Бумажное сердце

      Здесь было хорошо, пожалуй, он нигде не чувствовал такого умиротворения, как здесь. Даже дома у него не было едва сонной неги и покоя в голове. Шохей научил его понимать язык тишины, который не все умеют слушать. Кажется, что у тишины нет звуков, но у неё самое громкое звучание, она в самой голове, слышится гораздо громче, чем внешние звуки. И эта внутренняя музыка совершенно разная у каждого человека, у кого-то невыносима, а другие и вовсе не слышат сами себя. Здесь важно правильно настроить громкость и тональность, в этом ему помог Шохей, направив его звуковые волны, переправив в свет, но никак не внутрь. Внутреннюю музыку тишины создают из осязания, обоняния, зрения и вкуса. Сокджин научился различать о чём она ему поёт, смог почувствовать тишину на ощупь, вкус, цвет и запах, она обретала форму. Его словно заново учили всему, знакомили с миром и жизнью, будто он был новорождённым.        — Что ты здесь делаешь?       Некоторые аспекты его личности изменились в противоположный полюс. Он проживал уже вторую жизнь, казалась, та жизнь далеко в прошлом, умерла, когда он истекал кровью в той ванне. Но не исчезла полностью, а осталась зеркальным отражением параллельного мира. И ему дали шанс на перерождение, с новым укладом мыслей, другими целями. Цель значительно облегчала жизнь, как появление маяка в тумане, остаётся только направить лодку в его сторону, не сбившись с пути.       — Решил навестить ребёнка, посмотреть всё ли с ним в порядке и не заплутал ли он в своих штанцах.       Шохей стоит подперев плечом косяк двери, скрестив руки на груди. Джин скользит по его обнажённому торсу, едва переливавшимся рельефом влажной кожи, понимая, что он только закончил со своими тренировками. Тренировочный центр Ямагути-гуми был специально оборудованным комплексом, где можно было заниматься любыми видами боёв, зачастую в одном из цокольных залов устраивались бои со ставками, иногда ценой ставок была чья-то жизнь. Участники бывали самые разные: одни хотели быстрых денег, другие спасали свои жизни, чтобы окупить ошибку или огромные долги. Было несколько правил: покидать арену без разрешения оябуна нельзя, он устанавливал соперников и количество раундов, из арены имеет право выйти только один, проигравший навсегда оставался частью этих кровавых стен. Это было любимым развлечением Шохея, он всегда держал своё слово и давал победителю оговорённый «приз». Сокджин часто сопровождал туда Шохея, сидя на лучших местах с отличным обзором, бесстрастно наблюдая за чужой борьбой за жизнь. Ему было мало интересно смотреть на бои, но воодушевлённый Шохей продолжал внедрять его в тонкости этого безвкусного мероприятия. Джин считал, что в кумитё удивительное сочетание эстета и пошляка. Пошлость проявлялась в наслаждении проявлению безобразия других людей, временами и привлечения их к этому. Младший много о нём думал и не думал совсем, с одной стороны — прост, как ясное осеннее небо без единого облачка, но с другой — как лист клёна. Иногда он восхищался его ходом мыслей и отношением к жизни, но в один момент думал — сплошная гниль. Но в этой гнили была своя привлекательность, который всё равно хотелось вкусить на вкус, узнать, что скрывается за кожурой.       Джин пропускает мимо ушей про ребёнка, вытирая пот со лба изгибом руки, разворачиваясь обратно. Глубоко дышит через нос и наносит сильные удары, груша перед ним раскачивается, отпрыгивает и немного поскрипывает цепями. Шохей улыбается левым уголком рта и заходит таки внутрь. Сокджин приходил заниматься в центр боксом и стрельбой, а этажами ниже Шохей занимался кэндо и иногда захаживал посмотреть на тренировки младшего. Физическая нагрузка пойдёт только к лучшему — сказал его психиатр, как и нарколог. Шохей был того же мнения, что тело и душа идут одним путём, тренируя тело — тренируешь дух. Сначала было плохо и больно, Джин жил как животное, просыпаясь и засыпая с мыслями об очередной дозе, а когда не получал — мог сделать что угодно для достижения своей заветной цели, становясь агрессивным, словно загнанное в угол животное, пытавшаяся всеми силами выжить. Ужас в том, что это было правдой. Медленно он терял свою личность, она распадалась на части, слезая, как обуглившаяся краска, оставляя на обозрение голые стены — без способности мыслить, смысла существования и самоопределения. Джин перестал быть человеком, быть собой, всё больше скатываясь вниз, в яму, не сопротивляясь волочившей его верёвке, отдаваясь в руке тьме. На какой-то момент он действительно перестал видеть свет, всё потеряло цвет, погружая мир в чёрные краски, потребовалось время, чтобы он начал смотреть на мир черно-бело. Постепенно он собирал вновь по осколкам новую личность, обретая конкретные желания и цели, первостепенной было — вернуться в мир живых. Он действительно чувствовал, что в той тьме не жил, ходя по земле бездушным и бескровным. Терапия была действенной, метадон облегчал боли, постоянная занятость не давала упасть обратно.       