new age. сборник драбблов

Куинн Кинг стискивает зубы и делает шаг, переступая спасительный порог своей крепости. Дверь за ее спиной громко захлопывается, отрезая ее от Рэйчел и ее яростного безумия, плещущегося в опасно-темных зрачках, от надрывного крика, от очередной истерики, которым нет числа. Дверь за ее спиной захлопывается, отрезая ее от Рэйчел — но не от чувства вины, которое распахивает для Куинн свои всегда готовые, удушающие объятия. «Это сделала ты, — настойчиво нашептывает оно. — Ты создала ее, Куинн. Ты сделала ее такой, ты дала этой сумасшедшей карты в руки, ты сломала ее окончательно, подарив ей почти безграничную власть над чужими судьбами. Куда же ты теперь уходишь? Разве не хочешь полюбоваться на нее? Разве не хочешь еще разок вытащить ее из бездны, чтобы потом швырнуть в новую пропасть и глядеть, как она падает на самое дно?» Куинн уверенно шагает прямиком к бару, который она собственноручно заполнила бутылками с водкой, и ее руки начинают дрожать лишь после того, как она щедро плещет себе вторую порцию. Прозрачная жидкость обжигает рот и горло, но Куинн привыкла к этому — вкус водки для нее такой же родной, как и вечная борьба за свое место под жестоким солнцем. В ее мире солнечный свет заменяют слепящие софиты, а мерилом кромешнейшего пиздеца давным-давно стали грани безумия Рэйчел Голдберг, которая прямо сейчас раненой птицей бьется в ее дверь. Почему она больше не может сражаться? За Рэйчел, за себя саму — какого дьявола, куда же подевались все ее силы? Неужели это Чет так расслабил ее, неужели он стер всю ее жизнь и переписал начисто, неужели она позволила ему все это? Впрочем, переложить всю ответственность на Чета — это слишком даже для нее. Стоит взглянуть правде в лицо — Куинн Кинг просто устала сражаться с монстрами, которых сама же породила. Наверное, это называется старость. Третья порция водки отрезвляет ее, как ни странно — дело не в старости и не в монстрах, дело не в Чете, дело в том, что просто настало время двигаться дальше. Для нее — что до остальных, то пусть они решают сами. Впрочем, в состоянии ли эти «остальные» принять такое же решение без основательного пинка под зад? Привычка манипулировать у нее в крови — въелась прямо в ее днк, вместе с чувством вины и осознанием собственного превосходства над целым гребанным миром. Куинн Кинг намеревается уйти на покой — но перед этим она устроит себе тайный бенефис, который, быть может, хоть ненадолго уймет тот сраный голос в ее голове, что нашептывает ей о том, какое же она на самом деле дерьмо.

///

— Я разваливаюсь по частям, — из зеркала на нее смотрит кто угодно, но не она сама. Это не ее лицо, не ее волосы (и не-ее клок этих самых волос в руках), не ее одежда. Это даже не ее глаза — это просто два темных провала, две зияющих дыры, два окна в бесконечную безысходность, и ей так страшно и так одиноко в этот момент, что впору бы взвыть диким зверем. Рэйчел Голдберг всегда балансировала на грани, стояла на самом краю, и в этом ведь и заключался весь смысл: успеть выкарабкаться, выдержать самый сокрушительный удар, обрасти новой броней, создать более сильную версию себя, снова сломать систему и выйти под яркое солнце из непроглядной тьмы. Что пошло не так на этот раз? О, она могла бы перечислять бесконечно: причины всегда найдутся, в ее жизни дерьма столько, что хватило бы на десятерых. Но правда заключалась в том, что все было куда прозаичнее: ее беспокоили не рейтинги, не одиночество, не маньячка-мать и тюфяк-отец, даже ее гребанное прошлое было здесь не при чем. Дело было в том, что они ушли — те, кого она в самом деле любила. Те, в ком она в самом деле нуждалась. Рэйчел так старалась, но никак не могла вспомнить, что же сказал ей на прощание Джереми. Да прощался ли он с ней вообще, или же просто равнодушно обронил «пока» и навсегда растворился где-то там, где ей его больше никогда не достать? Или все-таки сказал ей что-то горькое и злое, вроде «сука, я так любил тебя, а ты просто сломала меня, и теперь я не желаю тебя знать»? Она снова и снова напрягала свою память, снова и снова думала о том, как же это произошло, но не могла вспомнить ничего — все, что осталось ей на память о том, как из ее жизни исчез Джереми, было лишь черным экраном. Ебучей тишиной в прямом эфире. И это пугало ее — пугало куда как сильнее, чем клоки белокурых волос между ее худыми пальцами: это ведь были чужие волосы и чужие пальцы, в конце-концов. Куинн и ее новая жизнь, в которой для нее, для Рэйчел, больше не было места — вот что стало последней каплей. Если можно умереть, при этом оставаясь живой — вот что с ней стало после того, как она осознала, что дверь к сердцу Куинн закрылась для нее навсегда. Ей не осталось даже сраного местечка на коврике, как вшивой кошке — от нее отказались во имя радужных целовашек в старую задницу Чета и их неродившегося еще ребенка. Ребенка, который даже не принадлежал Чету. Ребенка, которого даже не должно было быть. Куинн просто взяла и оставила ее — после всего, что они вместе прошли, пережили, выстрадали. Они ведь были не просто командой, не просто подругами — гребанный ад, да они ведь были родственными душами! А затем Куинн просто сказала: «Ты должна научиться обходиться без меня, Рэйчел», и закрыла дверь у нее перед носом. Рэйчел смутно помнила, как колотила ладонями и кулаками по стеклу, как кричала и умоляла не бросать ее, как слезы на ее щеках смешивались с соплями и как она в конечном счете уехала оттуда — и уехала ли вообще сама? Та, чужая, что теперь глядит на нее из зеркала немигающим взглядом, увезла ее — и бросила в объятия Томми, и велела продолжать делать то, что ей всегда так нравилось. Д е л а т ь ш о у. Но разве у нее все еще выходит? Разве шоу теперь не с д е л а л о ее? — Рэйч? — это Томми нервно барабанит в дверь уборной, нетерпеливый, одержимый Томми, ненавистный ублюдок, повернутый на женщине, которая сошла с ума от боли, которую сама же себе и выдумала. — Рэйчел?.. Ты там в порядке? Все только тебя и ждут, детка. — В норме, — коротко отвечает она, брезгливо стряхивая с пальцев клок высветленных волос. — Уже иду, дай мне секунду. Сейчас мы покажем этим ублюдкам, кто здесь главный. — Я люблю тебя, детка, — говорит Томми по ту сторону двери. «Нет, — хочет сказать ему Рэйчел. — Ты понятия не имеешь, что значит любить, говнюк». Но она молчит: потому что и сама не знает, что же это на самом деле значит — любить. Все слишком изменилось. Теперь любые границы стерлись. Никто не поможет ей, и она зависла в свободном падении — пропасть, вот что ждет ее впереди, и Рэйчел лишь надеется, что, достигнув дна, просто сдохнет.

