Сто шагов назад

Кейтлин грубо врезается в стену. И именно в этот момент приходит в себя. - Неужели? Не его глаза напротив сужаются, превращаясь в две холодные льдинки, в глубине которых зарождается извращенный интерес - словно едва заметный вдалеке огонек пламени. Не он разглядывает ее, как диковинку, попавшую неосторожно в руки. Без того сломанный голос становится хриплым. - Кейтлин Сноу, настроенная творить добро, как мать Тереза. Добро пожаловать в ад. - он наклоняется, чтобы прикоснуться к ней, и это похоже на разряд, который проходит через все тело. Его поцелуи словно молнии – яркие безжизненные всполохи между туч, - сверкают в ее сознании, разрывая его на куски. Хаотично. Нетерпеливо. Но выверено и упорно. Не он, сжимающий запястья до багровых следов и одурело прижимающий к себе, всего лишь очередной одаренный психопат, сумасшедший, каверзная ошибка природы, а потому – лучший в понимании пассионарной истерички Киллер Фрост. Для Кейтлин, которая всю свою жизнь училась и пахала до изнеможения, не сделать этого правильного вывода, и недооценивать не его было бы страшной, практически непростительной глупостью. Она закидывает голову назад, позволяя не ему скользнуть губами к шее и выбить из головы все мысли. Впереди остается, необходимо лишь закрыть глаза и сдаться, пустота – глубокая, манящая, насыщающая, - сулящая тихую спокойную гавань после продолжительного шторма. Именно то, что ей – вчерашней жертве странного кораблекрушения С.Т.А.Р. Лабс так не хватает. Не он распахивает ее кожаную куртку, забирается ладонями под футболку и медленно, словно перед ним клавиши фортепиано, почти любовно, оглаживает выпирающие позвонки. Плевать, где они находятся. Плевать, что лживый Бог заставляет сердце биться быстрее, как Барри. Плевать, что от слишком знакомо-незнакомой фигуры ее потряхивает каждый раз, как в лихорадке. Плевать. Сейчас есть лишь случай, на который она уповает. Прежде стальной захват немного ослабевает, когда Кейтлин окончательно расслабляется; она освобождает руки и дотрагивается до испещривших одну половину лица выпуклых розоватых шрамов, становясь объектом изучения внимательных безжизненных глаз. В лунном белом свете четко видно разительное отличие между здоровым серым глазом, ассоциирующимся у Кейтлин с тайфуном, и незрячим, затянутым молочного цвета бельмом. Не он наклоняется ближе и усмехается еле слышно. - Уродство, правда? – хриплый шепот раздается рядом с ухом, заставляя кровь в жилах вскипать. – Но такова цена могущества. Утраченное понятие о реальности. О рациональности. О рациональной сдержанной реальности, если так угодно. О любом представлении, что такое самообладание. О здравом смысле. О понятии, что грань между безумием и гениальностью очень тонка. О страхе, в конце концов. Но это не могущество, нет. Это бездна, о дно которой разбилась Кейтлин. Она сама касается его губ, всегда исказившихся в тонкую линию, словно пробует на вкус отчаяния. Не он – искаженная поломанная тень человека, которого она любила больше всего на свете, - как будто соткан из безнадежности, из горечи, из тоски, из колючих противоречий. Сильный, но слабый. Горячий, но холодный. Предатель, но жертва обстоятельств. Они с ним похожи гораздо больше, чем она думала раньше… Сон – никакого представления о времени, о боли, о проблемах. Сон – единственное лекарство: приют для умалишенных, усталых, раздавленных, лишенных всяких ориентированных. Сон. Барри спит на узком диване в ее гостиной. Как чертовки необходимая часть интерьера. Как деталь, делающая квартиру... вновь ожившей? Как тот, кто заставляет прежде остановившиеся сердце Кейтлин биться снова пусть даже несколько секунд. Сегодня первое утро, которое они проведут вместе под одной крышей. Кейтлин не собиралась, честно, тащить Барри к себе домой, тем самым ограничивая свою свободу, но что она может сделать в сложившейся ситуации? Бросить его на произвол судьбы? Позволить Айрис, чьи истерики давили с неистовой силой на нервы, сломать его? Отказаться от единственного шанса на искупление? Ну уж нет. Кейтлин останавливается в дверном проеме и изучает Барри – привычка невредная, но уже въевшаяся на подкорку за последние дни, сделавшие её снова врачом, другом и кем-то еще очень близким. Он спит на животе, подминая под себя одеяло и простынь, и дергает свисающей с дивана ногой, словно ему снится нечто увлекательное. Вспоминает ли он былые дни в обличии Флэша? Или измученное сознание выдает что-то другое? Кейтлин вздыхает, оставляет прежде державшую в руках кружку с недопитым горьким чаем на журнальном столике, и несколько раз трясет Барри за плечо, вырывая его из не сулящегося ничего хорошего дурмана. Он медленно открывает глаза, сонные и туманные, тихо ворчит и зарывается носом в подушку, опуская веки. - Просыпайся, - шепотом уговаривает его Кейтлин, запуская пятерню в густые каштановые волосы и пропуская их через пальцы. – Пора вставать. У нас есть, чем заняться. Нежность необходима – не важно, кому больше – ему или ей. Кейтлин просто знает, что именно нежность поможет открыть многие запертые на засов двери – или, по меньшей мере, сделать их открытие менее болезненным и удручающим, чем оно обещает быть. Она снова касается его плеча. Барри дышит чаще и тяжелее, продолжает ворчать, но вместе с тем тяжело поднимается на своей постели. - Ты меня в могилу сведешь такими ранними подъемами, - мягко упрекает-шутит он, занимая сидячее положение. Хорошо, что шторы плотно задвинуты и не пропускают солнечного света; хорошо, что он еще не проснулся окончательно, а лишь растерянно хлопает глазами и зевает каждые пять с половиной секунд. Хорошо, что он не видит перекосившееся лицо Кейтлин на его слова и не обращает внимания на спрятанные впопыхах затрясшиеся руки. - Не говори глупости, - тихо просит Кейтлин и нервно усмехается. – Вставай. – еще тише повторяет она, отходя от него. – Твое нахождение в моей квартире вовсе не означает, что ты будешь валяться на диване целыми днями, вместо того, чтобы заняться делом. Она чувствует, как ее медленно потопляет измор. Какое-то время ей казалось, что она от него избавилось, но нет, входите, пожалуйста, не стойте на пороге. Барри одаривает ее нечитаемым взглядом, склонив голову набок. А Кейтлин плевать – она уже ретируется из гостиной и быстрым шагом достигает своей комнаты, плотно закрывая за собой дверь. Ладони скользят по лицу, щеки горят огнем. Легкие сокращаются, причиняя боль в груди, от которой хочется завыть. Кейтлин думала, что научилась жить с правдой, найдя панацею, лекарство от своего отравляющего яда в спасении настоящего Флэша. Но почему ей снова так плохо? «Ты меня в могилу сведешь» Она снова вспоминает неглубокую яму два на два метра посреди лесной глуши, кровь и холодный ливень прошлой осенью. А еще человека, упавшего перед ней навзничь. Но тут ее сердце запирается от памяти на ключ. Никто не забыт Ничто не забыто