Сокджин ходил к врачу и исправно принимал все препараты, беседовал с психологом, корректируя своё поведение, ходил на некоторые мероприятия и встречи с Шохеем, занимался в зале, чтобы отключиться в постели и открыть глаза на рассвете, чтобы пойти на пробежку. Шохей приобщал его к искусству и японской культуре, когда у него было время, восстанавливая в нём культурные ценности и самоопределение, как и правильно выражать своё внутреннее «я». Джин изменился, он больше не был прежний, он другой. Более спокоен, эмоционально заторможен, как и его ход мыслей поменялся кардинально. Ким Сокджин действительно умер.       — Нам пора.       Ночной город проплывает за стеклом, кажется, что медленно, но это не так. Всё в этом мире текло слишком быстро: кровь в жилах, ритм сердца, мысли, поезда, рождение и смерть. Сокджину хотелось всё замедлить, но у него никогда не было этой власти и вряд ли у кого была. Если бы он умел управлять временем…       Шохей приглаживает свои волосы назад и углубляется в чтение в свои законные минуты отдыха до следующей встречи, к счастью, она проходит за чертой города. Сокджин поворачивает к нему голову и наблюдает за его орлиным профилем, ему очень знакома эта картина — это лицо в профиль, сведённые брови, он часто читал в любое свободное время, даже, если на пару минут. В глазах младшего он всегда запомнится человеком с книгой, зажатой в подмышке. Пожалуй, кумитё действительно любил отдыхать и проводить целый день за книжками, если бы была возможность. Джина удивляет, как он вписался в насыщенную жизнь якудза, но на удивление отлично вжился в роль главы, не смотря на свои странности. С первого взгляда, кажется, что у него недостаточно амбиций, но каким-то образом всё, за что он брался кончалось выигрышем. У него есть способность подходить ко всему легко и «как бы между прочим». Младший тоже хотел бы жить, как глава Ямагути-гуми, он действительно вызывал уважение. Таоко Шохей был занимательной личностью, немного странной, но глубокой, плавающей на поверхности.       — Я иногда не понимаю твоих мотивов, но отлично понимаю тебя, — нарушает уютную тишину, но не делает её менее уютной. Вокруг Шохея всегда была такая атмосфера спокойствия, вот почему приближённые звали его «Золотой Будда», за спиной конечно. Но стоило выйти из машины, то на место появлялась его непробиваемая серьёзность к делу.       — Чего же именно, ребёнок? — не отрывая взгляд от печатных строчек, закусывая внутреннюю сторону щеки — одна из примечательных привычек.       — Тебя действительно прикалывает звать так меня? — в голосе ни капли недовольства, скорей, «ребёнок» было для него слишком привычным обращением.       — Вообще, да. Ты мне действительно нравишься, — издаёт смешок, чуть покачивая головой и перелистывает страницу, вновь начав жадно поглощать строки. Видимо, роман действительно оказался интересным. Джин мог это понять большому пальцу треплющим край книги, в нетерпении перевернуть снова, чтобы быстрей узнать, что следует дальше.       — Что если я влюблюсь в тебя? Было бы неплохо любить кого-то вроде тебя, — откидывает голову ему на плечо, упираясь виском. Так было хорошо. Так казалось размеренным и статичным: Шохей читавший книгу и салон машины, мчавшейся по ночному Токио. Равновесие было близким именно так, почему-то он уверен.       — Может быть.       — Но ты ведь не серьёзен насчет «нравишься». Врёшь.       — Ты тот тип людей, кому нравится быть любимым и получать заботу, прежде чем ты это опровергнешь, даже если ты этого не знаешь. Это есть в тебе. И ты привык к любви мужчины.       — Так ты хочешь заняться сексом или нет? — чуть вытягивает голову, чтобы взглянуть на него, с такого ракурса было отлично видно его глаза, безостановочно бегающие. Шорох бумаги и смятые углы.       — Может, в другой раз?       — Всегда ты так. Если я буду настойчив?       — На самом деле ты так не думаешь и не воспринимаешь меня как сексуальный объект.       — Ты как всегда прав.       — Разумеется.       Этот разговор был обычным и комфортным для обоих. Их взаимоотношения были странными, но обоим казались правильными по своим причинам. Сокджин действительно многому мог научиться у него, находить баланс и грести в лодке, самому ведя её, пусть и медленно.       — Я слышал, что татуировка отражает путь, которому следует носящий её… — глаза закрываются, он слишком устал за день, перестаравшись с тренировками. Удобно укладывает голову ему на колени, краем сознания вспоминая, что пора принять лекарства, но тело растекалось талой водой. — Почему твою спину охраняет демон?       — Дорога длинная, спи, — убаюкивает своей широкой ладонью, поглаживая по волосам, забирая остатки сил «когтями». — Момотаро хочет покорить Онигасиму, истребив демонов, правда? Но о́ни могут стать твоим амулетом, чтобы вернуться домой с сокровищами, — гладит по волосам и опускает взгляд вниз, где Сокджин тихо сопел во сне с персиковыми щеками. — Действительно… Момотаро.

