Что чувствуют животные в зоопарке, запертые в клетках? Зверей можно приучить, надрессировать. Видеть зубы. Открытые пасти с острыми зубами и вырывавшимся с них смехом. Пальцы. Руки. Принимать еду с них, видеть больной восторг превосходства и обожания в широко раскрытых глазах. Можно выжить, лишь развлекая других за свою боль.
Ничего не изменится, если закрыть уши, глаза и рот. Седьмой этаж и одна дверь. Приходит безумная мысль разбиться насмерть, но на окнах, к непонятному разочарованию, решётки. Почему он не заметил их сразу? Ах да, эти уродливые пожелтевшие жалюзи. Чего от него опять хотят? Джину никогда больше не почувствовать на вкус приятного спокойствия, если только не в этой жизни. Бесконечный гул голосов, водопад крови и взгляды, хотевшие его убить. Сокджин теперь видит во всех врагов. «Все хотят убить меня, любой прохожий может сделать это сейчас». Он видит все лица в кровавых масках из человеческой плоти и нитями из сухожилий, игравших «Похоронный марш» на скрипке из костей и с струнами из кишок, но вовсе не кошачьих. «Что вам нужно? Моя жизнь?». Сокджин загнан в угол. Снова. Как маленькая мышь в террариуме, наполненной питонами. У него нет шансов с самого начала, стёкла плотные и гладкие — не вскарабкаться, а питонов много, судя по звукам за дверью. Грозные стуки не похожи на хорошие намерения или горничную, хотя какая горничная в этом засранном мотеле, где на простынях лежал не один труп, а в ванной не плавали головы. Джин так думает. Может, и его участь закончится в этом номере. Если громко думать о плохих вещах, можно не услышать топот ног, голоса, требовавшие открыть, удары кулаков о дверь. Видит лишь быстро дёргающуюся дверную ручку, сидя под окном напротив запертого выхода. Смотрит на потолок, вспоминая подвал Мин Юнги, откуда он выбрался. Но даже оттуда он смог, но не здесь. За ним не прискачет никакой рыцарь, его рыцарь давно мёртв. И принцем он никогда не был, лишь самозванцем с лживой короной. Дверь слетает с петель, но Джин не моргает и глазом, медленно поднимая глаза на ворвавшихся мужчин. Их было двое. Смотрит на их агрессивно настроенные лица, у одного шрамом рассечена бровь, у второго из ворота рубашки заглядывала голова карпа, а иероглифы на пальцах не говорили ничего хорошего. Японцы, значит, не имеют ничего общего с триадами. Но и это умозаключение ничего не меняет в лучшую сторону, скорей наоборот. Его небеса пылают и падают. Для Джина луна всегда красная. Писк, как после взрыва или остановки сердца. Топ… Топ… Топ… Грузные шаги сокращают расстояние. Шорох останавливается перед носом. — Не двигайся с места, если хочешь жить, — говорят ему на японском, второй начинает осматривать номер на посторонних, попутно выбрасывая все выдвижные ящики комода. — Иностранец? — подходит ближе, садясь перед ним на корточки и грубо хватая за лицо. Его пальцы пахнут кальмарами. — Кореец? Понимаешь меня, чёрт возьми? А?! Мы тихо уйдём, если ты сейчас же отдашь нам свои деньги. У тебя ведь они есть, не так ли? Чего ты на меня так вылупился? — удар по лицу и жжение на скуле. Джин начинает смеяться, ему действительно смешно и до такой степени нечего терять, что он позволяет себе это. В какой-то мере, это так освобождает. Когда всё настолько плохо, что становится всё равно, потому что ничего уже не будет лучше, а только хуже. Ему не страшны угрозы этих людей после пережитого, после того, как он выжил после Чонгука. За что он и поплатился, получив ещё раз по лицу, но на этот раз до разбитой губы. На языке привкус крови и ни капли страха. Он даже скучал по физической боли, скрипит зубами, когда его бьют в живот. Но лучше сказать, что он привык к ней. Джин скрючился на полу, держась за живот после сильного удара, сплюнув слюну на пол. Деньги у него нашли, вытащив толстую пачку из кармана джинс, принявшись пересчитывать. — Откуда у тебя такая сумма, кореец? Ты не так прост? Джин медленно смаргивает цветные вспышки перед глазами, всё также лёжа на боку, просто смотря перед собой. Его вновь избивают, он даже не защищается, позволяя бить себя. В итоге его хватают за грудки и пригвождают к стене, словно он не был бы человеком, а