Вот я стою здесь, в этой комнате, — Запертая в клетке и загнанная в ловушку; Кажется, я проклята купаться во лжи, Не осознавая того, что находится за пределами этих стен. Должна ли я переживать о том, Что ты оставила меня? Единственный выбор — быть изолированной.
Воздух в комнате вязко-горячий, острый, пахнущий аромасвечами с приторным привкусом — Макс выбирала — шиповника, по́том и сигаретным дымом; поволока вечерних сумерек плавно плещется в комнате, вышивая на стенах пугливые тени и робко прячась по углам, накрывая разбросанные повсюду коробки из-под пиццы чёрной бахромой. Во рту сухо; изогнутые молнии вен горят под кожей, и вся она — зажатая меж жёстким матрасом и тонким телом — плавится и искрится, сгорая в сухих прикосновениях тёплых пальцев. — Расслабься, хиппи, — хрипит Хлоя куда-то в район её ключиц, жадно обдувая горячим дыханием космос веснушек, утыкаясь губами в напряжённую шею и жадно ловя языком чужие мурашки. Сердце в груди болезненно колотится о рёбра — треснут, того и гляди, — а Макс, сотрясаемая крупной дрожью, хватается за край её старой футболки с такой отчаянной силой, что белеет натянутая на костяшки кожа. Родинки на острых плечах, плюшевые прядки растрёпанных каштановых волос — Колфилд вся такая правильно-бархатная, мягкая и тихая, кусающая собственные ладони, заглушая крик, даже когда особенно хорошо; Хлое хочется слышать её голос, утрамбовывать его в себя вместе с влажными прикосновениями, но она не просит фотографа быть громче — это не её, искусственное; её Макс — шорох листьев шиповника, сухой бессвязный шёпот в серой темноте. Хлоя сдавливает угловатое бедро, водит ладонями по острым коленкам и дышит часто-часто, чувствуя ответные касания по дуге выпирающих рёбер под мешающейся тканью; губы приподнявшейся Колфилд везде — ведут полоску от челюсти к подбородку, касаются кончика носа и лишь слегка мажут по уголку рта. И Прайс не может удержаться — тянется к ней скомканным резким движением, целуя в каком-то отчаянном исступлении, легко покусывая и опуская ладонь за резинку свободных спальных штанов. Макс вздрагивает, выгибаясь и прижимаясь к ней обнажённым животом; материал футболки неприятно трётся о голую кожу, и фотограф бросает короткое «Сними» и сама тянет ткань вверх, открывая взору белую, почти светящуюся во тьме фигуру. Прохладная простынь холодит позвоночник, когда Хлоя легко толкает её в плечо, заставляя лечь, и над их головами слабо мерцают приклеенные звёзды. — Выглядишь встревоженно, — говорит Прайс, на мгновенье замирая. Колфилд странно дёргается, глядя на неё расфокусировавшимся взглядом, а после неожиданно остервенело впивается ногтями в чужие плечи, разворачивая Хлою к себе спиной. — Макс?.. Покрытый испариной лоб утыкается ей в шею. — Всё в порядке, — шепчет фотограф, вздрагивая, — всё в порядке. Я люблю тебя, знаешь? Хлоя открывает рот, но из него сквозит лишь сдавленный стон; Макс касается губами каждого выпирающего позвонка, обводит потрескавшимися пальцами крылья лопаток и тонкие ниточки редких шрамов; целует нежно-нежно в затылок, зарываясь носом в короткий ворох синих волос, и в Прайс внутри что-то трескается, бьётся, как стекло, и она отчего-то дрожит, нашаривая в темноте чужую ладонь и сжимая её настолько крепко, насколько хватает сил. И это интимнее любых других прикосновений, ближе самого тесного объятия; от их рук друг друга узлами вплетаются невидимые ленты, и кажется — стоит попытаться отпустить, как притянет обратно; и это правильно-необходимо-больно, и Макс, опускающая свободную руку ей на солнечное сплетение, бесшумно плачет, зная, что скоро время в очередной раз порвётся с рваным треском, но всё равно отдаваясь моменту с болезненным наслаждением. Хлоя пытается развернуться, но Колфилд не позволяет — касается груди, шеи, невесомо сжимает острые соски, оставляя на впалом животе блекло-красные полосы короткими ногтями и продолжая покрывать изогнутую спину почти целомудренными поцелуями. Приподнимается, слегка тянет руку подруги вверх, касаясь губами вершины локтя и выше, к молочному плечу. Пальцы в Хлоином белье; сдавливают, гладят, чуть сжимают сквозь влажную ткань, и всё вокруг словно объято огнём — каждый стон и вздох сгорает и осыпает их пепельными клочками, оседая на лёгких и окрашивая воздух в серый цвет. Руки и губы повсюду; Хлоя теряет грань между собой и Макс, чья ладонь — горячая, словно воск — ласкает её через хлопок; и точки-искры-кометы смазанными кляксами проносятся на внутреннем экране век, точечно разбавляя собой темноту, как сливки разбавляют кофе, и, думает Хлоя, если