Может, лучше для меня будет умереть?
Рот и нос забиты водой, жжётся хлором так неприятно и больно. Сокджин вновь глубоко глотает кислород вместе с водой перед тем, как оказаться в бассейне, слыша шипение в ушах. Стук в них усиливается, как от громкого барабана, горло невыносимо сокращается, словно при тошноте, пытаясь безуспешно вытолкать хлорированную воду. Адское жжение в лёгких выбивает все мысли, голова оказывается пуста совершенно. Паника невыносимо бьёт по голове непрерывно, сердце как бешеное, долбит с пугающей частотой. Джин захлёбывается и безуспешно скребёт ногтями по руке, плотно сжавшей волосы на затылке. Бьёт со всех сил, но хватка кажется бетонной. Боль достигает своего апогея, как и жуткое чувство страха, как инстинкт выживания. В глазах мутнеет и постепенно проваливается в темноту до того, как его вновь тянут наружу. Он выхлёбывает воду, выхаркивает болезненно, не может ещё несколько секунд вдохнуть воздух. Вода течёт из носа, рта, ушей, вода повсюду, как и в его лёгких, создавая ощущения не воды, а огня. Его топили вниз головой в бассейн множество раз, давали прийти в себя и снова погружали в воду, пока его попытки вырваться не ослабеют. Чонгук с садистским удовольствием наблюдал за этим, словно он топил котёнка. Решал жить ему или нет, решал когда ему можно дышать, когда нельзя. И он бы так хотел утопить котёнка. Может, лучше раздавить всмятку? — Малыш, ты совсем хрупкий и слабый. Ты не выдержишь и малой части наших с братом игр, — похлопывает по спине, помогая выкашлять воду. Всё лицо Джина было пугающе бледным, а белки глаз красными от воды, губы в контраст напоминали синие ирисы. — Страшно? Страшно умереть? — голос Чонгука пробирается сквозь туман в голове, искажаясь и обретая помехи, от того ещё пугающе и зловеще звуча. Перед глазами блики воды на солнце, бортик бассейна двоится. Чон не дав толком отдышаться, тащит за руку в дом, Джин лишь волочится за ним бессильной массой. Его попросту волочат по полу, тело как мешок набитый песком, тянется за своей рукой, ударяясь обо все углы дома. Джин пришёл в себя лишь тогда, когда его бросили на пол, как ненужную, сломанную вещь. Именно так он себя ощущал — вещью, которую можно швырять, рвать на части, топтать ногами и сломанную бросить. Чонгуку было недостаточно изувечить его морально, ему нужно было изодрать его всего, чтобы утолить свою бездну, насытить наконец её пасть. Смотрит на свою «игрушку» как собака на кость и улыбается, глаза озорные и хотят играть. Оскал неестественно сильно натянут на лице, от чего оно больше напоминало резиновую маску, глаза блестят в полумраке помещения, словно ненастоящие. Медленно наклоняет голову в сторону и разминает шею, дав хрустнуть каждой косточке в шейном позвонке. Это напомнило Джину звук игрушек с заводным механизмом на спине. «Кр… кр… кр…», — заводятся все детали одна за другой. Джин слышит эту скрипящую трескотню. Неожиданно Чонгук замирает на месте, перестав моргать, абсолютно все нервы в его теле напряжёны до предела, сейчас он словно мраморная статуя. Сокджин кратко наблюдает за ним, как за опасным хищником, готовым разорвать в любой момент на рваные куски мяса. Лицо Чона остаётся таким же непроницаемым, но из приоткрытых губ вырывается странный гортанный смешок. — Что ты говоришь? Нет, я не думаю… Что? Но так не получится, правда? Сестра… Ро не позволит, мне нельзя, пойми меня… Мне нельзя! Нельзя! Заткнись, твою мать! Заткнись! Не хочу говорить с тобой! Прекрати! — кричит на самого себя, продолжая безумный монолог, при этом лицо выражало сотню эмоций за раз, как переключающийся экран телевизора. Сокджин от страха пятится назад, пока он не является центром внимания. Ноги парализовало, как и само тело невозможно замедленное, деревянное совсем и оттого неуправляемое. Страх заковал в тиски, в свои колючие руки, что не выбраться, даже с трудом пропускает воздух. В голове до сих пор звон и огонь в лёгких и глотке не утихал, разгорался с каждым поступлением кислорода только больше, лопая воображаемые стёкла. Стук со стеной слишком громко отразился в комнате, на минуту воцарилась звенящая тишина, всё помещение замерло в одном кадре. Собственное дыхание стучит где-то в груди, а сердце вытекает на кончике губ, глазные яблоки бьются в груди, легкие всё горят пламенем, а каждый нерв вибрирует на манер последней струны фортепьяно в долгой целой ноте. Последнее глубокое обжигающее дыхание стучит в висках и Джин подрывается с места. Сокджин вырывается с комнаты, словно