Мгновения любви

      Красное солнце, будто вырезанное из цветной бумаги, падало за горизонт. Его скупые лучи кое-как освещали дымные полосы тумана. Когда пылающий диск умер за обнажениями слоистой породы берега реки, темнота заполнила всё кругом практически моментально.       Густой туман, смешанный с дымом горящих севернее лесов, лёг в низинах, затянул всю деревню вокруг. Фонарь на столбе освещал дворик дома, но когда Тамара Лукина вышла за ворота, то тотчас окунулась в серую мглу, в которой на расстоянии десяти-пятнадцати шагов уже ничего не было видно.       Тамара поёжилась. В голову уже начинали лезть воспоминания о фильме «Мгла» ¹, о гигантских чудовищах, прятавшихся в плотных клубах точно такого же тумана. И, положа руку на сердце, Тамара не была уверена, что против того, чтобы монстры утащили её во мрак.       Шёл третий месяц безвылазной работы на раскопках кургана тагарской культуры², и конца погребению не предвиделось. Каждый день, едва вставало солнце, Тамара и ещё двое-трое, а в особо хорошие смены даже четверо, человек отправлялись на экспедиционной машине к кургану, на котором проводили весь день.       Горячее солнце июльской лесостепи нещадно палило, оставляя на коже полевой загар. Терпкий влажный аромат огромных реликтовых болот, переживших мамонтов, в честь которых когда-то и назвали деревню, поначалу казался резким, но потом сходил на нет.       Ко всему можно было привыкнуть, и Тамара привыкла, но если бы не интернет, совсем выпала из жизни.       Тамара привыкла ко всему, даже к тому, что как дурочка безнадёжно влюбилась в начальника экспедиционного отряда Михаила Генриха.       Один из её бывших парней как-то сказал, что кто-то и где-то проводил эксперимент, который показал, что если мужчину и женщину оставить на долгое время вместе и гарантировать, что никаких последствий не будет, они переспят. Раньше Тамара ему не очень верила: Сашка оказался тем ещё кобелём, но с каждым днём вспоминала его слова всё чаще.       Она знала Михаила два года своей аспирантуры, но никогда до этого не думала, что в его отношении чувства возможны. Конечно, Тамара и раньше отмечала про себя его красоту, но не более. Иногда она ловила себя на мысли, последнее время всё чаще, что смотрит на Михаила дольше и пристальнее, чем смотрят на временного коллегу.       Михаил был, безусловно, красив. Тёмно-синие, почти чёрные, глаза цвета неба после заката, золотистые волосы, высокий рост, спортивное телосложение: после долгих жарких летних дней с лопатой другим стать было просто невозможно. Не особо поэтичная Тамара каждый раз, нанося на миллиметровую бумагу детали погребения, невольно задерживала взгляд на прямой загорелой спине Михаила, на его носе с небольшой горбинкой и пушистых ресницах. Её щёки вспыхивали, и она поспешно отворачивалась. Хотя продолжала общаться с Михаилом просто и на равных, лишь смотрела внимательнее и дольше, чем раньше.       Состав отряда время от времени менялся, но художница-Тамара и начальник-Михаил оставались его неизменными участниками. Иногда, в особо тяжёлые и жаркие моменты, Тамаре становилось невыносимо смотреть на одни и те же лица, смеяться над одними и теми же ― из раза в раз ― шутками, слушать по вечерам песни, не вызывавшие в душе никакого отклика, как будто пелись для другого мира или иного поколения.       Подумав о песнях Михаила Генриха, Тамара вздохнула. Если бы она только понимала, что он такого в них находит… Ни одной песни из своего плейлиста она не услышала ни разу. Тамара слушала популярные современные треки, которые не были в чести у команды археологов. Пели они пьяно, картаво и чаще всего незнакомые Тамаре композиции. Из всего репертуара она помнила только «На недельку до второго...», да и то в варианте мультфильма «Ну, погоди!».       Каждый раз, когда Михаил начинал петь ― уже вечером, когда последние лучи солнца тонули в его волосах и полной кружке медовухи, ― она просто слушала его голос. Она не понимала прелести спетых песен, не понимала, зачем археологи из раза в раз, изо дня в день, напиваются до падения со скрипучих табуреток. Быть может, стоило спросить Михаила, раз уж они остались на три дня совершенно одни?       