Джин. Ты один на миллион, Джин. Не плачь… всё в порядке. Меня не так просто убить, ты знаешь?
Зажмуренные глаза широко раскрываются, когда становится душно и тесно в собственной коже, почему-то он хватается за кулон на шее, сильней продавливая в кулак, чтобы почувствовать, что боль реальна, не теряться в ощущениях. Медленно поднимает глаза, с ресниц стекает последняя соль. Носки чёрных туфель и края брюк.А потом появился он — дорогой костюм и светлые волосы.
— Почему ты такой же?.. Ты всегда одинаковый в моих глазах, такой же, как в тот херовый день. Пугающий, недосягаемый… восхитительный… — надломленные брови пускают нить полос по лбу и переносице, в красных глазах застыла влага и траур, разложивший чемоданы и задержавшийся надолго, что кажется навечно. Джин сидит на коленях и смотрится снизу жалко, с толикой тоски, его силуэт — высохшая страница книги после тропического ливня. Дверь открывается. Но она открылась ещё тогда, в особняке Мин, когда он впервые пришёл за ним. Сокджин был распят и в сонной неге темноты, с кровавым венком роз. Мягкое прикосновение к плечу, совсем невесомое с лёгким дуновением осторожности, если бы Джин был диким зверьком на воле и неизвестно чего от него ждать. Пальцы касаются чуть уверенней, он смотрит сверху так напугано, с широко открытыми глазами и надломленной гримасой боли.Почему?
Намджун смотрит сейчас на Сокджина, который так близко, его образ реален и физический, что можно ощутить тепло тела. Но что-то происходило не так, всё на самом деле было не так. Эта встреча казалась такой далёкой и нереальной, в неё сложно поверить сейчас, в этой жизни, когда в прошлой они оба погибли. Словно та жизнь была лишь странным сном. — Всё настолько странно, что начинает пугать… — говорит Джин вслух, скорей себе. Сильно жмурит глаза и сжимает длинные пальцы в своей руке, прижимаясь к чужой кисти щекой. — Такие же… твои руки остались такими же изящными и тонкими. И они так хорошо помнят форму пистолета, может, они предназначены совсем не для этого? — тихо бормочет под нос и вдыхает запах кожи, такой знакомый и родной до щемящей боли в грудной мышце. Джин смаргивает с ресниц чужую слезу, разбившуюся на его веке, смотрит мутно вверх и недоумевает. — Почему ты плачешь? В моих образах ты всегда счастливый… — Джин… — слишком громко для того, чего не должно было быть. Этот голос у самого уха, такой настоящий, с горячим прерывистым дыханием и мокрыми от слёз губами. — Джин, — сжимают в объятиях так сильно, что он пугается, замерев на месте, сбив привычный темп лёгких. Треск. «Джин». Собственное имя такое забытое. Забытое именно с этих губ, сказанное только так, как может он, обретая свою магию с этим тембром. С каждым этим «Джин» трещина в коконе больше, шире расползаясь тонкими ветвями, глубоким кракелюром, пока не покрыли всего его. «Прости», — трещащий шум перекрывает белые волны в ушах. Джин смотрит ему в лицо, так пугающе молча и серьёзно, касается скулы и смотрит. Смотрит безумно долго и страшно. Страшно непонятно. В этом лице теперь так трудно прочесть душу, Намджун её не видит на поверхности, она погребена слишком глубоко, намного глубже, чем он мог подумать, ему остаётся только молиться, что Джин еще «жив». Когда он зашёл сюда, все слова впитались в нёбо и он мог лишь глотать горькую соль, с таявшими в ней глазами. Это тело в руках такое твёрдое, как застывшая глина, напряжённое и недоверчивое, но он сильней обнимает, даже если острые шипы прорежут самого насквозь. — Мне так много нужно тебе сказать. С той самой ночи, с того самого ужина. Но сначала… Я не буду надеяться на твоё прощение, на понимание, мне нужно, чтобы ты знал. Всё было для тебя. С самого начала, с тех пор, как я пришёл за тобой тринадцать лет назад; моя правда, моя ложь, моя жертва, моя любовь — для тебя, — смотрит прямо в глаза в немой мольбе, в отчаянной надежде на понимание, на то, что он поймёт без слов. Но их не было. Они были другими. Они стали другими. Слишком много и долго для них, как много прошло сквозь и впитало в их тела ложь и боль. Ложь — опасная