Бумажное сердце

      Многочисленные прожектора поочередно загораются, освещая просторное помещение, почти не создавая теней. Казалось, что здесь ты излишне открыт и уязвим, место, где невозможно скрыться от света и негде спрятаться. Здесь было по особенному мёрзло, словно целый город после цунами, витает атмосфера скорби, болезненной раны и жестокости человека. Самим костям в теле становилось неудобно, они словно липли друг к другу в подкожном страхе, сбегая с собственных мест. Обнажившийся вид всё так же вселял неуютное чувство жути, живущее в каждом на подсознательном уровне, как неизбежный сигнал о самосохранении, не испытать его могли лишь те, кто потерял свою человечность, хоть какую-то её часть.       Шаги расходятся по выставочному залу громким эхом, как минорные ноты сонаты одиночества. Именно. Наблюдая за всем этим, невольно пропускаешь сквозь тело это одиночество и тоску по кому-то, в какой бы уродливой подаче не было преподнесено. Теперь картина видится совершенно по другому, чем несколько лет назад, тогда на званом ужине. Глаза привыкли к жестокому проявлению настоящей натуры человека без человечности. Парадоксально, но «человечность» такой же вымысел, как и всё остальное, прививавшаяся веками, но для некоторых так и осталась позади. Люди легко могут дойти до изначальной стадии настоящего человека, которым так не хотят быть, скрывая это изо всех сил, обретая всё новые и новые формы. Но к этому легко можно вернуться при малейшей угрозе жизни. Ни одно живое существо не наделено таким врождённым проявлением жестокости как люди. Люди — самое омерзительное, загадочное и одновременно прекрасное. Теперь Сокджин хочет понять, разгадать его, чем жил этот человек и мотивы жестокости. Теперь, когда его глаза закалены и не боятся смотреть вперёд, не боятся правды. Только сейчас он может не только смотреть, но и видеть. Его детские очки давно сломались.       Перед ним драгоценная и дорогая коллекция родного отца — главного тирана в его жизни. Коллекция созданная по образу и подобию матери. Ему даже не хочется поражаться своим происхождением, но ему глубоко интересно, как много он впитал в себя от родителей. Все «экспонаты» были ухоженными даже сейчас, оставшись такими же, как и в памяти семнадцатилетнего Джина. Глаза. Множество глаз теперь смотрят, помнят ли они его? Джин ходит по залу и осматривает каждую девушку, внимательно изучая их тела, глубокое дыхание, аккуратные почти незаметные швы, давно потухшие глаза, напоминавшие пластик, на номера над их головой. У них не было прошлого, настоящего и не будет будущего, как и нет имён, голоса и памяти. Они больше не являлись людьми, они сами забыли, что люди.       — За ними ухаживали не так, — касается бледной кожи с едва выступившими пятнами. — Неверная дозировка. Всё же, никто не сможет ухаживать и любить их так, как это делал он, — Хосок оборачивает на Джина, застрявшего между тринадцатым и четырнадцатым рядами. Но он не обращает на него никакого внимания, останавливаясь у каждой девушки с одинаковым типажом. Ему мерещилось собственное лицо, что вот-вот он натолкнётся и на своё распятое тело здесь.       — Когда родилась коллекция?       — После ухода твоей матери, примерно на то время, когда ты родился. Двадцать лет тому назад. И мне удалось сохранить её после его смерти.        — Зачем? Я не могу понять тебя.       Пенг коротко усмехается и разминает шею, добавляя невзначай:       — Знаешь, запрограммированные привычки остаются в прежнем режиме, как вечный механизм, даже мне самому не под силу остановить этот процесс. Невольно я ищу взглядом девушек подходящих по всем критериям: лицо, фигура, цвет кожи, волосы, примерный рост и вес. Когда я себя одёргиваю, то обнаруживаю себя за ввинчиванием протеза в позвоночник нового номера. И мне ничего не остаётся, кроме как позаботится о новом экземпляре.       Сокджин прислушивается к чему-то, оборачивается и медленно следует на слух. Звуки шли из глубины дальнего зала, следующего за основным. Постепенно освещение тускнело, с каждым сделанным шагом, погружая в мягкие сумерки. Этот зал он никогда не видел, меньший был совершенно другим: был только один источник света, если в большом зале не было абсолютно никакого запаха, то здесь он был — запах болезни, так схожий со смертью. Джин осторожно входит и останавливается, взгляд прикован на большой и роскошной кровати с белым балдахином. Краем уха он слышит, как шаги так же остановились за спиной, как жирная точка определявшая этот отрезок времени и начавшая новый отсчёт.       — Я хотел тебе показать именно это. Он ждал тебя всё это время.       Джин очень медленно делает шаг навстречу, затем продолжает движение, но словно он не двигался вовсе в своем сознании. Ошеломление проходит не сразу, вводимое небольшими дозами прямо сквозь черепную скорлупу, действие даёт много побочных эффектов. Пикание приборов совпадает с его ударами сердца, мерные и осторожные, прежнего страха не было, но осадок в подкорке памяти остался. Сокджин делает ещё два шага вперед, медленно ступая, осторожничая, проверяя на подлинность и на верность свои глаза. В голове процесс того, как это могло произойти, ведь он был там, слышал и видел всё. Запачканный ковёр и клавиши. Мин Юнги умер. Но кто перед ним?       Хосок только продолжает наблюдать, когда Джин непонимающе обернулся, прося ответов. Правда была в том, что Джин уже знает ответ, знает, кто перед ним и почему он всё ещё здесь. Протягивает руку, словно в первый раз пользовался ей и отодвигает тонкую ткань в сторону, заглядывая на спящего человека. А спит ли он? Лицо умиротворённое, дыхание ровное и глубокое, как при крепком сне, медленнее показателей сердцебиения. Сокджин набирает внутрь воздуха, чтобы произнести их, но делает это только мгновение спустя.       — Почему он…       — Он спит, — Хосок огибает кровать с другой стороны и распахивает полностью мешающий балдахин.       Странные чувства, которые не стоит и понимать, странный день, как и вся его жизнь. Порой человеку не нужно ничего понимать и спрашивать, поддаться внутренним рычагам и действию лунной воды внутри. Тихое плескание воды слышится совсем близко, поскрипывание вёсел и собственное отражение на водной глади. Вода под лодкой чёрная, смоляная, с тем внутри, чего не стоит искать и понимать, но и не стоит нырять в воду. Скрежетание шёпота, как щебет птиц, окружает, как и вороны летящие над головой плотным кольцом. Голоса шепчут ему знакомыми голосами, голосами из прошлого.       Сокджин подходит ближе, чтобы подплыть и услышать голоса, но громкие хлопки крыльев препятствуют. Наклоняется ещё ближе, так он может слышать и чувствовать тихое дыхание Белой вороны. Юнги лежит в белоснежных простынях, исчезая в них, словно проваливаясь в белые перья. Его наличие выдавали только трубки идущие из тела, поддерживающие жизнь. Кислородная маска время от времени наполнялась блёклым паром, грудь медленно вздымалась — это всё, что делало его живым.       — Пуля повредила мозг и началось его отмирание. Сейчас мозг Мин Юнги полностью мёртв, у него осталось лишь сердце.       — Твои ходы всё ещё туманны, Хосок.       Перед ним лежал его родной отец, который вселял такие противоречивые чувства, но лишь его пустой сосуд, то, что когда-то принадлежало Мин Юнги. Даже его лицо изменилось и выдавало, что тот, кто был внутри давно ушёл — лицо не выражало ничего, напоминая мраморную статую, покрытую воском. В нём больше не было тяжести, лишь разглаженное лицо с прилипшей пустотой, вокруг его головы кружил плотный туман.       — Часть его всё ещё жива и она здесь. Кем был и стал Мин Юнги для тебя? — глубокий голос Хосока окружал его со всех сторон, протекая под ноги и решая за него.       — Ты мне скажи, кем был Мин Юнги. Помешанным? Гением? Человеком? Монстром? Кто он? Скажи мне ты, его тень, ты знал его истинное лицо.       — Мин Юнги был белой вороной. Джису заставила его поверить в то, что он такой же чёрный, но эту веру она забрала с собой, оставив белым в одиночестве. Настоящего Мин Юнги знала лишь она.       Особняк замер, поглощённый ночью, были слышно лишь стрекот цикад из открытой мансарды. Шорох ткани и быстрый топот босых ног после тихого скрипа двери. Длинные тёмные волосы спадали с плеч, она убирает их с лица, взбивая пальцами и причёсывая назад. На полу голубые разводы луны в очертаниях форм больших окон. Джису идёт быстро, иногда переходя на бег. Её волосы развивались волнами за ней, как и её белое неглиже, она спешно сбегает вниз по большой лестнице, тонкие пальцы скользят по перилам. Волосы растрёпаны, сонное лицо всегда было бледным, шёлковый халат небрежно свисал с плеча — именно такую Джису Юнги считал самой красивой, без присущего блеска и напыщенности единственной дочери семьи Мин, а такую — немного усталую и настоящую.       