***

      Сегодня намечен праздничный ужин, в честь успешной сделки с министром культуры Японии, где Ямагути будут содействовать в строительстве летней олимпиады. Всем известно, что у них крупные строительные компании и на этой сделке Шохей обогатиться до невозможного в крупный бюджет, в таком мировом мероприятии. Торжество будет происходить в главном семейном особняке Таоко, который господин обожал и устраивал здесь все важные события: здесь он родился, проводил мать и отца в последний путь, короновался на кумитё, женился, но и отсюда она ушла, хлопнув дверью.       Шохей ещё не одетый в свой праздничный хакама, смотрел на Джина у зеркала, безнадёжно пытавшегося завязать оби. Наблюдение за этими попытками привносили главе чувство умиротворения, как от лицезрения семейного пруда.       — Так и будешь стоять за спиной и бездельничать? — в бесчисленных вариантах правильно завязать пояс, незадачливо наклоняя голову в бок, словно это бы помогло.       — Юката на тебе смотрится сексуально. Но у тебя неправильный запа́х, не устраивай похороны на празднестве, — ему надоедает наблюдать за нелепостью младшего и он усмехаясь, подходит сзади, просовывая руки под руки Джина. Меняет запа́х на правый и начинает завязывать оби, как надо. Между делом кидает короткие взгляды на пресное лицо Джина, смотревшего застывши на свою шею.       «— Что-то случилось?..       — Ничего. Я просто должен был тебе отдать. Пора ехать».       Сокджин прикрывает глаза и видит себя семнадцатилетнего, с нелепыми розовыми волосами с отросшими корнями, в смокинге Армани и туфлях Валентино. Сзади стоит Намджун и смотрит сосредоточенно, словно хочет что-то сказать, но самые главные слова так и не говорит. Джин видел следы от ногтей на ладонях и сердце в рубине. Открывает глаза, но за спиной уже другой, как и другие руки теперь крепко обнимают. Если объятия Намджуна хотели впитать его собой, то объятия Шохея впитывают его в себя, медленно остужая и успокаивая горящие руины в нём. Они разные, если Намджун был огнём, Шохей — тихая вода. И эта встреча оказалась самой правильной в его жизни, после разрушительного пожара и его последствий, чтобы в итоге приплыть к гавани.       Вновь закрывает глаза и откидывает голову на чужое плечо. Так легче и спокойней. Так — должно быть. Он просто поддастся этому течению, куда бы его не привели воды.       Шохей смотрит вниз с стеклянного балкона на живой поток, вечно перемещавшийся. Уши болят от громкой музыки, голова хочет тишины, а глаза предпочитают свет ночника. Тела внизу как молекулы, соединяются в танце и вновь делятся, наблюдение за этим занимательно и заставляет задуматься внезапно о бытие. Рядом опиралась ещё одна пара рук, в одной из них большой перстень с пышной и гордой птицей. Таоко поворачивается к хозяину вечеринки и следит за его взглядом, устремлённого на танцпол, где в центре был мальчишка, громко смеявшийся и ярко улыбавшийся, но кого-то ищущий взглядом в толпе.       — Сколько лет имениннику? — спрашивает достаточно громко, чтобы быть услышанным сквозь попсовую музыку модного бойзбенда, на которых особо никто и не смотрит, пожалуй, только девчонки.       — Пятнадцать, — отвечает Намджун, не отрывая глаз от танцующего Джина внизу со своими друзьями.       — Пятнадцать… ему было бы сейчас столько же…       — Вы что-то сказали? — переспрашивает Намджун, наконец оборачиваясь на него.       — Нет, ничего. Мысли вслух. Пройдёмте в более приватную зону и обсудим наши дела про Ульсан, господин Ким.       — О чём задумался? — наклоняет голову вбок, едва касаясь кончиком носа длинной шеи. От него пахло чаем и щекочущим ноздри зеленью сада.       — Ни о чём особом, — запускает витиеватые пальцы в волосы Джина и вздыхает, смотря не его отражение, на феникса в груди, скрывшегося за юкатой, но даже так он видел его так чётко и ярко. — Сокджин… Возможно ты захочешь знать об этом. Гуляют некоторые слухи…