Тамара тряхнула головой, отбрасывая с лица светлые, выгоревшие волосы и залпом допила медовуху ― местную и просто отличную ― остатки которой плескались на дне кружки. Ещё раз посмотрела в туман и вздохнула: сейчас её жизнь казалась похожей на эту мглу. Бесконечная и серая, конца и края которой не видно.       Тамара посильнее запахнулась в теплую куртку и прикрыла за собой калитку. Прошла по низкой траве двора и, оказавшись в кругу жёлто-оранжевого света костра, сказала:       ― В этом тумане потеряться можно.       ― Знаю, ― ответил Михаил. ― Мы уже потерялись. ― Выговорить «р» у Михаила не получалось никогда. ― Как Ёжик в тумане.       ― Но до Медвежонка мы вряд ли дойдём, ― попыталась улыбнуться Тамара, но поняла, что улыбка получилась довольно грустной. Чтобы скрыть неудачу, она наклонилась к столу и долила себе в кружку светло-коричневой медовухи. ― Она здесь хорошая, ― Тамара поставила бутылку, ― мне нравится больше, чем таёжная.       ― Это тебе не медовуха на дуднике³, ― качнул головой Михаил и чуть улыбнулся. ― Здесь свои медоносные растения.       ― Я всё равно в этом ничего не понимаю, ― пожала плечами Тамара, присаживаясь на табуретку рядом с Михаилом, и протянула ноги к костру.       Шерстяные носки промокли, а резиновые шлёпанцы совершенно не грели. Тамара наклонилась и стянула носки. Тонкие чёрно-зелёные стебельки татуировок перевивали бледную кожу лодыжек, а шипы крохотных роз почти сливались с тенями. Её плечо касалось плеча Генриха, и от этого странное будоражившее кровь тепло разливалось по всему телу Тамары.       ― Как и я, ― усмехнулся Михаил, рассеянно проводя пальцами по струнам гитары. Тихая трель сорвалась, но тут же растворилась в дыме от костра и леса. ― Это Сергей Сергеевич у нас умный.       ― Он же когда-то был палеонтологом, ― Тамара припомнила один из рассказов Сергея Сергеевича ― маленького худощавого весельчака, который чаще всего появлялся в составе отряда. ― И ты, кажется, тоже? ― она вопросительно посмотрела на Михаила, который, резко мотнув головой, посмотрел прямо ей в глаза своим глубоким взглядом.       В такие моменты воспоминаний его синие глаза казались одновременно яркими и тусклыми. Такого сочетания теней Тамара не могла добиться ни на одном рисунке, когда украдкой рисовала Генриха. Казалось, его взгляд проникал в самую глубь и его, и её существа.       Хотя смотрел он так на всех, когда разговор был интересный. Или когда выпивал немного, как сейчас. Не до потери разума и возможности общаться словами.       ― Это была халтура, ― произнёс он. ― Время тяжёлое. Всем надо было семьи кормить. ― Он улыбнулся, и эта улыбка резанула Тамару: столько горечи в ней было.       Она хотела уже спросить про количество выпитого алкоголя, но вовремя остановилась. Её вопрос о палеонтологии всколыхнул в залитой медовухой душе Генриха какие-то воспоминания. Ещё чуть-чуть, и они могли отразиться в его глазах.       Тамара поспешила переменить тему:       ― Миш, а расскажи, пожалуйста, про Ледниковую Принцессу⁴?       ― А что про неё рассказывать? Я думал, что эту местную легенду знают все, ― Михаил улыбнулся, и Тамара облегчённо вздохнула: из его глаз исчезло пробивающееся наружу воспоминание.       ― Я слышала несколько версий, ― уклончиво ответила Тамара. ― Что ей пятьсот миллионов лет, что она ― инопланетянка, что все, кто её обнаружил, умерли загадочной смертью.       Она не собиралась признаваться Генриху, что просто хочет его послушать. Ну и, конечно, ей было интересно. Как и любая легенда новейшего времени, история Ледниковой Принцессы успела обрасти противоречащими друг другу фактами, порой настолько фантастическими, что серьёзно их воспринимать не получалось.       ― Ну, раз ты так просишь, ― улыбнулся Генрих, отставляя гитару и наливая себе в стакан медовуху. ― Только учти, что я рассказываю, что знаю, и не говорю, верю я во всё это или нет. ― Он сделал щедрый глоток и, глядя в огонь, начал:       ― В середине прошлого века километрах в ста от деревни Мамонтовки ― где мы с тобой этим летом и работаем, ― находили огромное количество костей мамонтов и прочих плейстоценовых животных⁵. Это сейчас за каждую находку бьются и останавливают строительство, а раньше подобные вещи были досадной помехой и палеонтологический материал выбрасывали тоннами. А если учесть, что река вымывает из берега ничуть не меньше подобного добра… У каждого жителя деревни есть куча костей бизонов и зубов мамонта. Да даже у Пал Палыча, у которого мы дом снимаем, много всего лежит.       ― Я видела, ― кивнула Тамара. ― Целый бивень и обломки позвонков.       ― Это то, что он показывает, ― ответил Михаил. ― А сколько всего навалено там, где мы не видим?       ― Предлагаешь поискать?       ― Предлагаю продолжить. ― И Генрих, отпив ещё, продолжил:       ― Так вот. Когда мамонты, носороги и бизоны с оленями закончились, и начался уголь, случилось неожиданное. На довольно большой глубине, где уже нельзя встретить даже динозавров, шахтёры обнаружили саркофаг из странного металла. О его цвете говорят разное, но самая первая история рассказывает о том, что он был серебристым, хотя не был похож ни на один металл, известный человеку. Он не царапался, на нём нельзя было оставить отметин, и весь саркофаг казался совершенно цельным. По другой версии саркофаг был сделан из мрамора, но я рассказываю то, что вошло в первоначальную версию событий. Так вот. В определённый момент крышка открылась, а внутри была девушка неземной красоты.       На каждой картавой «р» сердце Тамары сладко замирало.       ― С белыми волосами и льдисто-голубыми глазами.       Тамара безотчётно накручивала на палец светлую-светлую прядку своих волос.       «У меня тоже льдисто-голубые глаза, ― подумала она. ― Эх, была бы я древней принцессой, а Генрих нашёл бы меня…» ― Тамара не часто мечтала, но сейчас ― под рассказ Михаила, дымный туман и костёр в ночи ― всё казалось удивительно поэтичным.       А Генрих рассказывал:       ― Тело девушки было погружено в розовую жидкость неизвестного происхождения. Когда эту жидкость попытались слить, тело начало чернеть, поэтому её залили обратно, и девушка снова стала прекрасной. На находку собрались посмотреть все жители деревни и других сёл, кто-то тут же сообщил в милицию. А потом прилетели товарищи в коротких пиджачках и всё забрали. Все свидетели происшествия потом погибли в несчастных случаях: кто-то замёрз зимой пьяный, кто-то отравился, кто-то умер в драке, кто-то от болезней. И непонятно, то ли просто совпадение, то ли проклятие какое-то, то ли внутренние органы постарались. ― Генрих немного помолчал. ― В газетах и интернете, как обычно, много разных версий. Иногда эту старую сенсацию достают и, расцветив новыми красками, оживляют. У местных наравне с Праздником Мамонта есть ещё небольшой праздник Ледниковой Принцессы.       ― А почему Ледниковой, если ей, как говорили, пятьсот миллионов лет? Тамара понимала, что они обсуждают легенду, но всё равно в этой истории было что-то близкое, что как магнит притягивало к ней людей. Быть может, потому что Принцессу нашли не в далёком Египте или Америке, а под самым носом.       ― Потому что по первоначальной версии Принцесса была современницей мамонтов, ― ответил Генрих. ― Но это звучит не так круто, как пятьсот миллионов лет!       ― И всё равно бы перевернуло представления человечества об эволюции, ― заметила Тамара. ― Но ты прав, что пятьдесят тысяч лет ― это не круто. А ты сам веришь в то, что Ледниковая Принцесса существует?       ― Я верю в то, что что-то действительно было, ― немного помолчав, ответил Михаил. ― Дыма ведь без огня не бывает. ― Он посмотрел на Тамару, и ей показалось, что он силится прочесть её мысли. ― А ты?       ― Не знаю, ― уклончиво ответила Тамара. ― Иногда я читаю что-то на подобные темы, но никогда ничего сама не видела. Но Ледниковая Принцесса мне нравится. Наверное, потому что она близко. Может быть, у неё тоже есть какая-то своя история. Не легенда, а история девушки, которая когда-то жила. Если жила, ― добавила Тамара.       ― Не сболтни журналистам, ― улыбнулся Генрих. ― А то они быстро придумают историю любви Ледниковой Принцессы и какого-нибудь Ледяного Короля.       ― Эти-то могут. ― Тамара вспомнила, какие глупости писали в журналах и блогах о кургане, который они копают. Там были и проклятия, и любовь, и обряды не пойми, откуда взявшихся здесь шаманов.       