1.01.17. Осака. Квартал «Тобита-юкаку».
«Я был недостоин счастья с самого рождения. Это клеймо будет со мной до самой моей смерти. Я не должен был рождаться, порождение ошибки – являюсь живым символом ненависти и неправильной любви. Мне никогда не обрести счастья, не прожить спокойно, мой удел – умереть молодым и хорошо, если мне позволят жить до двадцати. На большее я и не рассчитывал, но… Я так хотел быть с ним. Его имя и было синонимом слова «счастье». Почему мне нельзя быть счастливым с ним? За что судьба меня возненавидела? Раз за разом, когда я думал, что больше не смогу это вынести, она меня удивляла, словно проверяя на прочность, когда уже мои ноги дрожали от тяжести и невыносимый груз придавливал сильней лицом к земле. Но ведь тот, кто не должен был рождаться на свет – не достоин ничего. Я вновь слышу голос папы, хотя со временем его голос полностью стёрся из памяти и я воспроизвожу это своим».Ты единственный, кто остался у меня, Джин...
«Что он чувствовал, оставшись один, без мамы? Я хочу думать, что ему было трудней, чем мне сейчас, но с каждым днём я перестаю в это верить. И начинаю ненавидеть папу. Если бы он уступил маму… может всё было бы иначе? Но при мыслях о нём меня до сих пор прошибает озноб, его глаза в тот день отпечатались в моей памяти навсегда, он снится мне в кошмарах, эти кошмары ужасны тем, что до пугающего хороши, полны смеха и заботы, но от этого я просыпаюсь с криками и отталкивающей внутри паникой. Мне страшно видеть, как я улыбаюсь ему и зову его… Я даже не могу в мыслях это произнести. Но даже его не стало. Сокджин один. Как и должно быть». Горькая усмешка трогает губы, а взгляд уставился в уродливую раковину тошнотно салатового цвета. До него только сейчас дошло, что он действительно остался одинок совсем, никто ему не поможет и не спасёт. Не в этот раз. А как бы он хотел… Чтобы он пришёл за ним, обнял и прижал к себе, унеся от этого кошмара. Словно Сокджин до сих пор жил в том подвале Юнги и оттуда не выбрался, Намджун вынес тогда не его, а кого-то другого. А он остался смотреть на его уходящую спину вместе с его копией, двери закрылись, погружая в темноту и чудовищно сильный холод, холод смерти, оставшись наедине с трупами. Эти куски тел… чётко представляются, подгадав самый беспомощный момент. Кровавый дождь не прекращался, пропитывая всё тело, из-за чего он чувствует себя грязным. Намджун не придёт за ним. Намджун мёртв. Мысли об этом заставляют вновь задыхаться, хоть и прошло полгода. Но рана в груди настолько свежая, будто вчера у него разорвали её и покопались внутри, выпотрошив сердце, оставив от него лишь израненные куски плоти, больше похожие на фарш. Сейчас это кусок гнили, даже ни на что не похожий, соль проела насквозь, оно теперь напоминало камень, но с мыслями о нём вновь реагировало и обливалось кровью, но так ещё больней, жжётся, а кое-какие швы расходятся и вновь сердце разлагается на ошмётки. Джин устал собирать жалкие куски вновь и вновь, но у него не осталось ничего кроме этого. Он живёт воспоминаниями, только так он здесь выживал до сегодняшнего дня. До ужаса боялся забыть его голос, призывая в памяти вновь и вновь, чтобы сохранить как можно больше.Мама была особенным человеком, а теперь этот особенный человек ты. Сохрани этот кулон.