игрушка, она может принимать любую форму: зла и добродетели, для каждого по разному, для каждого с двух сторон концов. Эта параллель была всегда, но тот, кто лжёт для добродетели не всегда видит зеркальное отражение зла на том, кому он приносит добродетель. Сокджин смотрит в эти глаза, удивительно знакомые, с чувством дежавю и страха. Почему? Почему сейчас они смотрят на него так осознано, что он может видеть его эмоции и чувства? Он ничего не может понять, никогда не понимал слишком много из своей головы и снаружи. Эти руки удивительно тёплые, он может почувствовать шершавые мозоли, влагу на лице и ловить горячее дыхание пальцами, щекочет и раздувает его волосы на лбу. Джин жмурит глаза и открывает вновь, но Намджун так же продолжает молча смотреть на него, когда между ними расстояние в одну протянутую ладонь. Эти секунды растягиваются вязко и долго, как и всё в этом странном пространстве. Проводит пальцами по этому лицу, преследовавшего его это долгое время, только сейчас оно настолько близко и осязаемо, как собственное тело. — Я ничего не понимаю… — кружится голова и в глазах плывёт, сковала слабость, оставляя его плавать в этом. — Я не хотел тебя оставлять, Джин… Я думал, что всё обернётся иначе, но… Я пошёл на этот риск лишь с мыслями, что мы вскоре встретимся вновь, сколько бы времени это не потребовало и сколько бы боли тебе это не принесло нам обоим. — О чём ты… — до Джина закрадываются маленькими дозами понимание происходящего, до крепких рук на плечах, глаз смотрящих в упор, слишком сильно, что проникают под кожу, до… Холодно. Холодная слабость и железный привкус во рту, словно его откормили драже из железа. Собственная стекающая кровь почти не ощущается, при тяжёлом взгляде вниз он видит только кровь, она была везде, по всему телу, что трудно разобрать откуда она просачивалась. Намного легче, когда концентрируешь внимание на ощущении рук на теле, таких тёплых, в контраст льда тела. Сокджин вспомнил тот момент, когда проявилось сознание на одно мгновение, мгновение, которое заставило его держать глаза открытыми. Тот человек в странном тёмном видении на границе жизни и смерти — Намджун, вошедший и закрывшись за собой дверь, унося его из темноты на руках. Вспомнил тот момент, когда он снял его со стены и он оказался у него в объятиях, как видел его лицо снизу, едва осознавая происходящее. Напуганное лицо и слёзы. Они опадали прямо ему на глаза крупными каплями, он помнит их вкус, попавших на губы и мешавшихся с кровью. Сокджин вновь смотрит на него, но иначе. Отшатывается назад и падает на пол, не в силах держать себя — тело вдруг потеряло силы. Он с испугом одёргивает свою больничную рубашку и с ужасом смотрит на большой шрам на животе, уродливо зашитый. Чонгук, оставивший на нём клеймо смерти. Вот как она выглядит: отпечаток костлявой ладони, едва не забравшей его с собой вниз. Намджун смотрит на рану с сожалением не сравнимой ни с чем, как символ того, что он мог не успеть, мог потерять свой мир за секунды, мир за который так долго был мёртв. — Я чуть не опоздал, — в голосе тяжесть и океан боли, голос готов был сорваться, подрагивая между несколькими нотами. — Мы взяли Чонгука тогда, но… — ему не хочется говорить, что Чонгук всё ещё на свободе, ходит где-то между городами и ищет его, выжидает, чтобы снова спустить цепи. — Фэн Ро была убита. Джейн Ким сейчас прилагает все усилия, чтобы поймать Чонгука, — и все эти слова кажутся сейчас таким неважным шумом по сравнению с тем, что он на самом деле должен был говорить сейчас, но у него попросту нет слов. Намджун должен сейчас сказать так катастрофически много, но во рту невыносимая сухость, мысли обвязываются петлями в голове, такими, что не распутать. Сокджин не может понять почему. Почему его проекция так реалистична, почему она говорит такие вещи и зачем смотрит так. Не понимает. Но осознаёт и это его пугает до дрожи. Джин сейчас весь дрожит и он не может это остановить, как бы не хотел, с ним происходило что-то серьезное, некое замыкание в голове, которое он не до конца