вселенную поместить в банку и сунуть ей в руку, она не почувствует и сотой доли того, что ощущает сейчас. Макс кладёт подбородок ей на плечо, и краем взгляда Прайс видит её смущённое и отчего-то грустное лицо; и в голубых глазах на мгновение словно порхают бабочки. — Хлоя, — шелестит Колфилд, поднося к губам их сцепленные ладони, невесомо касаясь ими чужого запястья и спускаясь поцелуем к пухлому шраму, — представь, что кто-то взял мольберт и поставил в углу крохотную точку; а затем ещё и ещё по всей поверхности листа, а после соединил их линиями в одной общей кляксе. Прайс сдавленно шипит какое-то бессвязное ругательство, резко прижимаясь к Макс спиной, когда пальцы фотографа наконец смещают ткань в сторону и проникают вглубь, и нервно и коротко смеётся, обводя языком жёсткие обветренные губы. — Ты выбрала не лучшее время для философских загадок, СуперМакс. — Воздуха отчаянно мало; сбитая простыня обтекает ступни, за окном скрипят шинами изредка мелькающие автомобили, а Макс — живая, тёплая, родная — жадно погружается в неё глубже и глубже с каждым движением и целует везде, куда может дотянуться, в секундных перерывах продолжая: — Это не всё. Теперь представь, что рядом с этой кляксой поставили такую же и дали тебе в руки маркер, попросив проделать с ней то же самое, что и с первой. Но как бы ты ни старалась, сколько бы линий ни вела — всегда находился тот, кто стирал их раз за разом, одну за другой, — на мгновение голос Колфилд срывается; Хлоя слышит эту заминку, но не успевает спросить — Макс двигается особенно резко, заставляя Прайс захлебнуться собственным стоном. — Что бы ты сделала? Панк-дива криво ухмыляется. — Нашла бы тех, кто мне мешает, и засунула бы этот маркер им в зад. Тихий и печальный смех Макс тонет в мокром поцелуе; всё вокруг сужается до них двоих, сплетённых на небольшом прямоугольнике кровати; до сбивчиво-нетерпеливых прикосновений и неразборчивого шёпота. Колфилд прикусывает мочку чужого уха и ускоряет движение пальцев, окутанных пульсирующей тесной влагой, и прижимает тощую фигуру к себе так сильно, что острые нагие позвонки больно впиваются в её кожу. Хлоя дрожит, и её растрёпанные синие волосы липнут к мокрому лбу; худые бёдра пружинят, двигаясь в неровно-неустойчивом ритме, и спустя несколько мгновений-толчков всё разбивается; Прайс замирает, сжимаясь вокруг Макс и сотрясаясь мелкой отчаянной дрожью. Тепло — острое и почти болезненное — растекается в каждой клеточке, рассыпаясь на сотни нейронов; хрустально-хрупкое дыхание щекочет шею, а собственная голова кажется лёгкой, как пух. Мир отслаивается, когда Макс мягко целует её в плечо. Перед внутренним взором плывут киты, а звёзды над головой незаметно блекнут, сливаясь с потолком. Хлоя наконец-то разворачивается и, подмигнув, сползает к ногам фотографа, оставляя влажный след на внутренней стороне её бедра и касаясь губами острой щиколотки; ночь заливает ноздри. Макс ловит взглядом угасающие огоньки пластиковых пульсаров и думает о том, какая вселенная всё-таки сука. Через несколько часов прихожую огласит дверной звонок и мир потухнет окончательно.***
На тонких запястьях игриво звенят бисерные нити браслетов, рукава клетчатой рубашки охватывают руки-веточки второй кожей, а солнце золотит небрежные завитки медовых волос; Рэйчел так близко, что Макс чувствует сладкий аромат цветочного парфюма и приторного ванильного капучино с облачной белой пенкой. — Макс, я скучала по тебе. — Голос Кейт плюшевый и ласковый, а руки, почти скрытые рукавами свободного вязаного кардигана, — сухие и тёплые. Она обнимает девушку со спины, на мгновение приглушая парафиново-ладановыми нотками запах Рэйчел — и дышать становится чуточку легче. На красивое лицо с горящими зелёными глазами она старается не смотреть. — Я в порядке, Кейт, — шепчет Макс неожиданно онемевшими губами и мысленно усмехается, думая о том, как ненатурально это звучит. — Прости, что не звонила. Марш за ней качает головой, и пару пепельных прядок выбивается из аккуратной причёски; они щекочат Макс по щеке, и она едва удерживает жаждущее дёрнуться тело. Касается холодными пальцами тыльной стороны чужой ладони, лежащей на её солнечном сплетении, и в этом прикосновении робкое «Спасибо». Кейт оставляет невесомый поцелуй на её виске и спешит на своё место в унисон со звонком, оставляя Макс вариться в собственном кислотном чувстве вины. Рэйчел за соседней партой смотрит как-то по-доброму понимающе и, пока тонкая и высокая мисс Конкорд вплывает в класс, суёт Колфилд в ладонь клочок бумаги. «Клуб "Inside" в 18:30. Не опаздывай.»