Джин сжимает зубы и сдирает костяшки пальцев о разбитый кафель, затем бьёт ещё сильней, пока огонь боли не сжёг руку, пока она не онемела. Но настоящий пожар был внутри него, он сжёг всё внутри после себя, оставив выгоревшие руины и пепел. Фениксы восстают из пепла — Сокджин больше не верит в эти чудеса. Немой крик вырывается из напряжённого горла, большие солёные капли разбиваются о кафель смешиваясь с кровью. Боль в руке просто не чувствуется, если даже он её отрубит прямо сейчас – ничего не почувствует. Он живёт с болью внутри изо дня в день, она разъедает как кислота, оставляя уродливые шрамы, Джин покрыт ими весь. Задыхается, хватает ртом воздух, но будто он оказался в солёном море, эта вода шипит и только причиняет боль при каждом вдохе. Сжимает в кулаке до крови кулон и разрывается в беззвучных рыданиях. Так невыносимо больно, когда счастье было у тебя в руках, но его отобрали с них же так быстро, не успев и насладится им. Сокджин помнит всё. Его дьявольскую улыбку и ангельские ямочки, глаза в которых была тёмная бездна и мягкие крылья, готовые возносить его до небес и опустить так же быстро в жаркое пекло ада. Его короткий отчаянный поцелуй, который был последним. «— Не время капризничать, выполняй что я говорю!» – были последними его словами. Сокджин не хотел отпускать Намджуна, но оставил его там одного. Но Намджун, как и сказал когда-то Чонгук, не супермен и у него есть свои слабости. И этой слабостью оказался Джин. Распахивает ладонь, словно красную розу и смотрит на серебряного феникса с рубином в когтях. Там, где было сердце Намджуна, что он отдал ему. Джин бережно прикасается пальцами к кулону, размазывая по нему свою кровь, не замечая, как слёзы капают на голову феникса, стекая дальше по его клюву, чтобы в конечном итоге остановится на рубине. – Прости… Прости меня, Намджун. Я хотел быть сильным для тебя. Но я больше не могу. Я не такой сильный как ты… – Джин надевает кулон на шею, оставив бережный поцелуй, чувствуя привкус подсоленной крови. Ему больше не страшно, совсем нет. Самый страшный момент в его жизни уже прошёл тогда, когда он впервые услышал свой смертный приговор: «он мёртв». Тогда Сокджин почувствовал, как от него отрезали плоть за плотью, эти слова заняли пару секунд, сказанные так просто, но для него после они звучали мучительно долго, под палящим солнцем и невыносимой болью срезаемых от него кусочков, медленно и жестоко. Эти пытки продолжались до тех пор, пока он не принял его смерть, вместе с тем и последним ударом кинжала ему пронзили сердце. От его души остались теперь лишь изрубленные ошмётки после жесточайшей пытки – потери любимого, сравнимой для него с изощрённой и самой пугающей пыткой Триад. Они смогли убить его изнутри, лишив Намджуна. А Сокджин решил добить себя, чтобы прекратить эти мучение и навсегда уйти из этого проклятого места, чтобы наконец найти освобождение для себя. Застёгивает цепочку на шее и опускает, феникс спрятался за ворот футболки, примыкая к груди. Джин с опустошённым взглядом опускает руки и прикрывает глаза на полминуты. – Могу ли я рассчитывать, что это приведёт меня к тебе?.. После этих слов он берёт в руку отколовшийся от кафельной плитки осколок и без промедления, одним движением, прорезает левое запястье, потом перебрасывает в другую руку и режет второе. Сейчас это его единственный выход. Глубокие раны жгутся, кровь капает на грязный пол туалета, почему-то сейчас он снова уставился на уродливую салатовую раковину. Только бы успеть… Странно, но Сокджин боится сейчас только опоздать. Смерть уже давно его верная подруга. – Быстрей… – кровь продолжает течь по потрескавшемуся желтоватому кафелю, в глазах начинает мутнеть, а голова кружится всё сильней. – Ну же… скорей… – сквозь шум в ушах он слышит быстрые стуки шагов, взбирающихся по