***

      Чимин слышит медленный, но уверенный цокот каблуков задолго до того, как они останавливаются у дверей его кабинета, позже и у дивана. Она принесла с собой восточный шарм и шлейф жасмина. Здесь она выглядела иначе, странная дымка мрачного кабинета поглощала её и она терялась за ней, как за матовым стеклом. Укладывает свои тоненькие ручки к себе на колени и смотрит на него, даже сидела она элегантно и гордо: идеальная осанка, вздернутый подбородок, взгляд из-под ресниц и маленькая самодовольная улыбка. Чимин внимательно следит за её лицом, но сразу же теряет к ней интерес, опуская вновь голову к столу, занимаясь тем же, что и до визита.       — Фэн Роза Ли. Мы впервые встречаемся с глазу на глаз, Пак Чимин, ты не думаешь, что стоит уделить даме чуточку больше внимания? Всё же, мой самоличный приход имеет вес в нашей встрече.       — Нет, Фэн Роза Ли — удостоив лишь лаконичным ответом, ему не хотелось сейчас вести никаких разговоров, в особенности с этой скучной особой. Ему не нужно с ней знакомиться, он знает её ещё давно, узнал каждую деталь в ней с первого же вмешательство в их дела, по первому же действию определил точный автопортрет. И теперь эта дорого украшенная обложка ничего ему не говорит. У Чимина нет никакого интереса к ней. — Ответ на все твои последующие слова — нет.       Роза медленно хлопает ресницами и теперь смотрит на Змея совершенно иначе. Она действительно его недооценивала, теперь думает, что следовало ознакомиться с новой территорией подотошней. Мысленно цыкает на Чонгана, который и словом не обмолвился про главу третьей семьи, а такие детали упускать — обернулось ошибкой. У неё под носом до сих пор шли долгие мятежи раз за разом, становилось утомительный каждый раз тушить этот огонь, иногда они не поспевали уладить один, как вспыхивал второй.       — Ты единственная палка в моих колёсах, — взгляд тяжёлый, а обманчиво добродушная улыбка пустила бы мороз по коже любому, но не Пак Чимину. — Скоро у тебя закончится вся твоя военная сила, а твои союзники начнут расходится, как поймут бесполезность твоих намерений.       — Дорогая Ариэль, ты ошиблась в одном и с самого начала, — разминает шею и откидывается на кресле, перебирая свои пальцы. Чимин не вставал с кресла уже который час подряд, впрочем, как и всегда. В это неспокойное время у него нет ни единой свободной минуты, но и раньше было не ужаться между строгим расписанием. У него ещё оставались некоторые силы, чтобы не давать расслабиться Розалии, как и связи в правительстве, чтобы вытеснить иностранных гостей, он создавал ей проблемы раз за разом, находя лазейки и хитроумные манёвры, что получалось у него лучше других. Пусть у него и нет много мощи, как у Фэн, но он всё ещё оставался куда проворней и хитрей. Всё шло по его плану до этого самого момента и так же события будут проходить своим чередом, как он и предсказывал. — Твоя ошибка не в том, что ты решила сначала избавиться от главной головы «пяти семей», а в том, что ты ошиблась в выборе, — пустая ухмылка без грамма эмоций, в его стеклянных глазах отражаются сомнения Розы. — Главной головой был не Мин Юнги, а я. У меня власти больше, чем у всех семей вместе взятых, но не в хвастовство сказано, лишь поясню некоторые детали специально для вас, госпожа Розалия. Пять семей были созданы нашим кланом, третьей семьей Змей, но мы разумно выбрали третью позицию. Есть выражение — уступи дорогу дураку. Нашей задачей было лишь усмирять их излишнюю дурость и направлять в нужное русло, которое нам нужно. И как ты поняла, у штурвала всегда был я, как и теперь я не намерен уступать руль тебе, чужеземке.       — Даже если и так, тебе долго не продержаться с твоими силами, ты крупно ошибаешься в представлении силы триад.       