концентрируются внутри него со скоростью молнии, поражают одним уколом в сердце, вливая в кровь чистый сорт страха. И впервые страха не за свою жизнь. Все в зале вздрагивают, когда внезапно потухает свет и начинает настоящий ад на земле. Всё электричество выключается по всему небоскрёбу, словно тьма захлопнула свою крышку, заманив в свою клетку. Намджун успевает обернуться назад, когда прозвучал первый выстрел и дребезг посуды до того, когда его толкнул вниз человек из совета, прикрывая своим телом. Он ощущает на своей спине горячую влагу, быстро пропитывающую его пиджак и острый металлический запах, бьющий по ноздрям. Джин — единственная мысль сейчас, что рябит перед глазами красным, таким же красным, как лужей крови под руками на полу. В полной темноте начинается перестрелка вслепую, лишь огни с улиц дают совсем слабое свечение с панорамных окон. Джин сидит под столом, плотно прижав руки к ушам, но всё равно слышит звук бьющегося стекла и ряд выстрелов. Фениксов расстреливали как скот на убое, придя подготовленными с очками с ночным видением. Сокджин может думать только о Намджуне, вздрагивая при каждом выстреле, не контролируя дрожь по всему телу. Пульс бьётся где-то в ушах, а сердце в горле, лишь сильная хватка Джи останавливает его, чтобы он не побежал в сторону столов впереди. Намджун не понимает. Ничего не понимает. Почему всё опять пошло под откос, где опять он прокололся, ведь всё было тщательно проверено, система охраны была идеальной и отлаженной, это работало годами. Он судорожно сжимает рукоятку пистолета, готовясь выстрелить, но темнота сегодня их злейший враг. Если враги уже здесь, кто бы это ни был, значит все люди снаружи убиты, как и охрана внутри здания. Но как? Как возможно такое провернуть? Если только… Кто-то не знал изначально все планы, как и всю организацию внутри клана, расположение людей, вплоть до каждой назначенной точки. Знал всю тактику Фениксов. Этот кто-то… Знает и его, так же хорошо, как и всю структуру клана, предугадал ход мыслей, как и выбор именно этого ресторана. — Какого чёрта ты творишь?! — шипит Джиён, сильней сжимая за запястье. — А что если… Я не успею, Джи?***
Огонь камина греет конечности, но не согреет ту стужу внутри него. Наблюдает, как она подпевает знакомую ему мелодию, делая глоток шампанского. Лицо Фэн Ро сияет, словно она в нетерпении открыть подарок, который ждала всю свою жизнь. Но так оно и есть, ведь это день будет решающим для неё. День, когда она докажет самой себе, что смогла, смогла получить власть и в этой стране, сместив конкурентов. Это вечное соревнование с собой, ставя цели и достигая их, мчаться сломя голову, сшибая с пути всех, кто стоит впереди — это и есть стиль жизни Розали. Она готова абсолютно на всё ради своих прихотей, чтобы лишний раз показать всем на их место, и она сама решит, где им стоять на шахматной доске, может и вовсе выкинуть с игры за ненадобностью. Или съесть. — Хорошее настроение? — В голосе нотки раздражения, сам не знает почему, ведь всё что важно для Ро, важно и для него. Её желания должны стоять на первом месте. Фэн летящей походкой подсаживается к нему и вручает в руку бокал с шампанским. — Почему такой хмурый? Сегодня падение Фениксов и мы будем главными зрителями. Разве не прекрасно? В итоге эти два клана перегрызли друг друга, я лишь слегка подтолкнула их. Может быть и дала немного военной силы, но это так, мелочи. У нашего дорогого Ким Намджуна нет шансов. — А что насчёт него? — Сейчас мы поедем и заберём птенчика, ему там совсем не место. Если Мин Юнги меня не ослушается, то всё пойдёт по моему плану, — чокается с ним и выпивает остатки шампанского, вставая с дивана. — Поедем же на последний ужин, как тебя здесь зовут, Чонгук? — Откидывает назад волосы и улыбается, протягивая руку Чону. Он смотрит на эту руку, на секунду опуская взгляд в пол, но покорно сжимает тонкую кисть сестры в своей. — Как скажете, госпожа.