лестнице. Холод подбирается к нему сначала с кончиков пальцев, овладевая постепенно всё тело. Тепло медленно вытекало вместе с кровью, от этого ему словно легче, с каждой утраченной каплей ему становилось лучше. Прикрыв глаза, он падал вниз, в мягкие птичьи перья, почему-то ему они казались огненно-рыжими. Эта мягкость обволакивала всё тело, которое сейчас было само как пёрышко, настолько он чувствовал себя легко. Сознание всё дальше отдаляется, вместе с темнотой в глазах, он бежит за ней, пытается коснуться рукой, но та будто специально ускользает, когда он почти её настигает. Будто сквозь бульканье воды в ушах к нему прорываются неприятные громкие звуки, они ближе и ближе к нему, когда до него вдруг доходит осознание, что это стуки в дверь. До него доносится этот омерзительный сварливый голос, который по видимому достанет его откуда угодно. Сокджин досадливо хмурится и умоляет кровь течь быстрей, иначе он не успеет. Если не успеет – у него больше не будет ни одного шанса. Этот билет в один конец последняя его надежда и он не может упустить этот шанс. – Сукин сын, открывай! Малолетняя тварь, я сейчас выбью дверь! Син, даю тебе три секунды и я выбью её! Через дверь ванной доносится громкий голос этой старой ведьмы Иоши. Если бы Сокджин мог, он бы прикрыл уши, но теперь его сухожилья никуда не годятся. Он лишь шепчет посиневшими губами «скорей», чтобы навсегда сбежать из этого места. – Только сейчас… пожалуйста… – еле шепчет губами, сам не знает у кого просит, но что-то должно отвечать за всё дерьмо в его жизни, по крайней мере, он в этом уверен. Будь то бог, система, судьба, ему плевать кто, лишь бы его последняя мольба была услышана, только на этот раз. Умирать в загаженном туалете, в чужой стране, поуши в дерьме так глубоко, что выбраться оттуда кажется невозможным, но выход есть всегда и Сокджин нашёл его. Смерть? Он часто думал об этом, как бы он выглядел умирая или фантазировал про обстановку. В детстве представлялось это в уютной кровати, где на тумбочки флаконы лекарств, а рядом дети и внуки. А повзрослев он думал, что его грохнут враждебные кланы, те же вороны или змеи. Его бы просто заказали. Или же он бы убился в каком-нибудь элитном клубе, немного перебрав с наркотой. К семнадцати годам круг конкретно сузился на одной персоне. А о таком исходе он и представить не мог, если бы даже как следует поднапряг мозги. Всё через что он прошёл кажется ему нереальным, такое просто не бывает с обычными людьми, это сюжет для голливудского блокбастера на миллионные кассовые сборы, но не для него. Джин мог бы написать автобиографическую книгу и по нему бы снял фильм Тарантино. Почему-то ему сейчас до безумия смешно, но и на смешок сил уже нет. Пожалуй, такой конец жалок и ничтожен даже для него. Но сама мысль, что всё закончилось и больше не придёться бороться и страдать — греет изнутри. Глухой громкий стук двери об стену и несколько отсыпавшейся штукатурки на пол. Топот ног и вся крохотная комната забита. Разбитый к чёрту кафель трещит ещё больше, кровь размазывается по нему, оставляя отпечатки нескольких подошв. Противный и быстрый цокот каблуков режет слух даже так, когда все звуки так далеко. Начинается мельтешня туда сюда, звонки, разговоры на японском. Сквозь туман Джин видит, как его онемевшие руки двигают, что-то с ними делают, продолжая какие-то махинации сквозь помехи в зрении. Внезапно его вырывают из безмятежья наглым образом, влепив сильную пощечину, изодрав кожу кольцами. Джин хрипит и с трудом фокусирует взгляд. Перед ним появляется озлобленная гримаса Иоши, ещё уродливей чем обычно, он прикрывает глаза, сказав: «Пошла нахуй», но как оказалось, вовсе не в слух. Стоило ему опять отключится, вторая пощечина горит на той же щеке, где уже набухает кровавая ссадина. Его хватают за лицо силой и