с желудка огромного кита, высвобождаясь через его огромную пасть. Боится оборачиваться, бежит вперёд по коридору, сталкивается со стеной, сворачивает в сторону и снова бежит. Кровь гулко стучит, пузырится, нагревается, примешивается с острым адреналином. Только держась лишь за этой чувство он продолжает своё бегство. Разум кричит «нет!», но тело само позволяет оплошность, эта глупое человеческое, идущее инстинктивно — Сокджин оборачивается. Видит нечёткое тёмное пятно, скрывшееся за поворотом. Затем глаза отказываются верить в происходящее, это всё похоже на игры его больного разума, напоминавшие ему кошмары, снившиеся каждую ночь. В его снах кровь, много крови и бегство по запутанным коридорам в чертогах мозга. Страх вторит ему — «беги!»; эго — «умри». Пол начинает, плита на плитой, проваливаться вниз, ноги не чувствуются, продолжая бежать, словно по воздуху, но бежать и только бежать. Сокджина может спасти только он сам. Ему придётся бороться самому, спасать себя, выживать, стиснуть зубы, прокусывать до крови губы, но — выжить. «Живи», — шепчет что-то внутри, что засело так глубоко, он этого не видит, почти не чувствует, но оно там обитает и шепчет без устали слабое «живи». Джин не разбираясь подчиняется этой прихоти, бежит быстрей по длинным коридорам, почти спотыкается, ноги отказывают, сердце готово не успеть разогнать кровь по телу. Пол рушится, пропасть подкрадывается ближе к нему, вот она совсем близко, разница всего лишь в один единственный шаг. Сокджин не сразу понимает, что произошло, лишь чувствует пустоту под ногами, когда стена напротив постепенно исчезает из виду — его глубокий отчаянный выдох остаётся в коридоре прежде, чем полы наглухо захлопываются с громким треском над головой и тьма наполняет всё. Сокджин стонет от тупой боли в спине и скрючивается на боку. Открывает глаза, но не видит вокруг ничего, кроме всепоглощающей плотной темноты. Сюда не пробирался ни один луч света и тепла. Он быстро начинает мёрзнуть, совсем скоро начиная дрожать всем телом. Неизвестность устрашает. Здесь не было ни одного звука, только замогильная тишина, словно он оказался заживо погребённый глубоко под землю. Встаёт на ноги, пытается прислушаться, вытягивает руки вперёд и ощупать направление. Темнота — худший враг разума. Ему мерещатся пугающие образы, он не знает размеры пространства в котором оказался, может эта темнота бесконечна, уходя далеко на несколько тысяч миль под землю. Доходит осознание существования этажа выше и он пытается дотронуться, тянет руки, прыгает, но не ощупывает ничего. Паника накрывает всю голову и он пугливо озирается по сторонам, уже запутав все направления. Внезапно раздаются со стороны шаги, Джин вздрагивает и оборачивается на шум, с силой сжимая кулаки, до крови впиваясь ногтями в кожу. Шаги быстро пробегают мимо и исчезают. Сокджин вскрикивает и бежит в противоположную от них сторону, но шаги бегут за ним. Слезы текут безостановочно, страх пробирается в самые потайные уголки его души, завладевая главенство разума, он просто бежит вслепую, зажмурив глаза. Сердце колотит под ритм топота ног за спиной, что всё ближе подбирался к нему. Джин начинал сходить с ума от страха. Он делал один шаг — за спиной два. Но внезапно всё прекратилось, некто за спиной исчез. Нервы начинали сдавать. Шаги исчезали, то вновь появлялись, играя с ним в салочки, загоняя в ловушку, отбирая все жизненные силы. — Выходи! Чон Чонгук! Ведь так тебя зовут?! — Джин на пределе и он не знает откуда в нём эта смелость, которая тут же пропала. На крик отзываются и он чувствует, как его схватили за горло, а ведь он даже не слышал шагов. Горло схватили в тиски и он слышит громкий рёв: — Нет! Его одним ударом в лицо валят на пол, пространство теперь не кажется таким устойчивым. Он не видит Чонгука перед собой, лишь жмётся в страхе, не зная откуда принесёт следующий удар. Внезапно его охватывает дикая боль, она невыносима, он почти теряет от этой острой боли сознание, тело корчится в спазмах, его тело — один оголённый нерв. Одним мощным ударом ему сломали колено, он слышал этот отчётливый хруст собственных костей. Надрывает голос в криках, но это никак не облегчает боль, она сильней с каждой секундой, пульсация в ноге, словно пилит её на двое. Слёзы текут нескончаемым бесконечным потоком, голос больше не напоминал свой, пропитанный ужасом, болью разрывающей на части, скребущим страхом. Пока он корчился на полу, вокруг него бегают по кругу, словно заводная машинка, как некий обряд или сумасшедшие танцы у костра. Вторая порция боли настолько же невыносимая, что горло разрывает в крике до железного вкуса на языке. Сокджин кричит и не может сомкнуть свою челюсть, слюна скатывается струйкой вниз, глаза широко раскрыты, дыхание спирает. Издаёт звуки больше не похожие на человека, рука будто горит, опущенная в кипящее масло фритюрницы. С ужасающим криком Джин медленно касается кисти другой руки и задыхается, не в силах вобрать больше сырого воздуха.Сокджин не нащупывает своего указательного пальца…