мешком с песком. Так он и выглядел, будто ему нет дела до всего, что происходило, даже не кричал, лишь приглушённо стонал от ударов. — Эй, Тоши, он странный или под дурью! — обернулся ко второму, кидая пачку денег, тот самый Тоши запрятал её в внутренний карман куртки, не особо интересующийся этим сведениям. Но то, что происходит дальше вмиг пробуждает его от флегматизма, переменив его лицо за секунду. Один выстрел и тело падает на пол, с такой же повёрнутой головой, под ним набирается кровь, пропитывая и так нечистый ковёр. — Ах ты, сукин сын! — встрепенулся, но слишком поздно одумался, что всё-таки происходит, и как только он успел достать пистолет, пуля прошла ему в плечо, потом ещё и ещё. На седьмой пуле он свалился на колени и упал лицом вниз. Сокджин успокоился только тогда, когда пустил в него всю обойму, не моргнув и глазом. Тело ему больше не принадлежало, словно он был безучастным наблюдателем этой картины, зрителем через собственные глаза. Джин сейчас уверен, что его здесь нет, это не он нажал на курок восемь раз. Джина здесь нет, в этом отеле, он остался в Корее, где дата значится на 6 февраля 2016. Он всё ещё там, застряв между ушедшим прошлым и отторгаемой реальностью. Джин остался там, где ещё цвет его оперения был красивым искристо-рыжим. Так будет намного лучше. Но он забыл. Джин забыл, что он ворон. Чёрный ворон медленно уходил вглубь, в темноту, держа в своих когтях эти две оторванные жизни. Сокджин медленно встаёт на ноги, голова так пуста, словно его сознание заблокировало всё, что сейчас произошло, не воспринимая абсолютно ничего. К ногам прилила невероятная усталость, они начали трястись и он не понимал почему, позже дрожь переросла в невыносимую и расползлась по всему телу, как и внезапная слабость. Роняет пистолет из рук, тот тяжело ударяется о пол. Он как в трансе перешагивает через трупы, направляясь к выходу, на лице такая бледная пелена, как и на глазах мутный туман. Так и выходит из номера, медленно переставляя ноги и проходит мимо хозяина мотеля, застывшего с палочками в руке, те звонко ударились об стол, когда Джин прошёл с окровавленной одеждой, с видом, будто не обращал ни на что внимания. Только когда он оказался на улице под ярким солнцем, как на хирургическом столе, постепенно всё вокруг начало обретать чёткость, звуки, запахи, силуэты людей, смотревших на него. Глаза. Глаза повсюду смотрели так, будто осуждали и знали всё. Дышать стало так тяжело, воздух сам потяжелел и с трудом проникал в лёгкие, голова разрывалась от боли, в глазах начало рябеть. Он не знал, что с ним происходит и прикрыл голову руками, чтобы скрыться от солнца, которое пыталось сжечь его заживо. Чувствовал, как оно слишком близко и огромно, прожигает кожу как кислота, накаляет кислород до громкого гула. — Меня хотят убить! Помогите! — кричит на всю улицу, но никто не шелохнулся, продолжая молча наблюдать с безразличными лицами. Перед глазами размывается, смытые силуэты и злые глаза. — Почему… Почему вы смотрите на меня?! Не смотрите… не смотрите! — широко раскрыв рот, пытается вобрать воздух, но ему будто надели пластиковый пакет на голову и он никак не мог вдохнуть. Никто не понимал о чём он говорит на корейском. Чувство удушья усиливалось, солнце также нещадно жгло спину, он упал на колени, пытаясь сбежать от себя. Запах крови от собственной одежды был омерзителен, он только заметил кровь на себе, взглянув на свои руки. Джин был в сильной панике, начав судорожно дышать, старался вбирать воздух через нос и рот, но не мог его выдохнуть, он просто застревал где-то в глотке, не добираясь до распухших лёгких. Руки тряслись так сильно, что он не мог их контролировать, пытаясь вытереть их об джинсы, которые и вовсе были тёмно-красными. Никто не сдвинулся с места, застыв, оторвавшись от своих дел. У людей лица, будто смотрели скучный фильм, на премьеру которого пришли, когда не осталось в прокате ни одного другого фильма, пока перед ними была эта сцена. Джин был совершенно один. Он потерял сознание посреди улицы, перед злосчастным мотелем. Последней его мыслью было: «Не смотрите». Теряя сознание он так хотел оказаться в