прочувствовал. Сбоев слишком много и он не успевает реагировать на все те бесчисленные эмоции, охватившие его одним большим взрывом. С глаз текут слёзы, с телом происходило что-то страшное, он это чувствовал и ничего не мог поделать. Прикрывает рот, чтобы сдержать своё болезненное громкое мычание, прокусывая мякоть ладони до крови, перед собой он видит только лицо испуганного Намджуна. Его глаза. Тело словно стягивали со всех сторон, его ломало на части, скручивало до дребезга и стеклянного воя. Картина была пугающая, но самое страшное — Намджун не знал, как помочь ему. Джин начинал задыхаться, делая только хуже и не пропуская кислород через окровавленную руку, только сильней прокусывая. В глазах его страх, охвативший так сильно, хватавшийся за каждый участок тела так болезненно, полосуя кожу и оставляя ледяные полосы. Кричит, но не слышит своего голоса, в голове только белый шум, но Намджун слышал пронзительный крик и его болезненную хрипоту. Джин держится за голову, срывая с своей головы клок волос, не заметив этого. Хотелось исчезнуть. Пугает — не знает почему. Возможно его тело знает обо всём гораздо лучше него, опережая. Ломало так сильно, что было ощущение, что он вывернет себе все конечности. В распухшей голове остриё сломанных костей уже пробивали насквозь кожу. — Джин! — его голос делает всё только хуже, он начинает кричать сильней, чтобы не слышать его, не слышать ничего из окружающего и такого пугающего, хотевшего затянуть в свой водоворот и поглотить.Почему? Почему вы не оставите меня в покое?
Закрывает глаза до боли в белках, слёзы стекают по окровавленному лицу. Снова людоеды хотят пробраться в голову, поедают изнутри, когда они забрались так далеко? Они смеются за спиной, вот уже окружив со всех сторон, тыкают в него пальцами и смотрят жадно, их слюнявые передники все испачканы. Кровь залила им огромные глаза, они повсюду, смотрят со всех углов, Джин может услышать смешки и издёвки. Клацанье их челюстей создаёт жуткую симфонию вместе с скрежетом ножей и вилок, которые вскоре вонзят в его плоть. Задыхается, не замечая, что сам же сдавил себе горло, кровь скользит между ладонью и гладкой шеей. Длинные языки ответвляют конечности, хотят пробраться через уши, рот и нос в голову, насладиться драгоценным мозгом. Тревожное быстрое тиканье часов бьёт барабаном по вискам, отсчитывая время до пиршества, чёрные зонты раскрываются, когда идёт кровавый дождь. Намджун крепче обнимает беспомощное тело, в холодном поту и невыносимой дрожи, тонкие запястья всё ещё запечатаны в своих руках, оставляя бардовые пятна на его коленях. Тело в руках большое и крепкое, но ощущается совсем тонким, как тончайший фарфор покрытый множеством трещин, который только и ждёт того, чтобы рассыпаться в чьих-то руках. Глаза Джина бегают из стороны в сторону, взгляд расфокусированный, лицо окровавлено отпечатками и полосами ногтей. Намджун сидит на коленях и тесней прижимает к себе, ему так хотелось впитать в себя всю эту боль и страхи, ведь он заслужил их гораздо больше. — Всё хорошо… всё хорошо… я здесь, Джин. Это я… — шепчет и поглаживает по волосам дрожащего парня, укачивая на руках. Но Сокджина здесь вовсе не было. — Не дай им меня съесть… Почему… Почему я обернулся? Почему… — Что?.. — Намджун шокировано смотрел ему в глаза, он впервые видит такой взгляд, леденивший до последнего круга, смотря на них, он боялся. Боялся того, что перед ним человек, ведь у людей нет таких глаз: отрешённых, неживых, покрытых голубоватой пеленой. Такой взгляд в последний раз он видел только у одного человека. — Почему… я обернулся на зеркала позади? Они уже пробрались внутрь. Я не должен был… Намджуну сейчас страшней, чем тогда, когда он зашёл в выставочный зал и увидел его с кровавым венком и кинжалом в животе, в компании адского пса. Намного страшней сейчас, когда он держит Джина в руках, не в силах остановить его муки, не зная, чем помочь, как вытащить оттуда, куда он забрался настолько глубоко. Остаётся только опустить руку в эту чёрную густую воду, в попытках нащупать тело, но оно уже