один из помощников заставляет держать глаза открытыми, раздвигая веки пальцами. Иоши гневно дышит прямо в лицо, Джин улавливает мерзкий запах чеснока и крепких сигарет. – Ублюдок, только посмей отрубиться и сдохнуть мне тут. Слушай сюда, Син, – смотрит в его красные от сухости глаза, не отрываясь ни на секунду. – Ты моя куколка, а куколке положено быть послушной и сидеть там, где её оставили и делать то, что сказано. Я тебя даже на тот свет не отпущу, твоё место здесь и только здесь, Син. Отсюда ты выберешься только тогда, когда ты сдохнешь от СПИДа и даже твоё разложившееся тело не будет никому нужно, его просто выкинут в мусорку за углом, – приближается и говорит вкрадчиво, будто клеймя каждое слово на нём. – А знаешь почему, милый? Потому что ты и есть мусор. В глазах скопились слёзы и вовсе не от сухости. Безысходность горько бьёт его под дых, оставив лежать скрючившись на коленях. Жестокость сама взяла и засунула силой в его глотку реальность, в которой он оказался, но она такая нереально дерьмовая, что в этот сюрреализм трудно поверить. Но это происходит с ним. Хотел бы он просто отделить своё тело от себя, оставить им эту "куклу" и уйти. Думается ему, эта старуха его душу притянет своими руками обратно в эту мерзкую землю. – Чего ты плачешь, куколка? Ну, чего так долго едут?! Если он сдохнет, я урежу вам зарплату вдвое! – Ненавижу тебя… Будь ты проклята, сука… – За суку и самовольность ты мне поплатишься. Как оклемаешься, я верну тебя в западный район, в ту яму, откуда ты и вылез. Если тебе не угодили эти сладкие условия, то милости просим обратно туда, откуда и начинал. Ты ведь знаешь какой здесь рай, правда? Внутренности Джина обмазываются страхом и диким ужасом при упоминании западного района Осаки «n». Воспоминания о пребывании там ещё свежи в памяти, как сливочный бисквит, только вот жизнь там далека от сливок. Перед глазами высвечиваются ночные огни, совсем неприветливые к нему, обшарпанные здания и улицы заполненные этими людьми, их сальными кровожадными взглядами, вымораживавшие до пара изо рта.***
2.02.16. Сеул. Резиденция Мин.
Порой чёрные клавиши совсем исчезают с поля зрения, то внезапно появляются, потом опять прячутся за белыми, танцующими пальцами. Это был танец, словно две руки – танцующие в вальсе, плавно почти пересекаются, но отдаляются, словно два магнита с одинаковыми полюсами. Тонкая ткань обернула собой костлявые пальцы, наблюдавшие уверены, что под ними кожа такая же белоснежная. Меланхоличная мелодия раскачивается по воздуху, как пёрышко, не находя своё место приземления, её носит от одной стены к другой, захватывая одного слушателя, то другого. Недосказанность, меланхолия не произнесенных слов – именно так она ощущается. Загадочное вступление, как утренний туман, тревожно заводит в глубь тёмной чащи, после проявляя сквозь тесные ветви чёрных деревьев лучи солнца. Но они исчезают так же быстро, как и вальсовые па на короткое мгновение. Солнце снова погаснет, погрузив в беспокойные сумерки, заставляя метаться что-то большее внутри тебя, снова ворошит душу и опять по новой одиночный вальс. Слушателю всплывают приятные воспоминания, но они давно в прошлом, затерявшись в тумане, но всё ещё их можно разглядеть. С последним нажимом пальцев, ты остаешься один с воспоминаниями и тебя мучает недосказанность твоих слов. На душе меланхолия, вновь возродившаяся вместе с памятью. Юнги медленно отнимает свои пальцы в белых перчатках. Его губы чуть приоткрыты, словно он хочет что-то сказать, но у него больше не осталось ни для кого ничего, он исчерпал свой багаж, слишком много отдавая пустых слов. С последним звуком растворились и его слова, которые он никогда больше не сможет произнести в слух. Слов нет, как и адресата. Но в своей голове ему кажется, что с его тихим дыханием они