ванной под кромешной темнотой, где он отгорожен от остальных и в безопасности, там его никто не видит и не осудит. Сокджин попал в «Страну кошмаров», как глупая Алиса, упав в кротовую нору, на дне которого не было и частицы света. Где на дне ждали монстры за праздничным столом, куда упала Алиса прямо в их тарелки, став главным блюдом. Вот только чай никто не разливал и Шляпника не существует. Кролик. Большой белый кролик на горбу несет всю «Страну кошмаров», нора была внутри кролика, кролик был внутри норы. Большие паровые дома и часы с отзеркаленным временем, где стрелки безумно скачут, никогда не останавливаясь. Красные фонари включаются и освещают путь во мраке, чёрные зонты на крышах раскрываются, защищая от кровавого дождя, из рупора граммофона он слышит громкие хлопки крыльев. И он уверен — чёрных. Может, Большой белый кролик не так страшен? Возможно, он упал в нору из кролика или в кролика из норы, чтобы спастись? Когда нет другого выхода, стоя на краю пропасти, а назад пути нет. Сокджин не упал, он прыгнул. И он позволит наесться монстрам, дав разорвать своё тело на куски, слыша слезавшую с плоти кожу, отделяемое собственное мясо с костей и их хруст между жёлтых клыков людоедов. Его кровь кипит и пузыриться, стекая по столу, людоеды забвенно слизывают его со скатерти и выжимают с передников, испивают до капли. Алису съели людоеды, но Джин считает это верным решением. Теперь он живёт в «Стране кошмаров» у горбатого Большого белого кролика, сливаясь с ним, как пюре с соусом на ланч. Просыпается он от ломоты во всём теле, не удивительно, после того, как его избили ранее, но он этого пока не понимает, он сейчас мало что понимает. Жмурит сильней глаза и медленно перекатывается чуть набок, хрипло застонав от боли. Но у него сразу начало болеть плечо, на которое он так неудобно устроился. Сориентироваться в пространстве оказалось сложней, голова отказывалась работать, в ней было пусто, как выключили свет в комнате, погрузив её в темноту, давая ощущение пустоты.Но после начинается его новый парк аттракционов прямиком из преисподней.
В помещении включается яркий, слепящий глаза, свет. Он прожигал веки вместе с глазницами до ощутимой боли и сухости. Щуря глаза от яркого света, Джин пытается понять, что происходит. Находит себя в пустой комнате, похожей на крошечный фанерный ящик, размер комнаты был всего три квадрата. Комната была абсолютно пустой, за исключением одной колонки на стене и ярких встроенных ламп. Джин физически ощущал на себе холодные мокрые руки, душившие горло. Приступ удушья опять дал о себе знать, закружилась голова и он отшатнулся назад, врезаясь спиной и затылком в стену. Он попробовал открыть дверь, но конечно, ничего не вышло — заперта снаружи и изнутри ручки не было. Железная и плотная, стены фанерные, окон нет. Думать сейчас было крайне сложно, бьющий по зрению яркий свет рассеивал внимание, было болезненно ярко даже с закрытыми веками. Хотелось пить, сухие губы потрескались до крови, ощущение, что горло слиплось от сухости. Воздух был до невозможного сухим и тяжёлым.***
Высаживается у ворот, где уже стояли и курили несколько мужчин в чёрных костюмах и что-то бурно обсуждали, эмоционально жестикулируя. Позади них стояли ещё четверо, но не так, как впереди стоящие — скромно сложив руки перед собой и смотря вперёд, почти не моргая и никак не реагируя. Но как только они увидели остановившуюся машину, то всё внимание группы людей украл владелец. Все перестали болтать и смотрели на то, как Чонгук подошёл к ним, задние ребята сразу насторожились и оставили руки в положении ближе к запаху пиджаков. Те, что спереди подошли к нему и внимательно посмотрели в лицо, не забыв спустить сигаретный дым в глаза. Чонгук прикрыл их на секунду, но миролюбиво улыбнулся. Эти японские прихвостни раздражали до побеления, но он сдержанно кивнул и обратился к тому, что стоял впереди. Бритоголовый с усами и с сигаретой меж зубов. — Я без приглашения. — А ты уверен, что приехал туда, куда надо? — он казался самым серьёзным из шайки и, наверняка, должностью чуть повыше остальных находящихся, но всё ещё мелкая сошка. Это сразу видно, Чон