Бумажное сердце

      — Не вступай в войну, в которой не сможешь победить, — даёт ему совет Шохей за столом. Завтрак был поистине приятным, но с чего бы? Возможно, никто из них не предполагал такой уютный и светлый завтрак в этом составе: совершенно разный и бьющийся углами. Эти трое были настолько разными, что напиши по ним картину маслом и конечный результат смотрелся бы просто смешно, как поставить в одной композиции люминесцентную лампу, желток и гвоздь. И никакие реплики про современное искусство этого не оправдают.       Джин улыбается украдкой и отпивает свежего чая  — подарок Шохея с Японии. Сигарета в пепельнице медленно догорает, мешая дым с запахом жасмина, кажется, принесённого японцем из дома. Длинная белая вуаль с окна даёт красивое чувство спокойствия. Намджун лишь одаривает его взглядом, чему Таоко не придал значения, поедая свой завтрак.       — Боюсь, что уже вступил, но выходить из неё без трофея не намерен. Разве ты не этому меня учил? Ты разнишься.       Проблема в том, что Джин излишне напористо лезет вперёд под чёрным гордым флагом Бескрылых воронов. А рядом с ним извечный всадник — Чёрный ворон. И сейчас он слишком быстро продвигается с высоко поднятой эмблемой клана, чтобы вернуть авторитет первой семьи во главенство. Джин становится опасным и неуправляемым, перенявший азартность, но ведь этому его и поучали? Таоко теряет контроль над ним, возможно, он сильно ошибался в силе влияния Намджуна на младшего. Может, старый Джин был послушным мальчиком, успешно выполнявший свою роль, но… Теперь слишком поздно перевоспитывать. Шохей ошибся в выборе, но не в Намджуне. Он отлично выполнил свою часть приглядывая за Джином во время его «смерти», ведь он человек-слово. Теперь остаётся только доля Намджуна — управлять новой шахматной фигурой.       — Думаю, ребёнок, ты слишком много на себя берёшь. Расслабься и отдохни немного, не нужно рваться вперёд. Такими темпами ты долго в игре не протянешь. С каких пор жадность застелила тебе глаза, чего ты жаждешь, малыш? — от этой снисходительности Сокджин давит язву сигаретой. — Откуда в тебе этот пылкий азарт и высокомерие власти.       — Ты разве забыл? — откидывается назад, размывая лицо перед собой клубком дыма. — Я сын лучших психопатов.       Таоко смеётся, откидывая наверх голову, натягивая кожу вокруг кадыка. Приглаживает выбившиеся прядки чёрных волос и сбавляет звонкий смех до игривых смешков.       — Ты изумительный ребёнок, — потирает губы и надкусывает подушечку указательного пальца.       В это время Намджун прерывает эту нить, выходя изо стола. Две пары глаз смотрят на него, но обе по разному.       — Извиняюсь, я покину вас первым. Неотложные дела, — проходя мимо, приближается к Джину и наклоняется, чтобы поцеловать его в макушку головы. Этот момент казался особенно аккуратным и мягким, здесь было сожаление. У Джина взгляд нечитаемый, но его выражение лица стало куда спокойней. Но было в этом что-то, о чём знали только эти двое, это причина почему Шохей почувствовал нависшую пустоту между ним и этими двумя. Некая договорённость его настораживала. Он видел, что этот жест был особым и значил немало. Намджун покидает их, оставляя им эту атмосферу подозрения.       — Как у тебя дела с Намджуном? — неожиданно интересуется у Сокджина, но тот вполне ожидал этого вопроса вскоре. — Всё же, я тебе не чужой человек, — взгляд тяжелее, такой, какой Джин редко видел у него, но знает он его лучше всех. — Ваши отношения изменились, как и вы сами, расскажи мне об этом. Ведь и твои чувства вовсе не те, — шаги останавливаются позади Джина и он чувствует тяжесть рук на своих плечах. — Поведай мне это, — шёпот щекочет шею, обдувая совсем близко.       — Мои чувства… Я не хочу понимать их, — пальцы сильней смыкаются на шее.       — Врёшь.       — Моя любовь к нему стала ярче, словно он и никуда не уходил. Был всегда в моей голове, преследовал по пятам, я ощущал его присутствие совсем рядом. Я знал, что он жив.       — Но она обрела другой облик, я прав? Ты уверен, что я не найду останки неудачных «материалов» у тебя в шкафах? Ты повторяешь горькую судьбу одного всем известного персонажа, не забывайся в ролях, эта роль не твоя, Джин. Ведь ты прекрасно знаешь, что это ничего не изменит: то время, когда ты хотел его рядом с собой, когда мечтал о спасении. Теперь ты пытаешься удержать его таким образом, все эти жертвы — копии Намджуна. Оправдываешь тем, что ты делаешь это, чтобы не причинять вреда ему, но так ли это?       — И что с того, что я выбрал этот путь?       — Ты врёшь мне и ему. Мараешь руки кровью, потому что ты хочешь этого. Жажда крови всегда спала в тебе, ведь ты вырос среди неё и это среди нас нормально, но ненормально для тебя в какой-то степени, ведь ты не хотел становиться таким же… Таким, как Мин Юнги. Ведь ты отрицаешь глубоко в душе ваше родство, но сколько бы ты не пытался бежать от своей крови — копируешь идеально. Но… Ты лишь хочешь прикрыть этим образом отца свою гниль: «я не виноват, это заложено во мне генетически»? Может, и так.       Рука сжимается в крепкий кулак, Джин в ярости, ведь Таоко, как и всегда, прав. Его карты переворачивают одну за другой, раздражает до посинения, когда тебя читают насквозь. Сокджин в ярости, потому что не хочет признавать правду до последнего.       — Ты убиваешь их, потому что ненавидишь его настолько сильно и настолько же ты одержим им. Скажу тебе истину, которая стара, как мир: одержимость — не любовь. Любил ли ты его когда-либо, может, ты был им лишь одержим? Как и твой отец был одержим твоей матерью, что был готов убить её. Ведь ты больше не способен на любовь, Джин. Ты убил себя.       — Ты так раздражаешь, Шохей, — задирает голову, чтобы посмотреть ему в глаза и улыбается улыбкой похожей на оскал. И он знает, как она нравится Таоко, что тот не удержался и провёл по ней невесомо пальцами, они пахнут сигаретами и травами.       Они долго смотрят в глаза, как люди знавшие друг друга не первый десяток, но даже так, между ними было тысячи масок. Они оба запутались между собой и тем, кто стоит за ними. Тихо. Слишком тихо даже для этого завтрака. Так дыхание слишком громкое и близкое. Волосы Шохея касаются лица Джина, он закрывает ему глаза своей шершавой ладонью прежде, чем подарить ему самый тёплый поцелуй. Он на вкус как сигареты и зелёный чай, совсем немного отдаёт томатами черри с их завтрака. Чувственный и уютный, Джин не будет врать себе в том, что думал об этом некоторое время. И их поцелуй оказался таким же, как в его представлении. Может, Таоко и догадался обо всём в последний момент, поэтому и решил оставить подобный подарок. Но он едва смог оторваться от его губ, даже тогда, когда его спина была в россыпи красных точек прицела.       — Руки вверх!       — Какой плохой мальчик, — улыбается в губы и медленно отрывается, оставляя после себя это послевкусие, отпечатавшееся в памяти за этим утром.       Шохей стоит посередине столовой с поднятыми вверх руками, его окружает солнечный свет и его ещё не отпустило ощущение умиротворение этого утра. Странно, не было никакой тревоги. Качает головой и улыбается, смотря на Джина, вставшего напротив него.       — Надеюсь, мы встретимся ещё не скоро.       — Но ты ведь знаешь, жизнь как поток воды.       — Я ушёл из театра, Шохей. Поищи себе новую куклу похожую на него, — на это заявление он только улыбнулся, всё ещё не воспринимая ситуацию всерьёз и не подозревая масштабы этого плана, куда он угодил мошкой в паучью нить. Джин смотрит вовсе не злорадно, скорей немного с досадой.       Сокджин наблюдает за тем, как его повязали, опустив на колени, но даже так он не выглядит сломленным, это не для Таоко Шохея. Его удаляющаяся спина выглядит гордо даже в такой безвыигрышной ситуации. Джин чувствует лёгкое чувство досады, но знает, что ещё ничего не кончено. Он разобрался только с половиной своей жизни, начав с Юнги, продолжив хозяином мотеля, Иоши и теперь Шохеем. У него осталось много незавершённых дел. Но одно из них никогда не сможет быть закончено. Даже после расплаты со всем, у него не останется ничего для себя. Пустота внутри никуда не исчезнет.       Ничто не сможет заполнить пустоту внутри, ведь людоеды давно поглотили всё, что там было. И Большой белый кролик стоит на одном колене, покачивается от усталости. Красные фонари давно погасли, зонты сомкнуты. И даже сладкие поцелуи не пробудят его вновь, они нужны были ему слишком много времени назад, когда заклятие было отвратимо.