дойдут до неё. Она поймёт, всегда понимала. Тонкую, почти хрустальную тишину прерывают, как бы порвали струну скрипки. Медленные аплодисменты возвращают всех в комнату, отрывая от личных воспоминаний, задурманенными загадочной мелодией. – Le mal du pays Листа звучит несколько иначе в твоем исполнении. Ты однозначно во всем талантливая личность, Юнги. Пальцы скользят по клавишам, танцуя, в моем исполнении это звучит несколько механически. Мы очень благодарны за такой подарок, хоть ты и запросил его в качестве последнего желания. Сутулая спина Белой вороны теперь казалась не такой устрашающей и совсем крошечной, словно из него высосали все жизненные силы. Он лишь смотрит на свои руки, но смотрит сквозь них – голова пуста. Нет смысла сейчас ни о чём думать, ведь ничто уже неважно. Видя его в первый раз, можно не поверить, что этот человек управлял огромным кланом, единственный и последний прямой потомок. Но сейчас он сидит за чёрным роялем, за которым кажется совсем исчезающим, словно медленно испаряется как пар, от него не осталось совсем ничего. Ему больше не за что бороться, все свои тузы он растерял, а джокера и вовсе у него никогда и не было. Юнги теперь думает, что всё то, что у него было не стоило и гроша. Деньги, власть, территории – одно барахло. Ему не нужно было ничего из этого, он добивался этого на зло всем, но больше всего для неё, что она не оценила. Кольцо Джису совсем малюсенькое для него, жмёт палец, даже мизинец, но так даже лучше, ведь бриллиантовая гравировка сильней отпечатается на коже. Он хочет ощущать её в эти минуты. Смотрит на свою правую руку с двумя клановыми кольцами, на одном ворон без крыльев, на другом с одним крылом. Может и вправду у Джису было это крыло? Она всегда стремилась к свободе и ненавидела порядки клана, всегда делала что хотела, ни с кем не считаясь, любила ветер в волосах на Порше, как и Дайкири, где-нибудь подальше от дома. Вот и улетела. Но на одном крыле не разлетаешься. Розали сидела на диване у камина и закончив со скудными аплодисментами, чуть склонила голову, наблюдая за Мин Юнги. Она много раз видела последние минуты жизни людей, но никогда тех, кто был так спокоен, зная о своём безрадостном конце. Красное сухое вино украсило этот вечер, добавив драматичности своей горчинкой на языке. Чонгук сидел на ковре, у самого камина, заторможено наблюдая за огнём, он и не слушал игру Юнги. Хосок сидел рядом с сестрой, залпом допив остатки с бокала, краем глаза наблюдая за Джином, что сидел на полу, привязанный к ножке дивана, а во рту был кляп – чтобы не прерывал композицию своими криками, но и без того он ничего больше не произносил. Просто он оказался так же парализован этой игрой и напуган одновременно. Фэн Ро бросила на него взгляд и улыбнулась безмятежно, даже слегка сонно, словно не хотела никуда торопиться, но у всего есть распорядок, как и у времени. – Надеюсь, ты так же не будешь сопротивляться. Впрочем, в этом нет смысла. Сейчас они сидели в гостевой главного особняка Мин. Юнги уже знает, что она перевозит сюда часть штаба, для обоснования в Корее. Она уже сидит здесь, на любимом диване матери, попивая лучшее вино из их семейного погреба. Фыркает и устало улыбается, скорей просто скалится беззлобно. Ро касается руки Хосока. Пора. Он переводит взгляд с её красных ногтей, до Юнги впереди. В его голове всё ещё играет эта мелодия, он часто играл её, особенно по ночам, когда мучала бессонница. Перед глазами чётко стоит картина, как Юнги сидит за этим роялем в свете огня из камина и начинает своё безмолвную трагичную исповедь. Хосок знает о чём он хотел сказать и о том, как хотел сказать. Хосок всегда был единственным слушателем. Может Юнги хотел, чтобы он знал, чтобы он единственный понял, хотел, чтобы он понял. И он понимал. Каждое утро Хосок учился