знает таких, видит сразу из далека и обратился именно к нему. — Уверен. — Говоришь чисто, но не идеально, — с некой снисходительностью и недовольством в лице ощупывает с макушки до носок туфель, громко фыркнув и нахмурив брови. Затягивается до фильтра и достаёт из внутреннего кармана пиджака ручную пепельницу, тушит о крышку окурок и бросает к остальным, аккуратно пряча обратно в карман. Ещё раз смотрит и говорит: — Проваливай. От тебя несёт Китаем, — касается мясистым пальцем своего виска и цедит сквозь зубы: «В глазах твоих виден ваш ебучий красный флаг». Чонгук прошёлся языком по деснам и вздохнул, осматривая кирпичную кладку фасада, как бы невзначай. — Поэтому, вам лучше гостеприимно меня впустить к вашему золотому Будде, — и это явно не пришлось по душе лысому, Чонгук едва видел, как вздуваются его вены на лысой голове от перенапряжения. — Ты думаешь здесь проходной двор, где все могут ходить туда-сюда, как хотят? Ещё шаг и я прострелю тебе ногу. Могу позволить и больше, если будешь настаивать. Чонгук смотрит за ним, прямо в камеру и пропускает мимо ушей эту болтовню. Даёт немного времени, чтобы его лицо просканировали и доложили. И через минуты две телефон вибрирует у лысого. Он едва посмотрев на экран, всполошился и молниеносно принял вызов. Внимательно слушает голос на линии и говорит короткое: «Как вам угодно». Кладёт трубку и коротко посмотрев на Чонгука, преподносит кулак ко рту и два раза кашлянул. — Вас, готовы принять. Следуйте за мной. Но сначала проведем обыск, — Чонгук хмыкает и поднимает руки в согласии, его тщательно осматривают на наличие оружия, но не находят. Едва заметно вздыхает носом и машет рукой, чтобы было видно на камеру, после плотные железные ворота раздвигаются в стороны и Чонгук следует за лысым и еще несколькими людьми, следовавшие за ним сбоку и сзади. Наверняка, уже готовившиеся вышибить ему мозги при любом удобном случае. Идти с оружием на Ямагути-гуми сейчас было бы глупостью, когда отношения с ними хрупче некуда. Любое лишнее действие породит новую войну и даже присутствие Чонгука в Японии само по себе почти акт разжигания войны. Чонгук усмехается и думает, что брат отлично постарался, если упрятал Джина здесь, но он уверен, что найдёт его именно в вражеской территории. Он так и предполагал, что нынешний оябун открыт к переговорам, он держится довольно тихо, всё же, времена, когда они открыто воевали уже прошли. И вовсе не в его стиле нападать так безвкусно. Его провожают через небольшую ограждённую площадь, в центре которой стояла лаконичная статуя герба клана. Само здание штаб-квартиры было без излишеств, брутальным и конструктивным — огромное серое здание, больше похожее на офис завода. Отличие было лишь в большом количестве охраны у входа. Внутри его повторно обыскали металлоискателем, также тщательно проверив полость рта, только тогда ему позволили пройти дальше к лифту. Подводят в приёмную, где его встречает мужчина средних лет с небольшой залысиной у лба, видимо, секретарь. Приёмная такая же строгая в чёрно-белых тонах, нет ничего личного, только по прямому назначению, из декора только икебана на кофейном столике и герб клана из серебра прямо напротив Чонгука, сидевшего на чёрном кожаном диване. Удалившийся секретарь вернулся и провёл его в кабинет оябуна. Чонгук сейчас стоит прямо напротив него и смотрит, но на него не поднимают и взгляда, пока не закончили писать предложение на листке бумаги. Он не изменился за эти годы, лишь стал выглядеть ещё более резким и спокойным на вид, его лицо олицетворяет мощь и всесилие вольного человека, всегда безмятежен, но выдают лишь чуть напряжённые мышцы плечь и сдвинутые брови. Когда контрастный свет с окон падает, то лишь подчёркивает отточенные черты лица и строгий силуэт. У него был тот тип лица, который ты запомнишь с первого раза — насыщенное, с крупными тенями и рельефом греческого горбатого носа, толстой линией чёрный густых бровей, высокими скулами, оттопыренными большими ушами и выделяющимся взглядом чёрных прищуренных глаз. Он был похож на карикатуру, но каким-то образом все черты лица были гармоничны и приятны глазу. Таоко