В главной зале не горел свет, она спустилась с последней ступеньки почти слетев с неё, но это было сделано так тихо и плавно, словно боялась спугнуть что-то. Замедляется и медленно отпускает перила, подкрадываясь и выглядывая из колонны, с отражавшимся на поверхности оранжевыми колыханиями огня. Глубоко вдыхает и выдыхает, но уже другой воздух, здесь он был иным — поглощающим и тёплым. На лице мягкая улыбка, ей всегда нравилось наблюдать за ночным вдохновением брата, сегодня снова сидевшего у рояля в свете камина. Внезапно плавная мелодия прерывается и белая макушка вскидывается кверху, но совсем не удивлённо. Юнги сонно улыбается и отодвигается на край банкетки, чтобы она смогла сесть рядом. Запах нежных роз становится насыщенней и вскоре мягкие локоны щекочут ему шею.       — Почему остановился? — хриплый ото сна голос Джису сам по себе был самой прекрасной композицией для него. Она снимает с него перчатки, небрежно бросая на пол, начиная перебирать длинные пальцы, словно пытаясь разглядеть нечто между запутанными линиями.       — Не спится?       — Не могу без тебя. Либо играй, либо идём спать, — Юнги смеётся, подрагивая плечами, от чего голова Джису немного склоняется вниз, но она поправляет её обратно в удобное положение.       Смех Юнги почти беззвучный и красивый, потому что Юнги светился изнутри, когда смеялся, этим лунным мягким светом. Джису считала, что улыбка у брата самая лучшая, но с ней никто не мог поспорить, ведь никто и не видел такое явление на лице у Мин Юнги, кроме его любимой младшей сестры. Её губы неосознанно расплываются и она переплетает пальцы, наблюдая за двумя руками, такими контрастными в оттенке кожи и размере ладоней, но такими правильными. Юнги подушечкой большого пальца потирает перстень однокрылого ворона, простой жест, ставший привычкой.       — Ты же знаешь, что и я без тебя не смогу уснуть.       — Тогда давай спать.       — Джису… Я убью тебя и буду последним человеком в твоих тускнеющих глазах.       — Я тоже убью тебя, — незамедлительный ответ и поцелуй в мягкую улыбку, от которой перехватывало дыхание, а рука сжимала сильней другую.       Джису крепко хватается за худощавое тело брата, прячет лицо ему в шею, чувствуя пульс через кожу.       — Я не хочу взрослеть, Юнги. Не хочу меняться и не хочу менять свои чувства к тебе. Вдруг всё изменится в одно мгновение? Что мне делать тогда? Я боюсь взрослеть.       — Ничего и никогда не изменится, пока я рядом, пока ты — это я, пока я — это ты, — разворачивается лицом к сестре и обнимает холодными ладонями её тёплое лицо, смотря прямо в глаза. — Мы с тобой связаны и это связь не разорвётся никогда, до тех пор, пока я не убью тебя, сестрёнка.       Звон в ушах сливается с протяжным писком аппарата электрокардиограммы, но кажется, что наступает громкая тишина, слишком громкая и давящая для помещения, выдавая присутствие нового гостя. Смерть пришла по приглашению, теперь стоит возвышаясь над спинами ещё живых, напоминая о том, что и за ними придёт в свой час, но сейчас забирает щедрые дар. Сокджин прикрывает глаза и делает глубокий выдох, сквозь закрытые глаза видит пар в миг похолодевшем воздухе с кристаллами невидимого льда. Рука сжимает провод аппарата и в собственной сердечной мышце ощутим укол, как от шипов. Лишение чужой жизни — всегда лишает части человека. Сокджин марает руки в третий раз и он уверен — не в последний. В постели бездыханное тело отца, но кажется, что ничего не изменилось, словно он просто всё ещё крепко спал. Джин впервые видит это лицо таким спокойным и умиротворённым, опускает взгляд и замечает два перстня на его руке — один бескрылый на указательном и однокрылый на мизинце.       — Это и есть твоё последнее превращение, — шёпот Хосока за спиной обволакивает темнотой и чёрная вода сливается с небом, на самом же деле — туманное утро сменилось глубокой ночью, прикрытой за дождём из чёрных перьев. Лопатки удивительно чешутся.       