далеко на дне, падает вниз головой. Лодка пустовала. Джин падает и падает, не в силах открыть больше глаз, уши, рот и нос забиты, эта чернь проникает глубже, наполняя каждый орган, пропитывая смолой до черна. Джин очнулся вновь в той же палате, если это можно так назвать. После дозы успокоительного сознание проясняется и он может осознавать где находится, чувствовать дискомфорт в ещё не до конца оправившемся теле. Проснувшись, резко поворачивает голову в сторону, чтобы столкнуться с чужими прямо за стеклом. Подскакивает с кровати, сердце колотится не совсем в своём темпе, зачем-то ощупывает свои руки от плеч до запястий, как и оказалось, находя прокусанную рану на подушечке ладони от собственных зубов. Хмурится от черканья шарика ручки о бумагу. Пауза. И вновь этот неприятный скрежет. — Доброе утро, Ким Сокджин. Или тебе теперь ближе «Мин»? — словно буднично интересуется Чимин, бросив короткий взгляд и снова сделав очередную запись в тетради, где аккуратно было выведено на обложке «Ким Сокджин». — Вижу, ты не настроен на общение, — хмыкает Пак и скрещивает ладони у себя на коленях. Джин злобно смотрит на него, уже предчувствуя не совсем ладное за этим пластмассовым выражением лица. Хоть и от него всегда дуновение некого подвоха. — Задам типичный вопрос: где я, мать твою? — надавливает на глазницы и глубоко вбирает воздух — пахнет странно. Примесь нашатыря и базилика. Впрочем, это становится понятным, когда он видит рядом на столике жижу, смутно похожую на овощной крем-суп. Рядом стояла чашка с бурой жидкостью и пластмассовые приборы, как и вся посуда. Сокджину всё это начинает не нравится по вполне ясным причинам, вместе с проявляющимися догадками с не радостным вердиктом. Чимин видит и знает, что скорей всего он догадался в происходящем, может и на половину. Склоняет голову, улыбается мерзко и натянуто, что Джина передёргивает от отвращения, после говоря следующее: — Уйдёт не мало времени о разговорах за этим местом, его предназначением, ограничусь только тем, что ты в безопасном месте, — тянет улыбку шире, но от этого она менее дружелюбней, ловит недоверчивый взгляд и продолжает. — Забавная шутка, правда? — шире раскрывает глаза, в этом есть что-то ненормальное для Джина, эта персона напоминала ему тех детей, кидавших камни животным в зоопарках, из той же категории любителей цирка с животными. — С чего же мне начать? Может с того злополучного дня в особняке? — убеждается, что Джин не намерен что-либо отвечать и тяжесть взгляда его не меняется, и продолжает. — Фэн Ро была убита, что для нас очень и очень плохо. С ней можно было договариваться, вести переговоры, торговаться, воевать по всем правилам, если такие и были. Чон Чонгук за её спиной планировал целую революцию, что самое страшное — за ним пошли. Возможно, он мог бы переплюнуть свою сестру, будучи харизматичным, но… Одним страхом держать опасно. Как и ранее договаривались с Джейн Ким, мы нацелились на него, но ему удалось сбежать, ведь всем захватом командовала американская сторона, ранее не имевшая с ним никаких дел и не представлявшая угрозу. — И как это мило, что после убийства главы триад, он сразу направился поквитаться с тобой, что и привело его к такой ситуации. — Это место… Чонгук прекрасно осведомлён о его существовании, он был здесь. «Он был здесь», — раздаётся эхом в голове приглушённый шёпот Змея. Сокджин прикрывает глаза и вслушивается, из внутренних долин он расслышал лишь звуки спадавших капель. Чимин тем временем делает пару записей, прищуром улавливая его эмоции, что не скрылось от испытуемого. — Что ты за психопат? — ему искренне интересно. — Бросаешь наживку в террариум к питону и остаёшься наблюдать? — Чимин прикрывает глаза и издаёт тихий, едва слышимый, смешок. — Какое точное описание. Ты очень занимательный, младший из воронов. Я бы хотел провести с тобой намного больше времени, но и эти записи были наглостью с моей стороны. Фениксу это придётся не по вкусу, — не осталось замеченным, как Джин вздрогнул всем телом при упоминании последнего. — Очень и очень интересно. Позволит