Чимин тянет губы и наклоняет голову, наблюдая за гневом на лице гостьи, который она хотела изо всех сил скрыть, но никогда не скроет от него. У Чимина подкованный глаз снимающий кожу с людей, разбирающий на механизмы их сложную структуру эмоций. От его глаз не скроется любая мелочь.       — Фэн Роза Ли, ты проиграешь эту битву, и тут неважно моё вмешательство. Это произойдёт и без меня, просто дам совет — жадность и гордыня тебя убьёт.       — Я в последний раз предлагаю тебе уйти с игры сейчас, избежав своей кончины, иначе — твои владения завтра будут в огне, — она хотела добавить ещё, но её прерывает телефонный звонок. Смотрит выжидающе на Чимина, но не добившись от него никакой реакции, отвечает на вызов.       Чимин заглядывает ей в глаза и всё понимает. Медленно начинает сухие аплодисменты, эти хлопки только наводят гнетущую атмосферу на вмиг уменьшившиеся плечи Фэн. Она смотрит на Чимина, слышит хлопки, начавшие обратный отчёт до предсказания Змея и это настолько раздражает, что она закусывает губу, слыша в трубке: «Мы потеряли головной офис Мин».       — Ублюдок… Ублюдок! — даже такая как она не выдерживает этого, потеряв то, ради чего потратила столько усилий и годы. Чимин читает на её лице ярость, но это ложная эмоция, за которой страх. Фэн Роза начала боятся. А страх — разрушитель всего. Ему остаётся лишь сесть на лучшие места трибуны и смотреть на то, как она разобьётся о скалы, потому, что сейчас она совершила свою главную ошибку — страх. Страх порождает сомнения и всё из этого следующее. Главе крупного синдиката не пристало сомневаться, ведь каждый шаг решает всё будущее. — Как?! — злостно смотрит на Змея, готовая любезно поделиться с ним пулей в сердце, хочет пролить кровь прямо сейчас, чтобы утолить свой досадный провал. Она думала, что самая умная, что сможет всё, что пожелает, но крупно ошиблась. Эти ошибки следовали друг за другом, рассыпаясь домино перед ней, обнажая её оголённые страхи. — Как ты сумел провернуть это за моей спиной?       Фэн берёт себя в руки, но сжатые кулаки выдают бурю эмоций, которые с трудом сдерживала, самодовольное лицо Пака лишь пробуждает в ней новую чашу ярости. Чимин смотрит прямо в глаза и говорит:       — А с чего ты взяла, что это я?       — Что?       — Сейчас будет второй звонок.       И он действительно звенит, она с ужасом смотрит на экран телефона, не решаясь взять трубку. Но как только она услышала ответ, то замерла с окаменевшим выражением лица.       — Кто?..

***

      Шаги эхом раздаются по просторному кабинету, оставляя кровавые отпечатки по белоснежному полу. Знакомый металлический запах становится родным, давно забытый, быстро привыкая к нему. Живописные брызги алого пробуждают в нём его новую натуру, новую личность, о которой он смутно подозревал, ведь давно не смотрелся в зеркало должным образом. У нового него другие глаза — глубже и насыщенно темней, с холодной уверенностью, не терпящей слабостей. Теперь без страхов, одни амбиции. Носки чёрных туфель останавливаются у большого стола, испачканные кровью руки опираются на него и смотрят на изумительный ночной пейзаж Сеула. Наверху дышится чище и он хочет ещё, взобраться выше, чтобы дышать чистейшим кислородом для него одного. Садится за кресло главы и смотрит на вошедшего Хосока.       — Как ощущения на законном месте, молодой господин? Стоит ли звать вас Мин Джином? — губы расплываются в кровавой ухмылке, обнажая клыки. У Хосока глаза блестят от адреналина, лицо в крови, как и всё тело, но по взгляду видно, что он как рыба в воде.       — Превосходно, — откидывается на кресло, наблюдая за шикарной люстрой на потолке, чувствуя прилившие к нему жизненные силы. — Я хочу взглянуть на лабораторию. Я хочу его особняк, его коллекцию. Я хочу всё, что принадлежало Белой вороне.       — Как пожелайте.       С этого дня имя «Мин Джин» широко распространится, как лже-наследника бескрылых и Пересмешника.