***

Джакарта, Индонезия. 6 часов до захвата Таоко Шохея.

      Горячие капли неистово бьются о кожу, быстро нагревая её. Вода вовсе не обжигает, наоборот, кажется, что тепла недостаточно. Всё поверхности запотели и нечем дышать, горячий пар пробирается в лёгкие, вдохи тяжелей, выдохи производятся внутри барабанной перепонки. Грудь широко вздымается и Чон проводит дрожащими руками по лицу, смывая красные разводы. Ему дурно. Увеличивает напор и температуру, кожа вскоре вскипит, но он не чувствует этого, только всепоглощающий озноб. Подставляет лицо горячей воде, она под ногами вся красная, утекая с шумом напоминавший шторм.       Последние капли скатываются на веки, когда кран закрыт. Чонгуку ещё холодней за кабинкой душа, он стоит перед зеркалом нагой и красный до предела. Трогает своё лицо, наблюдая со страхом на то, как смотрит на него отражение из зазеркалья. Оно смотрит бездонно и высасывая жизненные силы, наполняясь ей и перенимая его живой оттенок кожи, ранее трупно-белой. На той стороне рука медленно поднимается к виску и принимает жест пистолета. Губы смыкаются и выдают бесшумное «бах» как раз тогда, когда Чонгук разбил кулаком зеркало.       — А-а-а! — кричит зверски на осколки зеркала, осыпавшиеся в раковину. Обнажает зубы и крепко сжимает, рыча сквозь них. Лицо в отражении смеётся неистово и продолжает показывать этот жест, метя себе в висок. — Пошёл ты, Чонган! Я не уступлю тебе своё место! Я сказал нет! Ты не посмеешь… сейчас нельзя. Нельзя! Хватит паясничать! — бьёт по крупным осколкам, разбивая мелкие зеркальные нити, чтобы не видеть этого ненавистного лица.       Тяжело дышать в разы больше, по комнате летает этот запах, он видит его, словно багряный пар повсюду. Неосознанно глубоко вдыхает и видит, как он быстро пробирается в нос, заползая глубже, чтобы контролировать сознанием и затуманить рассудок. Смывает кровь с разбитых костяшек и прижимает полотенце. Чонгук не замечает, как сейчас выглядит, все видели это, но предпочитали отмалчиваться, ведь от него всего можно ожидать. Набухшие тёмные круги не спавшего трое суток и всегда напряжённые красные глаза, на лбу были глубокие полосы от постоянной головной боли. Мигрень капала каждую минуту по одной капли и даже сам Чонгук не знает, когда это достигнет края.       Не глядя, достаёт из шкафчика флакон и высыпает две таблетки Амобарбитала. Чем больше он не спит, тем хуже с каждым часом, но он и не смог бы по-другому. Сползает по влажной стене вниз, усталость валит с ног, наливая свинцом каждую мышцу, они нудели горячей лавой и на ощупь были железом. Всё внутри него напряжено. Громко дышит и не может дать себе расслабиться хоть на секунду, размякнет — контроль потерян. Ведь он уже слышит его шёпот повсюду, его тень рядом и весёлое насвистывание. От напряжения несколько дней к ряду хочется плакать, поддаться естественной реакции на стресс, хоть и риск слишком большой. Чонгук может больше никогда не вернуться.       Вбирает глубоко душный воздух и вдыхает через нос, медленно и сосредоточенно. Глубокое дыхание помогает ему справляться с нервами. Пропитанное кровью полотенце скидывается в раковину. Наматывает новое, рана щиплет, но он совсем не замечает, опустошённо уставившись на процесс. У него теперь слишком много дел, которые нужно решать самому, в мыслях всё путается. Он так и выходит с ванны, но резко останавливается по пути к кровати.       — Позволишь накинуть халат? — смотрит исподлобья на неосвещённый бра угол спальни.       — Конечно, — отвечают с угла. — Но я бы посоветовал без резких движений.       Чонгук чувствует на себе остриё взгляда, пока он накидывал халат. Облизывает губы и разминает шею с хрустом. Этот взгляд изучает по крупинке, следит за его эмоциями и каждым импульсом тела, начиная пробираться к нему и подкрадываясь с темноты к мишени.       — Я ведь сейчас с Чонгуком разговариваю, так? — в темноте вздохнули и кажется провели рукой по волосам, сминая в складки скрипучую кожаную куртку. Чон прислушивается и продолжает вслушиваться в звуки, но он так хорошо его знает, что ему легко сейчас его дорисовать перед собой в этой темноте.       — Верно.       — Давно ли приходил Чонган?       — Минуту назад.       — На твоём месте.       — Месяц прошёл.       — Капризничает? Хочет играть по своим правилам, но ты с ним так строг.       — В итоге он начал опасную заварушку, а мне с этим разбираться. В конечном счёте, мне всегда приходилось подбирать за ним объедки и стирать следы его грязных лап.       — Как получилось, что ты с моим братом совсем не похож?       — Разве? Я всё ещё часть него, но он это собирается исправить и поглотить меня полностью. В конце-концов, Чонган редко гулял на «свежем» воздухе.       — Пытаешься защитить зверька.       — Я был создан, чтобы приспособить его к остальному миру. А ты здесь…       Чонгук не успевает договорить, застонав от боли в ноге — напряжённые мышцы болезненно пропустили в себя иглу. Тяжело дышит и падает на колени, опираясь рукой, ему почти удаётся встать на одну ногу, но в глазах размывается белым пластиком и кружится вокруг него в вальсе. Дезориентированный падает к полу и видит перед собой размытое пятно ботинка рядом с лицом.       — Передай привет от меня Чонгану, Чонгук-и, — голос Хосока слышится искажённым и далёким, сквозь толщу воды перед темнотой. — Спокойной ночи.       — Беги! — он старался концентрироваться только на этом голосе. — Чонган, быстрей! — поэтому никогда не прикрывал уши, как бы громко не звучали выстрелы. В какой-то момент его оглушило, не было ничего кроме тонкого звона в ушах. — Не отставай! — пыталось пробраться к нему, но он едва слышал. Чонган повторял внутри себя слова брата: «беги быстрей».       Во рту привкус крови, горло больно саднит, сердце не перестаёт вырываться с грудины. Ведь если они быстрей не унесут ноги — могут быть подстрелены. В этом районе перестрелки между полицией и группировками обычное дело. Но этому никто не предупреждает, оказался между ними во время огня — проблемы твои. Быстрей уноси ноги или увидимся на том свете. Они часто попадали под обстрел, но к этому почти привыкли. Люди в форме ходящие с оружием по улицам слишком обыденная картина для них.       Он плачет навзрыд, слишком больно, даже открыть глаза. Его крик повсюду, отскакивает от стен и остаётся в воздухе неприятным осадком для всех. Но ему совершенно всё равно до их неудобства, если он хочет кричать от сильной боли — будет. В ногу впивается невыносимая боль огромными зубами, впивается глубже, вырывая из него крики. Чонган знает, что лучше бы не пытался разглядеть что-то сквозь слёзы. Ничего хорошего в этом мире нет, по крайней мере, для него. Все дети стоят в длинный ряд, совершенно неподвижно, они даже не смотрят на него, похожие на людей из железа. На их лицах нет ничего живого, в глазах пустота, как и внутри. Там стоял и Пенгфей. Смотреть на него с надеждой бесполезно, ведь он там… Чонган здесь. Лежит на полу, корчась от боли, с выбитой ногой. Поднимая голову, смотрит ей в лицо, оно такое же, как и у всех детей, но отличалось заметным превосходством.       — Ты слабый, — с омерзением плюют ему этими словами. — Почему… Почему ты не можешь быть как твой брат? Вы разве не одной крови? — Розанна замахивается палкой и бьёт в ребро, Чонган снова кричит. — Ты не достоин ничего в этой жизни. Слабым — место в земле.       Своими слезами он только повышал уровень её раздражения, но он ничего не мог поделать с ними и с собой. Чонган никогда не был таким сильным, как другие. Почему? Сколько бы он не лез из кожи, не мог убить свои эмоции, стать таким же куском железа, не чувствовать боли внутри и на теле, стать… никем. Пенгфей теперь не протянет руку, Чонган один.       — Первый с ряда, возьми палку. По одному удару каждый.       — Я тебя здесь частенько вижу, — останавливают его по пути к трибуне голос позади. Он ухмыляется и про себя думает: «наживка проглочена». Самоуверенно разворачивается на пятках и немного растерян. Сейчас оказалось немного сложней, чем он представлял, но он быстро пропускает это и возвращает самообладание.       — Люблю бои без правил, — внимательно наблюдает за выражением лица Ким Намджуна.       Взгляд Намджуна сухой и пресный, надменный и немного раздражённый. Чонгук немного не понимает, чем ему не угодил, хотя, может, он приехал таким. Никто не сказал ему, что молодой наследник настолько хорош собой в реальной жизни. Ему уже нравится этот недовольный высокомерный взгляд.       — О, правда? Поэтому ты и избегал меня? Здесь принято здороваться со мной.       Вот в чём дело.       — Прощения не попрошу, но можно ли одно исключение из правил? Хочу поучаствовать в бое, — вопрос несколько поставил в тупик Намджуна. Никто никогда не рвётся с такой охотой на ринг. Чон хмыкает и продолжает собирать очки заинтересованности в свою пользу. — Если выиграю, я хочу соответствующую награду.       — Я не собираюсь идти у кого-то на поводу.       — Уже уверен в моей победе? — улыбается широко и безобидно, ловя яростный взгляд на себе. Подловил. — Свой приз оглашу после победы.       — Допустим. Но свою самоуверенность можешь собрать с пола вместе с зубами после боя, — грубо бросают ему, проходя мимо на лучшие зрительские места.       Чонгук улыбается ему вслед, но эта наигранная улыбка быстро сходит с лица, как снятая. К нему подходят двое мужчин и просят следовать за ними вниз на ринг. Он знает, что Намджун поставит ему в противники самого сильного, но Чонгуку они не ровня. Ведь…

Ничто не будет хуже дома.

      Хуже того, что он там пережил. Он удивлён, что смог выжить. Все дети из тренировочного лагеря Фэн жили, спали и ели вместе для того, чтобы после на очередной проверке поубивать друг друга. Каждые полгода семья Фэн проводила экзамен, который многие не могли пройти. Десятерых мальчиков помещали в одну комнату, а выйти из неё должен был один. Иногда не выходил никто. Временами Чонгуку кажется, что Чонган живёт до сих пор мыслями там. Он думает, что всё происходит в той комнате закрытой на ключ снаружи. Так и родился Чонгук, чтобы жить за пределами бойни, потому что настоящий Чонган слаб. Чонган не смог выйти.

