White holes

У Джисона под подошвами кроссовок сплошная пыль. Он вдыхает этот влажный запах городского асфальта после дождя и втаптывает обувь в пыль посильнее. Себя втоптал бы с радостью тоже. Градиент города сегодня серый: серые бордюры, на которых он сидит, темнеют серым дороги, оседает серым на подошвах пыль, и даже скейт там, под стирающейся обшивкой и наклейками – серый. Небо тоже серое наверняка, дождевые тучи не прошли до конца ещё, но Джисон вверх не смотрит. Незачем портить и без того паршивое настроение. Парень дышит тяжело, как будто только отбежал марафон или трюки свои тренировал на доске, которая теперь валяется рядом – но нет, он уже давно просто так сидит и ждёт. А ещё чувствует себя своим же скейтом: таким же несуразным, валяющимся у обочины в пыли, со стёртой по бокам яркой краской. Джисон тоже весь какой-то подбитый изнутри, но с наляпанной небрежно яркой краской, выражающейся в смехе и цветных шапках-бини, и тоже валяется на обочине в пыли. Пусть не всегда в прямом смысле, как сейчас, но рядом с Чаном и особенно его друзьями чувствует себя не более, чем пыль на кедах старшего. Неужели в шестнадцать все чувства такие дурацкие? Чёрные кеды появляются из вечерних сумерек неожиданно, но Джисону и голову поднимать не нужно, чтобы понять, кто это. Ему засмеяться хочется от того, как глупо смотрятся чановы ухоженные кеды с идеально белыми подошвами рядом с раздолбанными кроссовками самого Джисона. Смеяться-то хочется, но только Чану объяснять, над чем именно он смеётся и почему смех такой невесёлый – не очень, поэтому он просто голову поднимает и приподнимает вверх уголок губ – типичное приветствие, которое подцепил от кого-то в 14, когда пытался выглядеть крутым и взрослым (а перестал ли пытаться?). Чан улыбается ему привычной открытой улыбкой и расслабленно плюхается рядом. «Запачкаешь джинсы ведь (и себя тоже)!» - хочется крикнуть Джисону, но он молчит. - Давно ждёшь? «Весь день», - думает парень, но на деле лишь плечами пожимает и врёт безбожно: - Только пришёл. Чан даже не делает вид, что верит, но Джисон привык уже проёбываться с ним настолько, насколько это вообще возможно для одного человека. Они познакомились пару лет назад случайно совершенно: Чан только переехал поступать в универ и снимал квартиру в его дворе. Джисон тогда уже понял, что Чан классный очень, и его «Ты такой крутой хён, хочу дружить с тобой всегда» звучало, наверное, на редкость нелепо, но они оба быстро привыкли к проёбам Джисона. На его счастье (или несчастье), отказывать Чан никогда не умел. Чан действительно классный и крутой хён, у него друзей всегда много, он помогает буквально всем, кого видит и Джисона не стыдится никогда, даже таскает его везде со своими друзьями (или это Джисон таскается сам). Друзья его, правда, подшучивают над парнем постоянно: то за щёки тискают, то цепляют к нему какие-то милые прозвища, и если б не Чан, он бы, наверное, давно уже подрался с кем-то из них. Чего стоит только брошенное однажды Чанбином: - Малыш, от тебя что, ванилью пахнет? Пахнет, правда, у Джисона запах этот какой-то естественный, природный, и избавиться от него не помогают ни гели для душа, ни тонны вылитого на себя одеколона – он всё равно остаётся для всех «ванильным мальчиком», который и может, разве что, щёки надуть от обиды – ну и кто его всерьёз воспринимать-то будет? Прозвище это, особенно из уст Чанбина, Джисон с тех пор почти ненавидит, спасает только воспоминание чановского хриплого голоса у виска: «Не выливай больше на себя столько одеколона. Ваниль тебе идёт». Джисон с тех пор не душился ни разу. Джисон не идиот, наверное, понимает, что ему шестнадцать всего, тогда как у Чана – третий курс и куча друзей посолидней глупого мальчишки со своим «ты такой крутой, хён». Но что ж поделать, если хён его и правда крутой. И дружить Джисон хочет всегда. Впрочем, хочет Джисон теперь совсем не дружить, а держать крепко чужую руку, целоваться до сумасшествия на пыльных бордюрах и зажиматься с Чаном по всем подъездам и детским площадкам – хотя Чан на такое, конечно, не пойдёт, он ведь хороший, аккуратный парень, так что целовал бы, скорее всего, Джисона только дома, на кровати. И Джисон не одну ночь представляет себе, как будут гладить его бока чужие сильные руки, как Чан будет целовать его щёки, и вылизывать кадык, и очерчивать пальцами впалый живот, и…В такие моменты Джисон кончает сильнее и быстрее обычного (вот уж правда – ребёнок, фантазии-то почти детские, едва ли не невинные, ему при дрочке совсем другое пора представлять). Но только Чан его при встрече по волосам ласково треплет и смотрит, как на котёнка или братика младшего. А тут ещё всякие Чанбины со своими шуточками – ну, правда, кто его со всем этим всерьёз воспринимать будет? Уж точно не Чан. Джисон дожидается, когда сумерки окончательно укроют собой серый город, чтобы Чан не увидел потом его пылающих щёк (хватит из без этого ребячества), и только потом говорит, всё также глядя куда-то на свои пыльные подошвы: - Ты мне нравишься. Чан молчит не особо долго и голову на Джисона тоже не поворачивает: - Знаю. Джисон ожидает, наверное, чего угодно: криков, смеха, молчаливого ухода – но только не этого. От удивления он даже забывает смущаться и полностью к парню разворачивается, на всякий случай уточняя: - Не как друг. Чан поворачивает к нему голову: - И это знаю. Старший глаза медленно прикрывает, выдыхая и собираясь с мыслями, а затем резко мальчишку притягивает к себе, сгребая в объятия. - Заметил давно уже, - отвечает он на молчаливый вопрос. Джисону не очень-то удобно полулежать в руках старшего, вывернув корпус, но он терпит, чувствуя, как хён носом в его волосы зарывается и вдыхает ванильный запах. У него в голове куча вопросов, но он решает быть старше и умнее потерпеть, побыть рассудительным. Не помогает ни капли. - Ванильный мальчик заслуживает большого счастья. Но этого счастья дам ему не я. У Джисона рёбра, кажется, крошатся в прах, и от обиды плакать хочется, но выходит только хрипло выдавить глупое: - Потому что мне всего шестнадцать? - Потому что ты мой друг. И потому что тебе всего шестнадцать. Ты знаешь, я умничать не люблю, но через это тоже проходил. Поверь, оно пройдёт. Ты научишься разбираться в себе, станешь стабильным. И когда-нибудь поймёшь, что значит кого-то любить. «Не пройдёт», - думает Джисон, но спорить с Чаном ему бесполезно. Он глаза прикрывает и просит тихо: - Помолчи сейчас, а. Чан неглупый, Чан понимает и просто затыкается, не мешая младшему представлять, что сидят они так, в обнимку, потому что пара, а не потому что Чан то ли хочет утешить, то ли просто не может на него смотреть сейчас. Джисон изначально не то чтобы надеялся на что-то: в конце концов, ребёнком считать его Чан от одного признания не перестанет, и звучит оно наверняка также глупо, как и «хочу дружить с тобой всегда, хён», но ведь парень привык проёбываться. Поэтому, наверное, сейчас позволяет себе на пару секунд забыться, прежде чем снова станет пылью у ног старшего. В одном он точно прав: однажды Джисон обязательно повзрослеет. Только его это, кажется, уже не спасёт.