ли мне он провести пару экспериментов над тобой?.. — глаза Чимина становятся нечитаемы. — Где он? — Сокджин встаёт на ноги и смотрит прямо на него, на мерзкую улыбку, всё его фальшивое лицо было отвратительным. В нём закипает гнев, смотря на него, только сильней, достигая покалывания на кончиках пальцев, что они начинали дрожать. Чимин прекрасно понимает и знает, но продолжает с ним играться. — Считал ли ты это проекцией? А может, это так и есть, Мин Джин? — опускает подбородок и следит за ним исподлобья, глаза наполовину прикрывают волосы. При взгляде на Джина его кривая ухмылка напоминает змеиную больше, чем когда-либо. Камни продолжают попадать по запертой жертве, водя её кругами и изнуряя. — Не играй со мной, Пак Чимин, — угрожающе цедит и подходит вплотную к стеклу, в попытках расплавить его. Тяжело дышит от злости, его выводит из себя эта комната. Чимин молчит и Джин сильно бьёт по стеклу, знает, что ударопрочное, но отлично на нём возмещать эмоции. Один удар перерастает в два, после и в пять. Стол летит в сторону Чимина с тем же тошнотворным крем-супом, ныне некрасиво стекающим по стеклу. Кричит со всей внутренней силой, что имелась у него, не пытаясь как-то себя заглушить. Ему хотелось, чтобы каждый услышал это, пропитался его отчаянным криком, соскабливающим кожу. Крик местами срывается на рык и безвольное мычание, с сопровождавшим звуком ударов кулака обо что придётся. Чимин наблюдает за этой истерикой и медленно аплодирует, ведь это то, чего он и добивался, когда бросал камни. — Я знаю, что это было, Пак Чимин! Не пудри мне мозги, сукин ты сын! — очередной удар в его сторону и озлобленные глаза, с концентрированной в них ненавистью, направленной на всё, что видит перед собой. И Змей знал, что она направлена вовсе не на него. — Скажи мне это! Скажи мне это, чёрт возьми! Тяжёлое громкое дыхание остаётся последним, что у него осталось, когда он совсем выдохся и не осталось больше ничего, чтобы ломать. Чимин вздыхает и закрывает тетрадь — на сегодня записей достаточно. Выпрямляет спину и складывает руки перед собой в привычном жесте, чтобы начать. — Три года назад события в пентхаусе сложились так, что второй клан был уничтожен в тот день, посредством массового расстрела и пожара, с последующим взрывом. Покушением возглавляла Фэн Роза Ли, с пособничеством Мин Юнги, в результате Фэн Чонган убил главу третьей семьи — Ким Намджуна. В итоге семья Фэн убила и Мин Юнги, когда тот выполнил свою часть уговора, а ты перешёл им в руки, но не долго. Всё эти события сложились так только с твоего угла обзора. Но моё уважение, ты многое раскопал по этому делу. Сокджин притих и готовится к тому, что услышанное разорвёт его на куски. Предчувствие. Знает на что идёт, но всё так же рвётся к этой правде, даже если она его ранит. Ошибочно полагая, что он пережил многое из того, что могло бы стать летальным для него. — Ты уже знаешь некоторые нюансы, которые разнились с твоим представлением того дня. У твоего приспешника отличный нюх. Но о чём это я? Ведь это сам Чёрный ворон за твоей спиной, третий человек в списке разыскиваемых, но о нём намного позже. Небоскрёб был моим, но это не было известно Ким Намджуну, я лишь предложил ему несколько вариантов, как старый приятель и опытный глава, будучи уверенным, что он остановится именно на этом варианте. Я знал, что покушение будет вполне удачным и триадам не помешает ничего, но. Мой небоскрёб мог их перехитрить. Даже если у нас нет достаточной мощи, можно компенсировать это стратегическими ходами. Хоть и некоторая часть фениксов была ликвидирована, но мне удалось сохранить большую её часть. Я знал, что Фэн оставит вас двоих напоследок и я успею с подкреплением. За всё время ужина мои люди, сотрудники ресторана, распыляли по этажам порошковый натрий. В моём здании были две системы пожаротушения, под пенооросители вы и попали, что стало ключевым фактором вашего спасения, после вашего спуска на подземную парковку — начался этап ликвидации. Знаешь результат реакции щелочных металлов с водой? Чимин вопросительно