На его месте лишь его обрубок у основания. Изо рта исходят лишь скулёж и прерывные рыдания с немыми криками. Нащупывает осколки кости на мясе и протянувшуюся вниз отрывки кожи, свисавшие с обрубка. И кровь. Везде эта липкая теплая жижа с мелкими осколками кости и кусочков кожи. Сокджин в темноте видит это. Чётко видит перед глазами кровь перед собой, красное мясо вместе с сухожилиями. Видит, как остаток пальца дёргается, рука безумно дрожит, словно быстро мелькающее изображение. Или свет действительно включили? Потом темнота постепенно сгущается и вновь накрывает всё вокруг. Сокджин падает лицом вниз. В глазах плывёт нечётким туманом, смытое словно налётом, смотреть сквозь накипь в стекле — именно так видел сейчас Джин. До него слабо доходит осознание произошедшего, но и вспоминать вовсе желания нет, хочется лишь остаться в этом «налёте» ещё чуть-чуть, пока его коварное сознание не придёт в себя. Мутный взгляд упирается в картину на стене. Она была ему отлично знакома и презираема. Это была картина неизвестного художника, Джин удивлялся, как он до сих пор не разорвал полотно. Она говорила о том, что он всё ещё в своей «темнице». Картина раздражала, мозоля глаза, словно вечный наблюдатель. Он смотрел на неё, а она в свою очередь, на него. Джин лёжа в этой постели, смотрел на неё часами, будто пытаясь разгадать непосильную головоломку, понять, что этим хотел сказать неизвестный автор. А может она и не имела никакого смысла. Сокджин был всегда далёк от искусства, даже не пытаясь вникнуть в него, не искал глубинного смысла во всём. Но сейчас, оказавшись здесь, в странном месте по странным и невероятным обстоятельствам — начал искать. На него так же, как и раньше, уставилась пара бесстрастных умиротворённых янтарных глаз, находившихся в плену геометрических форм, как и полуоткрытые персиковые губы. Картина была поделена надвое в горизонтальном направлении, вызывая двойственные ощущения. В центре композиции распадающаяся кверху сфера пыльного синего цвета. По крайней мере, ему казалось, что она испаряется, а не наоборот. Но он не мог понять неясные изумрудно-белые густые разводы на ней. И с этой же сферы, с светлой части картины, на него смотрел глаз, не осуждая, ничего не выражая, просто смотрел, словно понимая, но ничего не говоря в ответ. Из сферы прорастали большие оленьи рога кроваво красного цвета, но он не понимал почему только с правого рога свисали чёрные нити, похожие на вязкую смолу. Как и не мог понять мягкую волну и чёрную жижу с двух от округлости сторон. Пожалуй, Сокджин ничего не понимал. Сразу за чёткой проведённой чертой, он утыкался в левый глаз своего вечного «наблюдателя» и в его губы, словно они прикрывали человеческими чертами яркий, огненный рыбий хвосты и плавники, почти горевшие на тёмно-синем фоне. Следующее, что требовало внимание к себе — соты и стрекоза, занимая вторую главенствующую роль в картине. Почему именно соты и синяя стрекоза? Луна была разделена надвое, как и сам мир в этой странной картине: верхняя половина светлая, излучая голубоватый свет, вторая же, напротив, темнее, уходя глубже в тень. Но вторая половина луны была особенной — из неё вырывались витиеватые огненные хвосты. Вся нижняя половина картины слишком отличалась от светлой — с тёплыми мягкими жёлтовато-красными разводами над тёмной луной. Внизу ютились изящные продолговатые, светящиеся мазки, уплывавшие, словно по реке в высь, но они никогда не смогут пресечь границы. Так думал почему-то Джин. Они могли светить ярче, сливаясь одним целостным потоком, но никогда не смогут соединить половины луны в одну целую. Потому что сфера распадается… Сокджин не знает, что подтолкнуло его к таким выводам, пожалуй, каждый человек мог интерпретировать это по своему и никакого замысла в картине нет. Но ведь замысел может быть именно в этом? Такие ненавязчивые мысли отвлекали, чем он и занимался большую часть времени, пребывания здесь. Но размышления не вечны. Когда