Le mal du pays…
Сквозь плавную мелодию просачиваются приглушённые выстрелы этажом выше. Плечи настолько напряжены, что начинали ныть, на лбу испарина, всё внутри вытянулось в твёрдую струну. На секунду он увидел тень проскользнувшую за угол, в одну из дверей. Джин дёрнулся в ту сторону и не сводил глаза, начинавшие щипать от редкого моргания. Продолжает путь, слыша кульминационные ноты фортепиано фоном. Тень резко дёрнулась на уголках глаз и собственный выстрел обернулся за спину, но как оказалось в холостую — за спиной уже никого не было. А был ли? Собственное дыхание напряжённо давит на слух, становясь всё отчетливей, перекрывая Листа. Так некстати в голову лезут кадры, где белые перчатки танцуют по красным клавишам, аккомпанирующие треску камина. Ладонь запотела холодом и рукоятка пистолета скользит на коже. Джин заходит за одну из перегородок зала, скрываясь в неосвещённой прожекторами части, затаив дыхание, принимается ждать. Крепче сжимает пистолет и следит за любым малейшим шорохом. Наконец, главный артист этого спектакля показался, медленно выходя из тени, его шаги отражаются эхом по просторному белому помещению. Кажется, что кожа Чонгука светится от всех жёстких ламп — так его тёмные глаза и волосы кажутся чёрными, отчётливыми пятнаями, как и его одежда. Джину на мгновение показалось, что он посмотрел прямо в его сторону. — Много времени прошло… Птенчик, — голос расходится громким эхом, слишком резким для него, заставив напряжение внутри него нарасти в разы, до металлического тела. — Наверняка, ты думаешь, что повзрослел, стал сильным и могучим? Это правда, в твоих руках сейчас слишком многое, слишком много для твоего возраста. — Он говорил так же, как и раньше, своим добрым и заботливым тоном хёна, которым он был жизнь назад. Но… — И мне доставит ещё большее удовольствие отобрать у тебя больше, чем тогда. Хотя мне кажется, я уже отнял у тебя гораздо больше, чем надо было. Джин метит прямо в голову. В какой-то момент затаившееся дыхание прекращается и он держит его на прицеле. Одно движение. Всего одно нажатие и один выстрел. И Чонгук умрёт, умрёт от его рук, но мысли об этом даже не настигают его, когда он нажимает на спусковой крючок. Всего на миг он почувствовал невероятное облегчение сделав это, тело на это мгновение расплавилось жидким оловом. Он даже не успел осознать содеянное, когда его и так открытые глаза действительно открываются.Дребезг.
Дребезг стекла отрезвляет его и осыпается песком, вместе с этим собираясь обратно в форму песочных часов. Словно воздух выбили одним сильным ударом в живот, издаёт громкий выдох. Зрачки бегают по белому полу усеянного осколками. И резко вздрагивает от щелчка совсем рядом, у самого уха. Медленно оборачивается с надломленными бровями и натыкается на дуло пистолета, метящее ему в голову, а за ней знакомую ухмылку. — Это было зеркало. Следующее, что он ощущает — тупая боль в голове и закрывание кулис, выглядывающая голова Чонгука сопровождалась аплодисментами белых перчаток. Свинцовые веки с трудом поддаются, кажется, он был в отключке вечность. Холодная вода стекает по лицу и с кончиков волос, а контраст воды с кожей только усилил гудение в голове, отчего он сморщил гримасу боли. Джин осознаёт своё положение только спустя какое-то время, до этого бесцельно наблюдая за всем подряд. Почему-то пол оказался красным, скорей пылающе-алым, а в носу щекотал знакомый аромат. Зрение постепенно фокусируется из цветных пятен в осознанные формы, но понять происходящее всё ещё трудно. Пробует пошевелиться, но не может. Моргает и снова пытается, но всё без толку — тело ватное, утопающее в воздухе и плавится в кляксы. Дыхание мнится слишком замедленным, а сердцебиение настолько