Сокджин снимает перстень с руки павшего короля воронов и находит ему место на своей руке. Он подходил идеально, словно нашлась давно потерянная деталь и встала на своё законное место. Джин прикрывает лицо Белой вороны одеялом и встаёт с места, но всё ещё не отходя, долго всматриваясь в силуэты лица за тканью. Хосоку интересно о чём он думает и что чувствует, по лицу невозможно что-либо прочитать, будь на его лице сожаление или торжество, но он чётко видит на кровати тень от больших крыльев.       — У меня для тебя первое поручение, в качестве нового главы первой семьи Мин. О нём никто не должен узнать, а после него займёшься взбунтовавшимся советом, а о твоей сестрице позаботится кое-кто другой.       Машина заезжает на до невыносимо знакомую территорию, смотря сейчас на это, он видит вдалеке нечёткий силуэт, этот же силуэт исчезает и появляется вновь у бассейна, растворяясь в воде. Джин выходит из машины и вдыхает влажный воздух, возводит взгляд к серому небу, будто ждал от него ответа. Глаза жмурятся от капель дождя и вскоре небо перекрывает чёрный зонт.       Коттедж остался таким, как и в воспоминаниях, но совершенно другого настроения, близкое к этой погоде. Родной дом окрасился в тоску и тяжесть скорби, покрытый плотным слоем отторгающего холода, от которых мёрзли кончики пальцев. Он осматривает знакомый сад, ходит по земле, по которой раньше ходил каждый день и останавливается на заднем дворе. Охрана следует за ним, держа зонт для своего господина, ставшего у бассейна с крапающим по нему дождю. Двое других осматривали территорию на безопасность, создавая ненужное мельтешение, но это процедура важная и обыденная. Взгляд натыкается на вишнёвое дерево, за которым он прятался будучи семилетним от Намджуна. Садится на беседку, было жёстко без мягких подушек на мокрой поверхности. Наверно, он просидел так около часа под дождём, смотря на беспокойную грязную воду. Звуки дождя барабанили с новой силой и он слышал только дождь, в голове не было ни единой мысли, когда он думал, что утонет в них, только вступив в родной дом. Дом — теперь он не знает, что это значит. Он думал, что дом это коттедж с любимой беседкой, где под подушками всегда были запрятаны сигаретные заначки, где бассейн, в котором никогда не плавал и вишнёвое дерево, под которым закопаны его детские проблемы. Но теперь это вовсе не было домом. У Сокджина нет дома, он лишился его три года назад. Теперь он совершенно не хочет вспоминать, как он вернулся в это место и чего это ему стоило.       Всё это время он просидел как под гипнозом, одурманенный дождём, конечности онемели от холода, он отрывается только тогда, когда ему сообщают о госте. Впрочем и тогда, он не отрывается с места, а только спустя полчаса. Зайдя в дом, он обнаруживает в столовой накрытый стол и приятную компанию.       — Прости, я начал ужин без тебя. Садись.       Джин стоит и наблюдает за трапезой Шохея, в его обычном домашнем виде — хлопковой белой рубашке без пуговиц. У него усталый и помятый вид, видимо, он только с аэропорта, предполагает, что до рейса побывал на нескольких встречах в разных префектурах. Шохей приподнимает брови и взглядом указывает на стул напротив.       — Ты сам всё приготовил? — в доме ещё не было прислуги, Джин оформил его на себя только два часа назад. Перед ним тарелка пахнущая довольно недурно, вытирает руки об уже холодное влажное полотенце.       — Подумал, побаловать ребёнка. Попробуй хоть кусочек, я отойду сварить нам кофе, — уже когда он скрылся из вида, Джин пробует на вкус мясо и хмурится, пытаясь определить, что это. Он видел всего раз, когда готовил Шохей, ему нравилось изучать разную кухню.       — Ты приготовил пульгоги? — как раз, когда старший вернулся с подносом свежего кофе, что получался у него отлично.       — Неплохо, если ты оценил.       — На заметку — в пульгоги не добавляют карри, это больше похоже на тонкацу.       — Как же сложно теперь угодить господину Мину, да? — посмеивается и ставит перед ним ароматный напиток, заполнивший весь дом, в котором слишком давно не было чего-то живого.       