Мгновения любви

      Тяжёлые ладони Ковалевского мягко, но решительно опустились на её плечи, заставляя вздрогнуть от жара, который шёл от его тела, когда он, стоя сзади, прижал к себе Киру. Она чувствовала спиной его горячий напряжённый живот и то, что было под ним. Её макушка касалась груди Ковалевского, а когда он сильнее прижимал её к себе, волосы Киры зацепились за мелкие пуговицы его рубашки.       Ковалевский неспешно массировал плечи Киры, иногда спускаясь на обнажённые руки, отчего она вздрагивала, ибо огонь сильных ладоней опалял кожу и будоражил кровь. Кира запрокинула голову, и её светло-зелёные глаза встретились с яркими чёрными, словно агаты, глазами Ковалевского, которые горели желанием.       От этого пронзительного взгляда и того, что в нём читалось, Кире стало страшно. Она и раньше знала, что Ковалевский испытывает к ней сильные чувства, но лишь недавно начала понимать всю их глубину.       Когда-то он любил её мать, по крайней мере, сам Ковалевский так говорил, а спросить у мамы подтверждение Кире не хватило духу. Она даже сама не знала, чего больше боится: того, что может услышать, или же реакции матери на то, что тот, в кого влюблена её дочь, и кому она позволяет ласкать себя, годится ей в отцы.       Ковалевскому было пятьдесят пять лет, но он не потерял ни обаяния, ни какого-то животного магнетизма, который буквально тянул к нему женщин. Высокий, широкоплечий, с чёрными волосами, густо пронизанными сединой, он был великолепен. Кира сразу влюбилась в него, а потом оказалось, что и мать, ещё до её рождения, сделала то же самое. Видимо, с годами привлекательность Ковалевского не иссякла, и он без зазрения совести пользовался этим.       С Кирой он всегда был внимательным и вежливым, старался исполнять все её желания. Другая на её месте воспользовалась бы этим, но застенчивая Кира краснела, смущалась и по большей части отказывалась от знаков внимания. Понемногу Ковалевский сумел вытянуть её на сближение, и вот теперь Кира, сидя к нему спиной и чувствуя его горячее тело, вдруг поняла, что Ковалевскому от неё, в сущности, нужно лишь одно.       Ощущение блаженства от прикосновений ушло, и Кира, начиная волноваться, неловко поёрзала, пытаясь незаметно сбросить с себя чужие руки. В этот же момент она почувствовала, как напрягся Ковалевский, а его пальцы, до этого просто ласкавшие, с силой сжали её плечи, а затем, через один удар учащённо забившегося сердца Киры, его ладони переместились на её шею.       Она коротко вздохнула и дёрнулась, пытаясь вырваться, но руки Ковалевского продолжали сжимать её шею. Не душить, просто сжимать, не давая пошевелиться, в то время как его указательные пальцы с какой-то обманчиво издевательской нежностью очерчивали контуры её маленького подбородка.       Часто и тяжело дыша, Кира чувствовала, как бьётся пульс на сонной артерии, и это же, несомненно, чувствовал и Ковалевский, потому что в какой-то момент его пальцы с силой сжались на её шее, оставляя на бледной веснушчатой коже красные следы, затем резко отпустили шею Киры. Больше от неожиданности, чем действительно от нехватки воздуха, она закашлялась, прижимая дрожащие руки к горлу и, смаргивая выступившие на глазах слёзы, повернула голову к Ковалевскому.       Тот стоял, подняв руки, которыми он только что сжимал горло Киры, и, проводя пальцами одной по костяшкам другой, ритмично, словно разминая, щёлкал суставами. От этих резких звуков у Киры всё внутри напряглось.       ― Пожалуйста, не делай так, ― тихо проговорила она, начиная отступать назад в каком-то безотчётном стремлении скрыться. ― Это напрягает.       ― Всё нормально, ― усмехнувшись, от чего кончик его носа дёрнулся, ответил Ковалевский, поднимая на Киру глаза, которые по-прежнему светились желанием. ― Ты знаешь, что ты похожа на свою мать?       ― Ты говорил мне, ― продолжая медленно отступать, осторожно ответила Кира.       ― Ты до боли, ― Ковалевский указал сложенными руками на свою грудь, ― до слёз похожа на Еву. ― Его голос показался Кире на удивление хриплым, а на глазах, словно повторяя слова, навернулась прозрачная пелена, делая агат радужки влажным и ещё сильнее пугающим. ― Только ты ― блондинка.       Кира вдруг поняла, что всё ещё держит руки возле шеи. Она поспешно отняла их от горла и провела пальцами, в надежде унять дрожь, по пепельным от природы, почти белым волосам. Этот жест не укрылся от Ковалевского, который сделав шаг, преодолел расстояние, на которое успела отступить от него Кира, и, взяв её за плечи, резко прижал к стене, наклонившись к самому её уху так, что его горячее сбивчивое дыхание опаляло кожу.       ― Твои волосы как пепел, Кира, ― его голос, казалось, звучал у неё в голове. ― Как пепел, о котором любила твердить твоя мать, когда проходила мимо меня, гордая и красивая, а потом, часами рыдая в подушку, писала мне разрывающие и ей, и мне душу послания. Ты же так и не спросила, любил ли я её? ― он на мгновение отстранился от Киры, но лишь затем, чтобы заглянуть в её испуганные глаза. В этот момент он казался одержимым. ― Не спросила, по глазам вижу. Так вот, я тебе скажу: я любил её, Кира, любил Еву до бесконечных снов, до тошноты, когда видел её с мужем. Я тысячи раз желал её, но всё пало прахом из-за того, что одним тёплым августовским вечером, когда я был ещё женат, я отказал ей. А Ева мне отомстила, ведь игнорирование ― самая страшная месть во все времена. Иногда она срывалась и вот-вот готова была прийти ко мне, но всякий раз останавливалась. Я мучительно желал её все эти годы, а потом познакомился с тобой. ― Горячие сухие губы Ковалевского прижались долгим поцелуем к шее Киры, оставляя на коже смазанный алый след. ― И уж тебя-то я не упущу!       Кира не успела даже вскрикнуть, как Ковалевский, отстранившись, грубо развернул её спиной к себе и, дотащив до невысокого стола и продолжая держать её ― испуганную и плачущую ― за плечи, уложил лицом вниз на столешницу так, чтобы она, выгнувшись, осталась стоять. С гулко бьющимся сердцем она прислушивалась к тому, что происходило за её спиной.       Ковалевский, одной рукой продолжая держать Киру, принялся, временами ругаясь, расстёгивать ремень на брюках. Кира слышала, как лязгнула пряжка, а через пару секунд и молния замка. Послышалось шуршание ткани ― Ковалевский, неловко орудуя свободной рукой, приспустил брюки.       Кира негромко вскрикнула и снова попыталась вырваться, но Ковалевский навалился на неё так, что рёбра с силой соприкоснулись с твёрдой поверхностью стола. От неожиданности, тяжести и боли у Киры перехватило дыхание. Она продолжала глотать солёные слёзы, которые вместе с тушью стекали у неё по щекам, а Ковалевский беззастенчиво шарил руками по её телу, временами больно сжимая пальцами кожу.       Наконец, словно насытившись, он резко отпрянул от неё, но лишь для того, чтобы, задрав её широкую клетчатую юбку, резким движением спустить с Киры трусики. Она, чувствуя его пальцы на своей коже, попыталась как можно сильнее стиснуть бёдра, чтобы не дать Ковалевскому снять с неё бельё. Но он, встретив сопротивление, лишь усмехнулся и, с силой обхватив пальцами напряжённые бёдра Киры, развёл её ноги в стороны, попутно стягивая вниз ткань.       Кожа на бёдрах горела, скорее всего, останутся синяки. Кира уже чувствовала, как саднит места, где к ней прикасался Ковалевский. Но через секунду она поняла, что ободранная кожа и синяки ещё не самое страшное. Рука Ковалевского скользнула между её ног, уверенно раздвигая складки розовой плоти. Послышалось недовольное хмыканье, а затем смачный плевок. Ещё бы, подумала с горечью Кира. Между ног у неё было сухо, словно в пустыне, а Ковалевский, коль уж так хотел её, даже не потрудился ласково и нежно возбудить её. Сейчас за её спиной стоял не тот, в кого она влюбилась без памяти, а какой-то зверь, одержимый даже не желанием трахнуть её. Он хотел её мать, а не саму Киру.       Странно, но от этой мысли в груди Киры вспыхнула какая-то терпкая горькая обида. Даже то, что она полулежала на столе, в синяках и с задранной до самой головы юбкой, а за её спиной тяжело дышавший Ковалевский несколькими скользящими движениями смазывал собственной слюной член, не так ранили её душу, как понимание того, что он видит в ней только её мать.       Но Кира не успела утонуть в этой всепоглощающей жалости к себе, которая отвлекла бы её от того, что происходит с её телом. Она почувствовала, как щедро смоченная слюной рука Ковалевского снова скользнула между её плотно сжатых бёдер, нанося прохладную влагу на сухую промежность. В следующую секунду напряжённый член Ковалевского коснулся её, а затем мужчина, сделав резкое движение вперёд, грубо вошёл в неё, безжалостно растягивая узкое лоно Киры.       Хвала небесам, она не была девственницей, подумала Кира, вцепившись до боли в суставах в край стола, чтобы хоть как-то уменьшить скольжение по твёрдой деревянной поверхности, когда как Ковалевский, с силой сжимая пальцами её ягодицы, двигался в каком-то неровном ритме. Он то ускорялся, то замедлялся, а его член сначала с трудом, а затем, по мере того как Кира, сама проклиная себя за это, возбуждалась, входил в неё всё легче и легче. С каждым движением Ковалевского она всё более увлажнялась, а в конце, когда мужчина, рыча и сильнее сжимая пальцами ягодицы Киры, резко и сильно, до боли в низу живота, толкнулся вперёд, она и вовсе вскрикнула, а мышцы её лона крепко обхватили член.       Он вышел из неё за мгновение до того, как кончил. Кира почувствовала, как тёплая, терпко пахнущая сперма липкой влагой растекается по её истерзанным ягодицам и бёдрам. Дрожа всем телом, она попыталась обернуться к Ковалевскому, но в этот момент мужчина, тяжело дыша и проводя по намокшим от пота волосам чуть подрагивающими пальцами, прошептал то, от чего сердце Киры болезненно сжалось, а на глазах выступили слёзы:       ― Ева.