изгибает бровь, но Джину становилось тяжелей воспринимать его слова с каждым разом, интрига угнетала, вместе с этим тихим и монотонным голосом, заставляя внимательно сощурить глаза и пытаться прислушаться всеми силами. Смотрит на сидевшего Змея этим прищуром, но уже понимая к чему подводят его за руку, заводя глубже в густую чащу с завязанными глазами. За наивным незнанием стоит власть. Перед глазами видит зеркало заднего вида и отражение на нём — горящий небоскрёб. Тогда он видел лишь то, как он думал, было правдой: толпы людей застрявшие в горящем здании, осведомлённость Намджуна, оставившего свой клан погибать. — Щелочь в реакции с водой — бум. — Но зачем? Зачем столько ухищрённых методов? Тогда в пожаре сгорели только триады, остальная часть была эвакуирована через вертолётную площадку. Я понимаю. Для победы над Фэн? Только для нынешнего момента, но что изменилось? На замену Розе Ли пришёл её брат — это ещё более худший расклад. — Ты не совсем прав, в твоей юной голове ещё много от ребёнка. Побег Фениксов тогда было лишь уловкой, позволившей врагу расслабиться и потерять бдительность в дальнейшем, а позднее мы вступили в игру неожиданно и в удобное для нас время. И твоя роль здесь огромна. Ты, Джин, был первым, кто нанёс ей удар, забрав своё наследие у неё из-под носа. Здесь удачно сыграла твоя жажда большего и личных счетов с семьёй Фэн. Но твой страх перед Чонгуком смешон, кого тебе и стоило бояться ранее, так это Розалию. Чонгук в сравнении с ней не стоит многого, загорается ярко, но потухнет он быстро, будь уверен. Губы дрожат и Сокджин сглатывает сухой ком, кровь остудилась за считанные секунды, давая ощущения резкого упадка гемоглобина. В ушах громкое сюрпанье, схожее с пастеризованной коробкой для жидкости, откуда с трубочки высосали всю кровь одним глубоким вдохом. Ноги ослабели после взгляда на Пак Чимина, с упоением рассматривавшего растерянность и потрясённость на его лице. Это не осталось без должного внимания и было тщательно записано в тетрадь. После долгой паузы Джин первым нарушил звенящую тишину, чуть нарушаемую лишь тихим сопением кондиционера. — Не говори мне что… — его взгляд ломает, в них немая мольба, мольба о том, чтобы все предположения оказались неправдой. Не хочет верить, что всё было так жестоко, настолько жестоко к нему. Сокджин не хочет услышать от кого-либо, что Намджун поступил с ним так бесчеловечно. Он лучше поверит в то, что он погиб тогда на дне обрыва. Хватается за голову и прикрывает уши, потому что глаза Чимина подтверждают опасения. — Твоё нынешнее место, твой пьедестал — включалось в мои планы, — казалось зрачки Чимина немного сузились. — Ты уже разузнал о подставной смерти Ким Намджуна. Он ехал вовсе не к тебе в Аньян, — встаёт со стула и подходит вплотную к стеклу, чтобы улучшить обзор и ничего не пропустить. — Намджун знал, что тебя возьмут заложником в Пекин и позволил этому произойти. — Заткнись, ублюдок… — прижимает ладони тесней к ушам и плотно закрывает глаза. Но это не поможет ему ничем, ведь голос Змеи пробирался в голову, звучал протяжным эхом и всплывал перед веками с самодовольной улыбкой. — Заткнись! Это не правда, это просто смешно… — Может спросишь у него самого, — разворачивается, оставляя с выпотрошенными органами. — Мин Джин, — добавляет напоследок и уходит, ставя тетрадь на место, к таким же, но с разной датой и временем. Журнал наблюдений Джина был последним на полке, номер, что был перед ним был зачёркнут жирным красным прочерком, как и все предыдущие. Джин падает на колени с невыносимым звоном в ушах и опустошённый взгляд случайно застревает на полках с мелодрамами. В кабинете Чимина ждали, на что он не особо обращает внимание, спокойно проходя за свой стол. Нервные постукивания пальцев по столику в компании с открытой бутылкой вина. Чимин поднимает взгляд на Намджуна сидевшего напротив, не читаемым взглядом буравящий бокал. Позже он вдребезги разбивается на копии картины «Жертвоприношение Исаака». Красное вино растекалось по лику ангела и на светлую обнажённую грудь Исаака.