Но Сокджин действительно оценил этот жест, что Шохей вообще прилетел сюда, между своим загруженным расписанием. Когда дождь закончился, они оба сидели в беседке не включая уличных фонарей, только слабый свет с окон едва доходил до них. Джин пускал клубы дыма, кисловато оседавший в горле, уже третьей сигареты, но так было лучше, так было живее. Ему было важно время от времени что-то чувствовать, самую малость, он даже перестал таить тревогу растерять навсегда свои эмоции и чувства, то, что и делает людей людьми. Пытается хвататься за тонкие ниточки, державшие его неаккуратные швы на лице, чтобы продолжать оставаться человеком, хотя бы его подобием. Самоощущения притуплены, будто он проживал в деревянном теле и жил в ином мире.       — Запомни, у тебя есть в руках все козыри, чтобы победить в этой игре. Если понадобятся подсказки, ты всегда можешь найти их у меня. У нас ведь замечательные отношения, ты так не думаешь?       — Я замечательный инструмент в твоих руках? — смотрит отрешённо и устало, но ведь игра только началась, Джину нужно только вникнуть в правила, которых было немного.       — Самый полезный. Ты вернулся домой из Онигасимы, чтобы забрать то, что по праву твоё, а я избавлюсь раз и навсегда от Фэн Ро с твоим содействием. Замечательное соглашение. Вскоре триады ослабят бдительность и мне ничего не останется, кроме, как добить их. Я знаю нужные рычаги, тебе стоит только попросить и я шепну тебе на ушко.       — Онигасима?       — А это… Не бери в голову, — перенимает пачку и вытягивает одну сигарету, долго крутит между пальцев, прежде чем закурить, словно сомневался. Вскоре силуэт лица скрывается за дымом. После дождя зябко и свежо, влажный воздух пахуче оседает на теле, въедаясь вместе с сигаретным дымом.       Шохей надолго замолчал, выдвигая вперёд стрекот цикад, давая им озвучить эту ночь. Последняя оранжевая искра угасает и он было вбирает воздуха, чтобы произнести что-то, но его прерывает звонок. Он был иным, оба понимают это сразу же, улавливая невидимое настроение на той линии. Само звучание звонка было тихим, несмотря на его громкость, имело значение лишь то, что он был слишком похожим на тональность тревожной тишины, как затишье перед бурей. Сокджин надолго замирает на сосредоточенном лице старшего, они оба смотря друг другу в глаза, один из них таил скрытую карту неизвестной масти. Джин смотрит на высвечивающее «Хосок» и сомневается в готовности узнать правду.       Сокджин сел на кресло главы силой, взяв штурмом головной офис и особняк, пока триады очнулись, в спешке переправляя часть сил из Китая — было уже поздно. Прикрывшись за ликвидацией террора им удалось отцепить главные дороги вокруг небоскрёба, проникнув туда под прикрытием для обезвреживания бомбы. Их не могли не пропустить в здание на законодательном уровне, ведь часть была действительной организацией по борьбе с терроризмом внутри страны и приказ на чистку здания был отдан от самого премьер-министра, правда, задачи они знали изначально. Приказ гласил — штурмовать и ликвидировать штаб террористической группировки. Фэн Ро не может действовать в открытую против правительства, где у нее ещё не закреплённые позиции. И у Джина действительно сильные козыри против неё, он намерен раздавить Фэн любыми способами. Вывезенных документов с офиса вполне хватит, чтобы повесить на них несколько крупных преступлений, но это только начало его войны с ней.       Большая часть совета Бескрылых была уничтожена, но оставшаяся часть, пустившаяся в бега приползла обратно на родину, чтобы оказать протест его главенству, как и постепенно собирались члены клана, ранее разделившиеся на отдельные группировки. На этом моменте они оказывали сопротивление, но никто из них не мог пойти против Хосока, их бывшего руководителя и самого приближённого к павшему боссу. Не все приняли родство Джина с предыдущим главой, но им ничего не осталось кроме, как признать его силу. Пусть он и держит клан сейчас на одном страхе и силе, но он намерен заслужить их уважение. И первой целью стала Фэн Ро, которая пока затаилась, не иначе обдумывает план действий. И пока она готовится в засаде, Джин хочет узнать главное, то ради чего он проделал весь путь до Кореи.       Джин отвечает на звонок.       