Шохей действительно вселял страх одной своей фамилией. Его устрашающая слава шла впереди него, никто не хотел связываться с Ямагути-гуми. Отчасти своему авторитету он обязан своему отцу — Таоко Кадзуо, самому влиятельному в истории якудза, боссом из боссов, по прозвищу «Кума», по своему необычному почерку — выдавливать глаза в потасовках. Этот почерк также перенял его сын, переплюнувший своего отца в таланте предводителя своей империи, его отец сделал Ямагути-гуми самой влиятельной на азиатском континенте и третьей в мире после Каза Ностра и Риззуто. Но после смерти «Кумы» от клана откололась половина, начав череду войн, доходя до уличных перестрелок и мир принёс именно Шохей, вновь объединив в одно целое, став новым и самым молодым оябуном. Каким образом он примирил их? Никто не знает до сих пор, но он обладал высоким навыком переговоров и умел располагать к себе, находить самые прибыльные варианты своим находчивым и острым умом логиста, видя их страхи и загоняя в ловушку своих нелепых жертв. Шохей имел вес в политике Японии, будучи создателем Либерально-демократической партии страны, в сговоре с ультраправыми, заключив выгодный альянс с имперскими националистами, партия лишь обёртка под которой они скрывали свои тёмные дела. Шохей был «серым кардиналом» политики, куда слишком глубоко пустил корни, вот почему его было так сложно убрать теперь. Это привело к неотвратимым изменениям в самой политики страны, когда якудзу пустили в политику, тогда всё пошло под откос для той стороны, ведь теперь все политики вынуждены были сидеть на его коротком поводке. Какие семена посадили, такие плоды и вкусили. Он контролировал всю политику страны, влиял на выборы, ставя нужного человека на нужное место, убирая энтузиастов-гуманистов. Телевидение, вся индустрия развлечений, включая порноиндустрию — он выбирал, чем пудрить мозги народу, программировать их и манипулировать. Огромные налоги за землю, недвижимость стала для него путём отмыва денег, полученных с прибыли с оборота наркотиков и оружия. Крупные строительные компании находились в Австралии, где всё побережье принадлежало ему, как и на Гавайях. Его большая база находится в Америке, куда он переправляет наркотики и оттуда в Японию оружие, как и людей на порно, продажу, проституцию. — Присаживайся, у тебя десять минут до моей следующей встречи, — приподнимает слегка левую руку, чтобы взглянуть на время. После чего сложил руки перед собой на столе и отследил путь Чонгука по кабинету до кресла перед ним. — Зачем же ко мне пожаловал именно ты. У тебя весьма интересное положение. Насколько я помню, то мы встречались на одной встрече с главой семьи Фениксов, но вдруг они рухнули и на сцену взобрался опять ты. Странно. Вместе с шайкой из триад. Должно быть ты долго внедрялся или решил примкнуть к семье повлиятельней? Теперь ты здесь, в моём кабинете, заявился без приглашения, будучи нашим врагом и я напомню тебе, что пресечение вражеской границы всё ещё неурегулированный между нами вопрос. В его голосе нет ни капли недовольства, превосходства или примитивной угрозы. Скорей как учитель объясняющий простые правила поведения мальчишке из начальной школы, у него есть некий дедовский тон голоса. Казалось, он сейчас покачает головой и скажет: «Что же нам с тобой делать?». — Я не могу просто так прийти к тебе и начать расхаживать везде, как душе угодно, занимаясь своими делами. Это сочтётся за брошенную перчатку. Видишь ли, у меня очень важное дело, которое не требует отлагательств и так не кстати, пересеклась с твоими владениями. Мне нужно твоё разрешение на поиск одной персоны. Шохей сводит свои густые брови к тонкой переносице, но его глаза, словно смеются, делая все прозвучавшие ранее слова нелепостью. После полуминутного молчания, стучит перстнем по столу, мерные постукивания давали ему отсчёт до порядка в голове. Выдвигает ящик стола и достаёт сигарницу и закуривает, чуть втягивая свои и так впалые щёки. Откидывается на спинку кресла, выдыхает густой концентрированный дым и наконец говорит: — И что же мне с тобой делать? Ты ведь не думаешь, что я позволю рыскать проходимцам везде, где