просыпаться для своего босса, запоминая весь распорядок дня, как и всех врагов клана, как и возможных союзников. Знает слабые места всех игроков, здесь как в покере. Одним из важных занятий, помимо клана, была коллекция. Он тщательно отбирал прекрасные и наиболее подходящие для Юнги «материалы». И никогда не ошибался с выбором. Ему кажется, что только так и поддерживал себя Юнги, пытаясь по кусочкам воссоздать её. Хосок сам наблюдал, как постепенно, с каждым днем распадается его личность. Но он ничем не мог помочь, хоть и это не входило в его обязанности, как скрытого джокера. Джокер хорошо справился со своей ролью, подтолкнув Юнги к власти. Он медленно, но верно готовил его к главе клана, как и подчинению остальных семей, подготовив почву для прибытия сестры. Хосок отлично справился со своей ролью и должен так же её завершить. Чётко и чисто. Юнги смотрит на него, прямо в глаза, не сводя взгляда. Он не видит в них ни капли осуждения, гнева, ненависти. Лишь пугающее его принятие с пропастью опустошения. Мне жаль всех овец, ведь они хорошие, но также не могут ничего изменить. Я люблю всех овец, но не могу помочь. Не ходи в лес овечка, там темно и страшно. Но ты всё равно туда бредёшь, заблудшая овца. В лесу жгут заживо овец злые лисы и волки. Ведь им не жаль вас. Их косые злые взгляды сдирают с них шкуру, чтобы позже обглодать до последней косточки, не оставив и копыт. Я устал быть пастухом. Лисы и волки ненавидят пастухов, я слышу, как они точат клыки. Шёпот за спиной и голоса в голове. Их образы режут и меня взглядами. Их глаза горят жёлтым в темноте. Сжимает рукоятку пистолета, метал быстро нагревается под горячей ладонью. Перстень с бескрылой птицей неожиданно жмёт. А он всё ещё смотрит, так же безмятежно и просто, словно ждал ответа на вопрос «как дела?». Наконец, слабая ухмылка искажает мирное лицо Мина, но от неё в глазах читается огромное сожаления, что при первом взгляде воспринимается за безразличие. Кошачьи глаза заглядывает внутрь, глубже и глубже, изредка моргая. Ощущения, что между ними был отдельный диалог, отдельно от этой комнаты. Хосок с безразличным лицом смотрит в ответ и видит, видит сидящую глубоко внутри ворону с обрубленными крыльями, в цепях и кровоточащей раной. Она кричала внутри и билась о цепи, клюв выдвинут кверху, к чёрному небу, ближе к кровавой луне. Чёрное, как корабельная густая смола небо, алая луна восседает на своём единственном законном троне. Пустынная мёртвая земля такая же чёрная с единственным на нём высохшим белым деревом, а на нём огромный белый ворон, прикованный к нему цепями. Он сам себя посадил на цепи и сам не может освободиться… ведь свобода – умерла, забрав ключи с собой под землю. Белая ворона сможет освободиться, если только найдёт её… Но слишком поздно. Этот путь был слишком долог и короток одновременно. Если раньше у неё не было крыльев – были лапы, то теперь их оторвали живьём, оставив так прикованную к дереву. Ворона теперь олицетворяет свою собственную коллекцию, пускай и только для одного зрителя, который может это увидеть. Сегодня - друг, завтра - враг. Не умей смотреть, умей видеть за лицом. – Не должен был… – хриплый шёпот удивительно гармонирует с тресканием костра на моменте щелчка спускового крючка. Одновременно с этим в голове у Хосока щёлкает понимание его слов. Он всё ещё помнит прикосновение кожи, словно холодный шёлк, почти скользкой на его шершавой, мозолистой руке. – Скажи мне напоследок… своё имя. Хмурая полоса между бровей выдаёт удивление, но рука так же крепко держит оружие, ровно вытянув вперёд, прицеливаясь ровно в голову. Губы плотно сжаты в бледную линию, а взгляд остро выточенный, как и прежде. – Хосок. – Значит не скажешь… Между ними сгущается воздух, а расстояние больше с каждым мгновением. Взгляды смотрят в упор, но больше