они истощают себя, он опускает глаза ниже и кончики ресниц еле подрагивают, взгляд ясней, в нём нет ни следа прежней безмятежности. Он видит свою обездвиженную тутором ногу. И быстрыми вспышками, вырезанными из воспоминаний, к нему приходит осознание, произошедшего прошлым утром. А прошлым ли? Дергается на месте, начиная подрагивать в ознобе при воспоминании этих хищных чёрных глаз напротив, безумной улыбки и своего падения в пасть бездны, откуда не было спасения. Смотрит на свою перебинтованную руку, но не хочет смотреть, что под бинтами, но даже так представляются уродливые швы. По телу мерзкая дрожь, кости передёргивает от жути. Капельницы шли ветвями, впиваясь в вены. Он действительно чувствовал себя сломанной игрушкой, которую вновь хотят починить, чтобы вновь сломать. Сокджину страшно. Но Сокджину нужно бежать из логова бездны. Он все ещё ощущает слабый огонёк внутри, совсем тихо скребущий своё «живи». Вот только зачем? Джин не знает, но решает довериться. Дверь комнаты прерывает его лихорадочный поток мыслей. Он испуганно наблюдает за тем, как полоса света медленно разрастается по полумраку комнаты. Боится, что за ней окажется он, тот самый неуправляемый зверь, готовый в любую секунду прокусить глотку. Тело напрягается, готовясь к чему угодно, как и учащается дыхание. В миг перестаёт дышать, когда видит тень силуэта и за секунду до появления этого человека, замирает с широко раскрытыми глазами в таком напряжении, что капилляры вот-вот лопнут. Но к его облегчению, у проёма стоял вовсе не Чонгук. Этот кто-то был ниже него на голову, меньше в комплекции намного и источал совершенно иную ауру. Правда, он чувствовал, что ему не стоит расслабляться с этим человеком. Это лицо всплыло в памяти, которого до этого было задвинуто на задний план среди всех недавних событий. Но почему-то сердце не успокаивает свой ритм, по прежнему бешено реагируя на появление персоны в комнате. Перед ним стояла та самая женщина, которая убила Белую ворону. И она опасна. Она доброжелательно улыбается, но Сокджин ёжится от её улыбки. Притворство. Ведь он чует даже отсюда от неё фибры опасности, не такой как от Чонгука, иной, но не менее настораживавшей. Он не знает, на что эта особа может быть способна. Вполне возможно, решила добить его? — Фэн Роза Ли, — вдруг перебивает мысли бархатный голос. — Разрешишь войти? — вопрос остался без ответа и она проходит, грациозно поправляя подолы своего длинного, шифонового чёрного платья. Заходит в комнату, но он чувствует, что она с собой принесла иней и каждый её шаг очерчивается снегом, кажется, что он хрустит под её ногами. Её костлявая фигура утопала в этом совсем лёгком платье, но ощущение лёгкости присутствие незнакомки не придавало. Скорей ввинчивала новое напряжение в каждый дюйм тела, воздух с её приходом потяжелел вдвое. Некая Фэн Роза Ли ходит по спальне, будто бы парила, она сама была как чёрная роза, но больно резала шипами взглядом — Сокджин не может выдержать зрительного контакта. Весь напряжённый до предела, только следит за тихими звуками шагов. Фэн стоит спиной к нему, скрестив руки на груди и смотрит на картину. — Сокджин… Красивое имя. Его дал тебе глупыш Тэхён. Джин резко вскидывает голову, уставившись ей в затылок. «Она знала папу». Возможно ли, что она знает где он? — Ты так похож на свою мать, что кажется, она передо мной, — грустная улыбка трогает её пастельных полных губ. Впрочем, она лишь раза два на него взглянула и больше не смела. Может, ей было достаточно, может она не хотела выкапывать воспоминания о ней. Отворачивается обратно к картине. — Я Фэн Роза Ли, глава «Ариэль», та, кто подчинила себе «пять семей», уничтожила старое и построила новое. И лучшая подруга твоей матери. У Джина так много вопросов, они запутались узлами, заматываясь в клубок. Он и не знает, как можно начать распутывать. Джин по прежнему ничего не знал о родителях, которые так повлияли на его жизнь, прочно привязав к такому пугающему тёмному миру, о котором не имеют представления многие. Но ему «посчастливилось» оказаться в самом его эпицентре, между разными кастами, застряв в вечной их войне, навсегда став деталью в их системе. Сокджина пугает та правда, которая откроется ему совсем скоро, он чувствует приближение раскрытия того, что так долго держали подальше от его взора. Намджун так сильно оберегал его, что закрывал глаза своими ладонями, боясь, что он поранится об эти скелеты. Намджуна теперь нет, но ощущение теплоты рук на веках осталось.