///

— Нет! Нет! — надрывно кричит Рэйчел, когда публичные обвинения Томми идут в прямом эфире. — Все должно быть не так! Это не правда! Она не успевает закричать «это я, это все моя вина» — Куинн наблюдает издалека, но знакомый крепкий силуэт, обхвативший хрупкую фигурку Рэйчел, согревает ее остывшее сердце. Он найдет нужные слова, он совершит чудо и вытащит ее со дна, не дрогнув, как он делал всегда. Джереми едва ли понимал Рэйчел так же хорошо, как понимала ее сама Куинн, но любил он ее куда более слепо и преданно. Именно он должен стать ее рыцарем в сверкающих доспехах — даже если это будет в последний раз. Куинн на секунду прикрыла глаза, представляя, о чем же они будут говорить, но через миг приказала себе не думать об этом. Она сделала все, что могла. Пришло время закрыть страницу с именем Рэйчел Голдберг навсегда — по крайней мере, сегодня это ей казалось правильным решением. Ее ждал Чет, и он был нужен ей так же сильно, как и она ему. «Да будь я проклята, но я отпускаю тебя, Рэйч».

///

— Ты вернулся ради меня. Рэйчел избегала смотреть ему в глаза, но для них это было и не нужно. Что такое зрительный контакт, когда человек смотрит тебе прямо в душу? — Я не мог иначе, Рэйч, — тихо произнес Джереми. Его пальцы гладили ее ладонь — такие знакомые, теплые пальцы, на ее такой холодной и чужой ладошке. Ветер трепал ее распущенные волосы — они сидели на капоте его машины где-то далеко-далеко от света софитов и назойливого внимания телекамер, и Рэйчел ощущала себя очень легкой и правильной, когда он вот так был рядом. — Ты останешься, ведь правда? — это звучало жалко, но ей плевать было на то, что она заслуживает презрения. Рэйчел Голдберг в своей жизни многое заслужила — и презрение было далеко не вишенкой на торте. — Так долго, как только тебе понадобится, — отозвался Джереми, сжав ее пальцы своими. — Ты же знаешь, я весь твой. Пока ты сама не прогонишь меня. — Это ведь она, да? — молчание длилось целую вечность, и оно было блаженным, но Рэйчел должна была знать. Ее голова покоилась на сильном плече человека, который однажды ради нее совершил убийство, и она ощущала себя почти счастливой. Почти. — Это Куинн попросила тебя приехать? — А как бы иначе я узнал? — только и спросил Джереми. — Никак, — покорно согласилась Рэйчел. — Никак… Когда Джереми отвез ее в закрытую и баснословно дорогую психиатрическую лечебницу, она была не против. Наоборот, Рэйчел понимающе улыбалась и твердила, что только это сможет ей помочь. — Когда я выйду отсюда, все будет иначе, — пообещала она на прощанье. — Думаешь, это надолго, а? Я пропущу сезон, или два… Неужели два?.. Впрочем, к черту сезоны, да? Просто передай это Куинн. Я знаю, вы меня дождетесь. Джереми Кенер держал на раскрытой ладони безжизненную, тусклую прядь волос. Настоящий символ их давно утерянных с Рэйчел отношений. Он сомневался всего секунду, прежде чем сжать эти волосы пальцами — крепко, с надеждой. Она никогда не излечится, это факт. Но он поможет ей сделать вид, что она в порядке, когда придет время.