захочется? Знаешь ли, ты не простой проходимец, а выходец из триад, имевший связи с корейскими семьями, а это говорит о многом. То, что в твоей голове хранятся слишком много вещей, которые могут просочиться из неё. Но не заблуждайся на мой счёт и не смей запугивать, какие бы компроматы у тебя не завалялись, или у твоей милой госпожи. Не считаешь это рискованным шагом — заявиться сюда одному? Или твоя покровительница совсем свихнулась? Я могу запросто сдать тебя FBL, думаю, им понравится такой чудесный подарок. Не забывайтесь, у вас на меня нет и доли информации, которые есть у меня на Фэн Ро. И получи тебя в руки американцы, знаешь какая это удача для них поймать именно тебя? Разом прихлопнуть триады и пять семей. А им до меня уже не докопаться никогда. Чонгук всё слушает и на конец речи улыбнулся. — Вот поэтому я и прошу у тебя разрешения, твои люди могут контролировать мои шаги, сопровождать на каждом действии, но позволь мне начать поиски. Фэн Ро щедро тебя отблагодарит. — Вот как… Человек, которого вы ищите должно быть очень ценен. Что же он натворил, бедняжка? Меня уже это дело заинтересовало. Но. Ты должен будешь сейчас же предоставить всю информацию о нём. — Достаточно будет его имени. Фэн Пенгфей. На секунду Шохей замер, переваривая услышанное имя. Тушит сигару и перекрещивает пальцы в замок на столе, внимательно смотря на собеседника. Член семьи Фэн. Интересно. Поймать его, значит сорвать большой куш. — Мы сами начнём поиски. Тебе запрещено их проводить, ты можешь присутствовать в Японии, но не более того, не предпринимай никаких подозрительных шагов, ты будешь сидеть тихо. Как только я найду его, то готов обговорить с вами цену за обмен. Время истекло. И это будет дорого и равноценно. Чонгук уже едет в своей машине и включает на всю громкость Borns — Sweetdream, как случайный фоновый звук, чтобы заглушить мысли. Слишком громкий внутренний голос Чонгана, у которого было лишь одно на уме — убийство. Но он не мог идти у него на поводу и привлечь внимание Шохея, ему ничего не стоит убить его за простое «хулиганство». Хотя, думается ему, что он поступит куда разумней, приплетя к нему все возможные свои же преступления, чтобы избавиться от него на время или преподать урок, также как и избавится от лишней грязи с своих рук. Чонгук уверен, что так он сможет посадить его лет на десять минимум. И у него вполне хватит связей, чтобы каким-то образом проследить за его помещением в самую говёную тюрьму планеты. С Шохеем нужно действовать аккуратно, он не должен узнать истинного объекта поиска. Пока Ямагути ищут Хосока здесь, который мог бы быть скорей в Пуэрто-Рико, чем здесь, Чонгук будет тихо искать Джина. Он не может позволить узнать о нём, ведь тот слишком много знает и видел, нельзя допустить его к врагам. Кто знает, сколько ему слил Хосок и как много он знал сам. Чонгук предполагает, что тот мог знать что-либо от Юнги или Намджуна. Каким-то образом, Шохей прощупает нечто, что будет ему полезно, любую зацепку, чтобы додумать всё самому. А это сделка окажется выгодной авантюрой: Чонгук будет поблизости от взора Шохея на его территории, но будет идти по ложному следу, ища того, кого нет здесь. В итоге Чонгук ничего не потеряет. Шохей оставшись один, болтает в руке бокал коньяка и откидывает голову на изголовье кресла. На столе лежало подробное распечатанное досье на Фэн Чонгана, ещё тёплое, внесённое только что секретарём. Он и забыл, что тогда оставил этих детей в живых. Его мудрый отец говорил: «Хочешь убить будущее одной империи — убей их детей». Но тогда у нового молодого оябуна было много лишних максималистских замашек, что помешали ему сделать это и он сохранил им жизни, что стало оплошностью для него сейчас. Тогда, двадцать три года назад, он должен был завершить операцию, истребив всех, но если подумать, то триады живучие ублюдки, убей тогда он главную семью — придёт другая, которая только и ждала этого. Но он дал им слишком много времени на зализывание ран. Размеренно стучит пальцем по стопке бумаг, один край в ней замялся, нарушая общую целостность. Он зажимает угол между пальцами и плавно достаёт, сталкиваясь глазами с