не видят, между ними выстроился айсберг. Кажется, что вот-вот пойдёт пар изо рта. – Не должен был. Повторяет Юнги и опускает покорно глаза к своим рукам. Рядом ощущает чьё-то давящее присутствие, совсем рядом. С закрытыми глазами ему кажется, что рядом стоит чёрный и огромный дракон, нависая над ним, продавливая его всё ниже и ниже в землю. Этот дракон журчит на слуху, как чёрная вода и совсем скоро он поглотит его. Юнги уже чувствует наполняющиеся водой лёгкие, как забиваются ноздри, задерживает дыхание и глотает эту чернь, проталкивая до самого желудка, но кажется, что в чёрную яму у себя в грудине. Там внутри всё скручивается водоворотом, спиралью постепенно затягивая его тело. Шум воды в ушах настолько громкий, словно он глубоко под водой, а соль шипит, как со дна бокала с шампанским. Вот только не он открыл бутылку и не он празднует. Голос настолько искажённый, напоминающий звериный рык, проникает сквозь шторм в ушах. – Знаешь… – говорит Фэн Ро рядом с Юнги. – Ты думаешь сейчас, что сломлен? Империи падают, империи возрождаются. Люди нет. Они падают в бездну одни. Она приближается и заглядывает ему прямо в лицо. В её глазах победный огонь, посмотрев на них можно было услышать торжественный звон колоколов. Приоткрывает губы, мягкое дыхание чуть долетает до Юнги, но ему уже всё равно, что она ему скажет. Ведь всё кончено. Его роль сыграна, нити прорезаны. Красные ногти постукивают по крышке рояля в нетерпении. – Мне недостаточно твоей пролитой крови. Я должна убедиться, что уничтожила тебя до последней твоей крупицы, убью всё живое и мёртвое в тебе, чтобы оставить от тебя не только пустоту, но самое главное – ненависть к себе. Твои последние секунды жизни будут пропитаны ненавистью к себе и ты поймёшь, Юнги, что ты разрушил всё собственными руками. После сказанного, пуля во лбу покажется тебе подарком, ты бы сам умолял меня о ней. Потому что ты сам захочешь умереть. Чонгук подливает себе ещё вина, сразу допивая залпом. Ему наскучила эта затянувшаяся игра, но ему не терпится посмотреть ему в глаза. Чтобы почувствовать всю его боль и отчаяние, чтобы пропитать этим крепким запахом всё тело и питаться воспоминаниями о чужой горечи ещё долго. Чонгук падальщик. Для Чонгука вкус чужой боли как хорошее вино, он будет наслаждаться им, перекатывать на языке и вдыхать глубоко горьковато-сладкий аромат. Вкус чужих страданий – его любимое лакомство. Юнги несколько секунд не может связать слова в один единый смысл. Они кажутся ему чем-то нелепым и смешным, эти звуки, эти буквы. Как хаотичный набор, который настолько несуразен, что не воспринимается никак мозгом. Молчание длиною с минуту наполняет простор всего дома, выходя и за его пределы, так и застывает в воздухе, оседает на роскошный сад, на эти кирпичные кладки, на ангела в фонтане, где когда-то плавали трупы его ближайших родственников. Потом частичка за частичкой всё начинает складываться в голове, накладываясь друг на друга с последующими воспоминаниями из прошлого.«Я люблю его, — она вновь бережно оглаживает свой живот, в глазах тонет сожаление и невыносимая печаль».
Сокджин – твоя кровь и плоть. Сокджин твой сын.
Юнги словно наступил на мину и теперь его оглушило, в ушах нестабильный звон. Он не здесь, только бы не здесь. Когда он сидит в пару метрах от него, смотрит так же потерянно как он сам.«Ты будешь идеальной частью моей коллекции»…
Сокджин. Сколько раз он хотел убить его? Нет. Сколько раз он хотел «возродить» его? В голове уже жила насыщенная картина с его возрождённым новым видом, что она ему снилась так реально. Эта хрупкая шея, что была под его вакидзаси, запах его драгоценной крови… Глаза матери и улыбка матери.Почему?
Джису не хотела его. Она ненавидела, что именно твоя кровь течёт в нём.
– Пап… Папочка?.. Я голоден, пап… Папа… Ты спишь?