учащённым, что он чувствует его на языке, он такой же распухший и почти неподвижен. — Ч-что… — проходит примерно минута, чтобы продолжить говорить усилием воли. — Ты… вколол мне… Чонгук до этого подрезавший стебли роз, останавливается и оборачивается на него с изумлённым видом. Улыбается широко и подходит ближе, тогда Джин замечает у него венок и хочет дёрнуться назад, но не имеет возможности физически. И это самое мучительное. Руки и ноги привязаны вдоль стены, в распятом образе, но даже и без креплений — не смог бы и сделать шага, внезапно все силы покинули тело и тянули вниз. — Всего лишь эликсир послушания, малыш, — тем временем продевая венок на голову своей безвольной куклы — части своей воодушевляющей композиции. Длинные шипы больно прорезают кожу и достаточно глубоко, ведь венок оказался мал, но Чонгук хотел, чтобы он смотрелся красиво. Джин смаргивает свои капли крови с ресниц, хочет застонать от щиплющей боли от давящих шипов, но силы есть только на тихий, едва различимый гортанный хрип. — Нет слов… Красные розы так сочетаются с твоими чёрными волосами и цветом кожи. Замечательно. Превосходно! Интересно, твой безумный папаша, наверно, трепещет в гробу? Чонгук проводит розой вдоль его обнажённого тела, очерчивая каждый шрам на нём, словно желая пропитать его ароматом, коим пропахло всё помещение и кровь Сокджина. Бутон внезапно останавливается на его животе, едва касаясь пупка. А после… Глаза Чонгука пронизывают его насквозь и Джин видит в них другого человека, чем секунду ранее. Взгляд голодный, злой и безумный, взгляд, жаждущий разрушения и распада всего. Сокджин слышит невидимую слюну по его подбородку, бешенство гоняемое по этой крови, загустевшей до кровавого тёмного желе и… смех. Это мерзкое хихиканье, резко опускающее температуру помещения до нуля. Перед ним стоял уже тот самый Фэн Чонган, его истинная сущность, соседствующая с Чон Чонгуком. — Привет… — голос ниже в разы и с хриплым рыком в примесь. — Какой подарок… — слишком резко дёргается и оказывается вплотную к нему. Джин начинает дышать чаще. Холодные пальцы очерчивают его грудь и живот, чуть царапая ногтями, желая пробраться под кожу. Чон зарывается носом ему в живот и прикрывает глаза. — М-м… Как ты приятно пахнешь… ты… пахнешь кровью, — пробирается выше и привстает на носки, оказываясь на одном уровне с лицом, вглядывается широко раскрытыми глазами и просто смотрит. — Джин… Джин, Джин, Джин… — всего на секунду Сокджину кажется, что он был готов сказать что-то важное, но оно так же быстро уплывает обратно в глубь, в эту бездну безумия в глазах напротив. И он уверен, что это самое нечто ушло туда навсегда, забрав с собой человечность и багаж сомнений. Может, и Чон Чонгука. Мокрый язык проходится по лицу и слизывает кровь, почти закатывая глаза от удовольствия, сходя с ума от этого вкуса с примесью запаха цветов. Сокджин шепчет одними губами «не надо», прямо перед тем, как чувствует невыносимую боль, резко охватившее тело и оно начинает дрожать, бьётся о сдерживающие оковы. По дрожащим губам стекает кровь, он откашливает её, чтобы не захлебнуться ей и мутнеющими глазами, вспышками, видит улыбку Чонгана в разбрызганной собственной крови. Даже его смех пропитан красным. Опускает ресницы и видит торчащую рукоятку ножа из своего живота, вместе с тем сплёвывая густую кровь себе под ноги, на копну роз такого же цвета. Чонган приближает прямо к уху и шепчет: — Я украшу твои внутренности розами… — этот голос проникает настолько далеко, что страдающее тело, начинает трясти сильней в попытках самосохранения и в большей степени от болевого шока. Кровь гоняет адреналин, а голова в контраст наполнена дымом изнутри, в глазах двоится и размывается