***

      Всплеск холодной воды сбивает тихое дыхание и он резко открывает глаза. Капли воды неудобно скатывается по коже, щекоча кончик носа, не намереваясь разбиться вниз. Стоило чуть дёрнуться и стонет от ноющей боли — руки затекли и он их почти не чувствует, по большей мере одну неприятную боль от долгого неудобного положения. Вся кровь сошла вниз от рук, привязанных кверху цепью, голова немного ясней после транквилизаторов, по мышцам тягучая смола, по ощущениям всё внутри слипается. Оглядывается и щурится от яркого света сверху и смеётся с иронией. Какое же дерьмовое это место.       — Какая неожиданность. Снова ты? Я ожидал совсем другого лицедея, — несколько разочарованно говорит Хосок, стоя к нему спиной. — Не пригласишь моего брата? Хотелось бы поговорить с ним напоследок, — вглядывается в лезвие ножа и кладёт на стол к остальным.       — Тебе не идёт подобный род занятий. Решил продолжить хобби хозяина? — хрипло потешается и облизывает обезвоженные губы. В теле ещё сохраняется слабость и сонливость, язык с трудом поддавался. По крайней мере, он знал, что сейчас Чонган крепко заснул.       — С чего ты взял? Я готовлю не для себя. Видишь ли… мне совсем это не доставляет удовольствия, у меня нет эмоциональной необходимости в боли других людей. Люди банальны, но очаровательны в своих прихотях. Я лишь выполняю их, я лишь инструмент. Бездушным оружием быть настолько удобно, что я слишком привык и забылся. Для меня нет понятий жестокости и милосердия, они не имеют ко мне никакого отношения. Также, как добро и зло. В конце концов, люди и это выдумали, чтобы сдержать свою жестокость, ведь она их близнец и вторая личина. Без социальных навыков мы звери, жаждущие немедленно удовлетворить свои желания. Знаешь, что дети очень жестоки с самого рождения, дети без должного воспитания и привития общественных норм становятся монстрами. Смешно, правда? Они не становятся ими, просто не скрывают. Тебе ли не знать этого. Главная проблема с такими детьми как мы заключалась в том, что мы были совсем не приспособлены к жизни, в нас закладывали только определённые навыки по выживанию. Нелегко заставить подавать теннисные мячики бойцовских псов. Были дети и намного лучше нас по способностям, но они были больше от зверей, чем мы, тех, кто не мог адаптироваться убирали, как бы жалко не было терять ценных псов. А ты… следствие этого страха, страха, что забьют, как скот на убое, стоит отличиться излишней жестокостью. Вот тогда то и появился Чон Чонгук, правда имя тебе дали намного позже.       — А почему ты не защитил своего маленького братика? Он нуждался в тебе, смотрел на тебя с дерьмовой ямы, куда его втаптывали, на тебя стоящего наверху. Ты оставил Чонгана одного на съедение с завязанными глазами и руками. Он так хотел стоять наверху, там же, где и ты, рядом. Но этого всё равно оказалось недостаточно, сестра всё равно видела в нём лишь того сопливого мальчика, что не мог постоять за себя. Знаешь, Чонган совсем не скорбит по этой суке, — глухо смеётся и начинает смеяться, хочет, чтобы Хосок повёлся на провокацию. Чонгук знает, что чувством вины его не взять, слишком поздно. Но его фанатичность по отношению к сестре всегда жила в нём с детства, настолько, что он тогда променял собственного брата, чтобы быть её фаворитом.       Хосок смотрит бесчувственно, в его глазах холод и пустота. Это совершенно не тот, с кем он хотел поговорить. И сейчас имеет ли это значение? Слишком поздно, чтобы что-либо менять и признавать. Сожаление ещё одна бесполезная вещь. Но ему немного досадно, что ему не удастся с ним увидеться и взглянуть ему в глаза. Время истекло.       Как раз в этот момент раздаются шаги, они нарастают и словно укорачивают время заметно сильно. Стрелка спидометра со скоростью, с которой все они мчатся вниз больше, а дистанция меньше. Тиканье таймера стремительно разгоняется ближе к нулю и шаги застывают за спиной Хосока. В воздухе пахнет гарью и сажей, а спина накаляется от тяжёлого взгляда. Чонгук перед ним застыл, его выражение лица неописуемо, вся его мнимая уверенность посыпалась крупой вниз, можно было услышать этот сыпучий звук. Хосок не знает описание той эмоции прилипшей к Чону, даже если постарался бы. Видит, как тому дышать сложней с каждым разом, он ничего не понимает и его охватывает смятение смешанное с чувством коллапса.       — Давно не виделись, — голос Намджуна накалённый до предела концентрацией в ней обиды и гнева. Звучит громко в холодной тишине, растапливаемой его ненавистью.       Чонгук потрясённый до глубины не может связать ничего в своей голове. Он так и смотрит на него с выражением лица человека, потерявшего последнюю горсть опоры. Его глаза выжигает невыносимым жаром ненависти напротив.

Только не он… И только не так. Не смотри на меня так.