Работы у ущелья шли всю ночь, эта местность была труднодоступной из-за постоянных обвалов, оползней и в сезон дождей. Поворот у ущелья называли смертельным из-за опасности не заметить встречку от ограниченной видимости, благодаря горному массиву, как и от узости самой дороги. Ночью на улице прохладно, но до холода, голода и сна нет никому дела, да и времени. Был приказ закончить работы сегодня же, значит — должно быть исполнено в сроки. Хосок сам присутствовал до самого конца, контролируя процесс и ходящий за спинами Чёрный ворон заставлял работать быстрей, лишь бы закончить это напряжение и перестать быть мишенью в его глазах.       Хосок наблюдает за тем, как вытаскивают покорёженный большой кусок металла, но ещё различимым видом автомобиля. Он сильно повреждён и нет никакой гарантии, что содержимое салона не разлетелось вдоль ущелья кусками. Первым делом он подзывает судмедэкспертов, чтобы они осмотрели и сделали примерный вывод до того, как отнесут всё на экспертизу. Он подходит и рассматривает скрючившийся капот машины и расплющенную крышу.       — Здесь кое-что есть! Господин Мин! — Хосок подбегает ближе и рассматривает то, на что указывал судмедэксперт. — Внутри определённо есть тело или какая-то его часть, нам потребуется изъять его, прорезав часть машины.       — Плевать на корпус, ведь будет достаточно двигателя и системы тормозов, так? Вытаскивайте немедленно, я буду ждать вас уже в морге. И ты лично проследишь за тем, чтобы работали аккуратно, — указывает на бедного мужчину, знатно понервничавшего, принявшегося вытирать пот со лба платком. Комкает и толкает обратно в карман, при этом нервно начиная быстро кивать.       Ему больше незачем присутствовать при этой муторной процедуре, время поджимало, вскоре им придётся освободить дорогу от несанкционированного перекрытия. Ещё предстоит много работы на опознание и экспертизу тела, как и отчёта по местности. Вполне вероятно обстоятельства того дня сложились куда иначе. Чонгук сбил его на внедорожнике вниз ущелья, поджидавший его за поворотом, находившийся там какое-то время, но как долго это было? Чонгук должен был поехать туда сразу, как выдал им всю подноготную систему охранной безопасности Фениксов. Значит, после организации покушения, примерно в начале ужина. А что, если Чонгук не один знал об этом? Хосок подозревает, скорей чует, что здесь не чисто. Зачем Намджуну потребовалось разделяться, чтобы поехать в одно место назначения? Отвод внимания? Может, это он заманил Чонгука? Тогда жертва клана непонятна. Очевидно, за этим стоит кто-то ещё.       К трём часам ночи он возвращается в офис и сразу отъезжает в морг. Заключение готово. Некоторые части пришлось собирать по кускам, но были и недостающие детали, которые могли растаскать животные. Тело так же подвергалось погодным условиям, что ускорило процесс гниения и деформации, не считая увечий после аварии.       — Лицо могло бы сохранить основные черты, но лицевая кость была раздроблена после падения с обрыва. Смерть наступила после кровоизлияния в мозг, также что-то проткнуло лобовое стекло и проникло в грудную клетку, здесь переломы нескольких рёбер, что тоже послужило одной из причин смерти, вполне вероятно это был ствол дерева…       — Меня не интересует как он умер, я прекрасно знаю обстоятельства. Только один вопрос — это Ким Намджун?       Сотрудник замялся и быстро убрал свои бумаги, сверявшийся с ними до этого, доставая другие.       — Результаты анализов только пришли и я сам ещё их не смотрел, — быстро бегая глазами по листку и после неуверенно поднимает их на Хосока, по взгляду которого читалось: «не еби мне мозги и ближе к делу». В итоге он сам вырывает несчастный листок с трясущихся рук напротив, быстро вчитываясь.       Край бумаги комкается от силы, с которой сжали, Хосок перечитал три раза, чтобы убедиться. Переводит взгляд на труп с сохранившимся перстнем с гравировкой феникса, позже одолевает расстояние в два шага и сдёргивает ткань с трупа полностью. Комплекция фигуры совершенно не совпадала, как и всё остальное по анализам. Человек сейчас перед ним не может быть Ким Намджуном. В тот день умер не он, вместо него сбросили подставное лицо, осталось выяснить только его личность.       Хосок сразу набирает контакт «Мин Джин».