тусклой пеленой, теряя свой цвет. Боль настолько всепоглощающая, охватывает целиком и залпом каждый участок тела, вынуждая дрожать и биться в жуткой агонии. В голове одна единственная мысль — это и есть смерть. Когда тебя настигает нечеловеческий ужас, он животного происхождения, что-то настолько масштабное, что спало внутри всё это время. Теперь это нечто охватывает каждый участок тела, каждый нерв дрожит и трепещет, в агонии пытается отгородиться и защитить себя от неминуемого уничтожения. Словно в его кровь вкололи жидкую дозу урана и теперь он отравлял весь организм. Сокджин не может крикнуть, горло свело и голос внезапно исчез, только задушенные рваные выдохи и совсем без вдохов. Чувство приближающейся смерти гораздо огромней, чем страх, больше, чем жизнь, это не сравнимо ни с чем. Всё на пределе и стрелки спидометра на его часах сердца мчатся к нулю. Он видит собственную грудь залитую тёмной кровью и сливавшиеся розы, этот запах пробивался даже так. Это конец? Джин не смог осуществить всё то, что хотел. Не смог защитить папу, не смог защитить Намджуна. Сокджин не смог защитить себя от самого себя же. Он не смог ничего. Но… даже если в груди ноет от незавершенности, Джин может сказать во весь голос, стоя во весь рост — он был счастлив. Сокджин был счастлив и он хочет помнить сейчас только счастливые моменты, даже если их перевесят мрачные дни — всегда будет хранить их. Был счастливы с отцом вдвоём, был счастлив рядом с любимым хёном и Намджуном, с ворчанием Джиёна и добродушной Суджон. Джин так хотел бы хоть на пять минут оказаться в одном из тех дней, когда он даже не думал о завтрашнем дне и наслаждался настоящим, ощущениями собственной свободы и мыслей, что ему всё под силу. Как ни странно он не может сейчас вспомнить ничего о том периоде жизни, в котором существовал по сегодняшний день. Это чувство эйфории странным образом мешается с ужасом и замогильным холодом. Возможно, это отчаянный путь спасения собственной психики, пытавшейся всё обратить вспять. И правда, у нее получилось. Глаза очень медленно закрываются, но он и до того совсем не видел. Странно. Умирая, ты слышишь отдалённые звуки, всё больше угасающие, но никуда их с собой не заберёшь, они останутся и будут продолжать существовать без тебя. Ты внезапно отключишься от этого бешеного потока жизни и событий, солнце в твоей солнечной системе постепенно угасает и планета прекратит кружится с скрипучим скрежетом. Всё замерло. Сокджин больше не слышит шум и темнота приятна, она словно окутывает бережно тело прохладой, как прохладная ванна в жаркий день. На его лице застыли засохшие слезы и темнеющая кровь, дверь захлопнулась и нить тоньше с каждой секундой, вот-вот порвётся. Мучительно-приятное ожидание и навалившаяся усталость, налегла валуном, придавливая куда-то вниз, в черноту, а может, и в пустоту. Звук похожий на щелчок в замочной скважине звучит раздражающе и неуместно, эхо от него долетает до сонного сознания. Он чувствует. Чувствует, что ещё секунда и нить порвётся, она колеблется и держится за тоненький ворс. Скрип двери медленный и слишком громкий, как ненавистный будильник, поставленный на час раньше. Полоса яркого света тянется от тоненького проёма и касается мягким тёплым светом его кожи, немного освещая тёмное пространство. Но он всё ещё неподвижен, а нить всё тоньше, но… она перестала дрожать. Мгновение замерло после того, как дверь открывается, постепенно пропуская яркий свет, слепящий глаза сквозь веки. Глухой стук шагов останавливается перед ним, создавая сотую проекцию эха. Джин греется об этот свет и хочет больше ощущать на себе, открывая глаза, даже если свет прожжёт роговицу.Если смерть так сладка и тепла… Протяну ли я руку?