чужими: молодыми и живыми, сразу можно было определить, что этот человек ещё не убивал. Он видел ребёнка. Даже случайный снимок получился отличным и его черты лица были хорошо опознаваемы и знакомы. Рядом с датой рождения напечатано «Ким Сокджин». Шохей принимается заинтересованно вчитываться в текст. «Единственный приёмный сын Ким Намджуна… биологические родители: Мин Джису, Мин Юнги», — что было странным. Проверить днк не представляет сложность, если есть достаточные связи, семья Мин хранила пуповины своих детей, где их стволовые клетки, в случае болезней. Вся ситуация вокруг Ким Сокджина была странной. По отчёту: убийца матери неизвестен, её муж без вести пропавший, отца убили не так давно, как и уничтожили клан его опекуна, как и его самого. Но где сам Ким Сокджин? После уничтожения триадами Фениксов его следы исчезают. Значит, этот ребёнок был как-то замешан во всём и почему он вырос в вражеском клане? Остаются догадки, что «русалка» ищет именно его, уж слишком много загадок для одного лишь подростка. — Проверь последние сведения по Фэн Пенгфею и его связью с корейцами, — даёт указания секретарю, всё это время находившегося в кабинете. — И проверь последние перевозки «Ариэль».***
Голова кружилась настолько, что перед глазами всё плыло в белых пятнах, комната двигалась и создавала ощущение погружения под воду, словно он наблюдал за всем из дна за плавающими лучами солнца. Джин чувствовал себя странно, у него жар по телу и трясёт ноги, тело содрогается, как от озноба. В горле невероятно сухо, его язык мог пойти трещинами, пытается мочить слюной, но не выходит. Джин сидит, опираясь на железную дверь и смотрит на дыру в стене, которую сам же и выбил. Руки ныли, покрытые кровью и занозами, а все плечи и ноги выбиты. Огромный ком разочарования и отчаяния застрял в горле, до злой обиды. Он нашёл вентиляционный люк под фанерной стеной, но… Он был замурован. Единственная надежда на спасение только что угасла. Это мучительно — ожидание того, чего и сам не знаешь. Пыток, смерти, спасения. Но Джин больше располагал вариант смерти. Вроде бы самый привлекательный и лёгкий уход. На самом деле это совершенно не так. Люди решившиеся на самоубийство самые смелые. Джин никогда не сможет обрести эту храбрость, будет скитаться, страдать и жестоко мучаться, но жить в этом кошмаре, потому что дико боится умирать. Состояние ухудшается, кажется, что он в любую минуту потеряет сознание, сердце колошматит в груди непонятно с чего. Но размеренные стуки в дверь дают сил отпрянуть от неё и отползти в сторону. Просто тихие стуки. Тук… После долгой минуты, длившейся в голове целые полчаса, раздаётся ещё и ещё. Джин смотрит не отводя взгляд на дверь, словно вот-вот войдут. Стуки будто издеваются, появляются, то снова исчезают, позже и вовсе переходя на скрежет, похожий на скрежет когтей животного. Потом уши болят настолько, что Джин взвыл и прикрыл их руками, пытаясь унять её. Всё воспринималось острей, звуки настолько громкими и чёткими, свет ярче до слепоты. Звуки за дверью набирают обороты, Джин загнанно дышит и прилипает спиной к стене, когда за дверью творится необъяснимое: лязг цепей, скрежет, громкие пугающие стуки и щебетание десятков птиц. Неожиданно наступила тишина. Сокджин затаил дыхание и медленно отнимает руки от головы, не сводя глаз с двери. Прождав некоторое время, он таким же темпом осторожно подползает на четвереньках. Не зная, стоит ли до сих пор кто-то за дверью и он не уверен, что это был «кто-то», скорей «что-то». Аккуратно прильнул одним ухом, стараясь быть как можно бесшумней, своё сердце было единственным громким звуком в этой коробке. За дверью была одна плотная тишина, ни малейшего шороха. Джин дотрагивается пальцами до холода железа и сосредоточенно вслушивается, пытаясь почувствовать чужое присутствие. — Джин… В ужасе широко раскрывает глаза и падает на спину, поражённо смотря вперёд, губы задрожали и он сам не понял, как всё его лицо было в слезах. Тело замерло, окаменело от этого голоса, пробравшегося до нервных окончаний. Он не веря смотрит вперёд, хочет пошевелиться, поддаться вперёд к голосу, но всё онемело. — Намджун?..