В этот раз было намного иначе, чем в первый раз. Он больше не чувствовал пустоты и холода, лишь нечто, на что у него не было точного объяснения, как и слов описать это чувство. Звук похожий на резко вбираемый воздух, со свистом и силой, словно это глубокий вдох сделал он сам. Внутри густая жидкость, похожая на не застывшее желе, почему-то он чувствует её, как она уползает от него наружу, за ту дверь… следом за тем, кто там стоял. Ощущается невесомость тела, легкое покачивание и чьи-то прикосновения. Тело горячее и холодное одновременно, разум закрыт и открыт сейчас так, как никогда раньше, он взлетает и падает вместе. Возможно, это разница между его физическим телом и сознанием. Внезапно жидкая масса заползает полностью за дверь и та резко захлопнулась, забрав с собой свет и человека напротив. Эти ощущения слишком острые и чётко ощущаются, что всё внутри него сжалось вновь со скоростью падало вниз, без возможности удержаться. Это заставляет Джина резко начать чувствовать всё физическое и пространство рядом, в ушах тот самый вдох, быстро прошедший мимо ушей, словно ветер. Медленно приоткрывает веки и задыхается, ведь дверь захлопнулась перед носом, но только ради того, чтобы он смог войти с другого входа. Выставочный зал залит кровью и океаном истоптанных роз, поглощавших целое пространство своим присутствием и одурманивая голову. Здесь должен звучать гул шахт и вой ветра. Звон в ушах и повторение уже стихших выстрелов, топота ног и шелест лепестков под ногами. Снаружи такая же тишина, что бывает в опустевших аренах, где совсем недавно был человеческий хаос. Хлопок дверцы фургона и щелчок наручников. Чонган открывает тяжёлые глаза, залитые собственной кровью от рассечённой брови. Железные браслеты холодят кожу, теснят, вынуждая вырезать дыры из серой стенки фургона. Два глухих хлопка и машина двигается с места. В глазах до сих стоит его лицо и вкус крови на языке, что он невольно сглотнул. Моментами перед глазами всплывают действия минутами ранее. Он лишь урывками помнит моменты, когда его уже приложили лицом в копну цветов и скрутили руки. Замирает на минут пять, даже не моргнул ни разу, после сначала резко дёргается голова и она не сильно ударяется об стенку машины. — Заткнись, твою мать! — неожиданно громко кричит и силой бьёт ладонью по лбу, шипя от раны на брови. — Я знаю! Знаю… Уходи, ты мне больше не нужен, теперь я буду делать только то, что захочу сам. — Болезненно мычит и стонет в руку, кусая пальцы, один прокусывая до крови клыком. Казалось, ему невероятно больно, складка на лбу всё глубже, боль в голове была невыносима сильна, что он согнулся напополам и кричал во весь голос. Громкие крики в голове не унимались, Чонгук бился внутри, просясь наружу, на его место, но он и не думал уступать ему. — Заткнись, заткнись, заткнись! Сопляк, не лезь! Я сделаю всё сам и без твоей помощи! — кричит и бьётся о свои колени, разбивая всё больше рану. Фургон плавно тормозит и на какое-то время всё затихло, потом Чонган слышит хлопок дверцы и голоса снаружи. — В чём дело? Почему вы остановились? Был приказ ехать без остановок! — Может, он с собой покончил, нужно проверить. И засунуть ему что-то в рот, чтобы засранец не прокусил язык. Если узнают, что мы доставили им труп — трупами будем уже мы. Открываем. — Проверь его. Осторожно. Дверь открывается и тело в фургоне оказывается под несколькими прицелами. Их заключённый лежит на полу в собственной крови, она была по всему лицу, рукам и одежде, запятнав собой все стены. К нему осторожно подходит один из них, не убирая ствола оружия. — Проверю пульс. Забирается в фургон и прикладывает дуло ему в голову, собираясь приложить пальцы к его шее. — Пульс есть, но слабый, потерял сознание? После этой фразы случается несколько быстрых кадров, сменяющиеся один за другим яркими вспышками от выстрелов и криков. Вспышка. Кровавое лицо оказывается настолько близко и оно скручивается вокруг него. Вспышка. Град выстрелов попадает по мужчине от собственных коллег, когда им воспользовались как мясом для защиты. Вспышка. Крики и выстрелы смешались в один громкий звук, похожий на продолжительный удар молнии. Вспышка. И на дороге оказывается только один. Хлопок дверцы и фургон быстро скрывается с места зверства, оставляя остывать после себя. Чонган сидя за рулём, застёгивает последнюю застёжку на форме и вытирает кровь с лица своей снятой одеждой.