То же самое вспомнил, должно быть, и Генрих, потому что когда они переглянулись, оба рассмеялись и чокнулись полными стаканами медовухи.       ― Вот мы смеёмся, ― заметил Михаил, ― а ведь и правда могла быть история любви. ― Из его взгляда исчезло веселье, а морщинки разгладились. Прикрыв глаза, он наклонил голову.       ― Ты когда-нибудь любил до боли? ― вдруг спросила Тамара, не отрывая взгляда от Генриха, сидевшего в окружении отсветов костра. ― Когда все рвется внутри, и ты даже сделать с этим ничего не можешь?       ― Я был женат дважды, ― глухо ответил Михаил. ― У меня сын-аспирант от первого брака и дочь-школьница. Златка теперь уже от второй бывшей жены. ― Он потянулся налить себе ещё, но Тамара, повинуясь странному порыву, перехватила его руку за запястье. Так же, как Сергей Сергеевич перехватывал гриф гитары, когда они с Генрихом что-то пели.       ― Почему ты так много пьёшь? ― Тамара, не отпуская руку Михаила, наблюдала, как он, тряхнув головой, смотрит на её руку. ― Вы с Сергеем Сергеевичем обычно даже не говорите, а поёте. Вы уже всё знаете друг про друга? Что-то плохое? Или вам просто не о чем говорить? А вчера вас с ним вообще за ноги по домам растаскивали… ― Тамара замолчала, чувствуя, что хватила лишнего и не только в плане разговора. Хмель, дым и туман играли в крови, а Михаил был так близко.       ― Надо же как-то отдыхать после того, как выкладываешься на раскопках, ― проговорил, помолчав, Генрих. Он смотрел прямо на Тамару, рассеянно прокручивая на безымянном пальце тускло блестевшее обручальное кольцо.       ― Ты же уже не женат. ― Тамара, затаив дыхание, не отводила взгляда от мелькающего в золоте пламени костра. ― Так зачем носишь кольцо?       ― По привычке. ― В голосе Михаила прозвучала переболевшая горечь.       ― Почему развелись? ― Тамара хотела знать, а Михаил хотел рассказать.       ― Жена узнала о том, что я пью на раскопках. Сказала, что дочери не нужен отец-алкоголик. С первой было так же. ― Генрих посмотрел на свою руку, будто впервые её видел, а затем прокрутил кольцо на пальце и резко сорвал его. Золотой ободок блеснул в свете костра и упал в траву.       Тамара даже не поняла, когда сорвалась с места. Медовуха ударила в голову, мир закружился, а в следующую секунду она уже нашаривала в траве кольцо. Капли росы холодили пальцы, и тут Тамара нашла, что искала. Стоя на одном колене, она протянула кольцо Генриху.       ― Не надо так делать. Ты же любил её когда-то. ― Она взяла в ладонь руку Михаила и надела ему на безымянный палец кольцо.       Тамара сама не ожидала от себя такой смелости. Рука Генриха: прохладная, с изящными пальцами, лежала в её ладони. Тамара проводила кончиками пальцев по его мозолям от лопаты, обводила контуры запястья. Она почти перестала дышать, сердце билось часто и гулко. Генрих не отдергивал руку, а миг спустя притянул Тамару к себе.       ― Тамара. ― Михаил всегда называл её полным именем. Сначала для Тамары это звучало непривычно: картавые нотки резали слух, но потом привыкла. Сейчас голос Михаила казался лучшим на свете. Ещё никогда Тамара так сильно не любила его.       В его полуприкрытых глазах мерцали отсветы костра, утопая в густой, словно гуашь, синеве. Золотистые, под цвет волос, ресницы завивались и отбрасывали на загорелые высокие скулы темные полукруги.       ― Ты такой красивый, ― проговорила Тамара, оглушённая ударами крови. ― Просто жуть. ― Она протянула руку и положила ладонь на щеку Михаила, чувствуя под пальцами недельную щетину.       Она смотрела, не отрываясь, стараясь запомнить как можно больше, на его лицо, на тонкие лучики морщинок, которые разбегались от глаз, чуть-чуть переходя на высокие скулы.       Тамара почувствовала, как у неё подобрался живот, поднялась грудь. Она хотела Михаила всем своим существом. И немного, как туман в дыму, любила его. Сейчас она любила его.       Близость Михаила, тепло его тела сводили с ума. А когда его рука легла Тамаре на плечи, ей показалось, что она сейчас загорится. Тамара повернулась к Генриху.       Поцелуй вышел мокрый, странный и такой сладкий, что у Тамары закружилась голова. Выпитая медовуха растворилась в крови, сливаясь с адреналином и эндорфинами. Михаил снова поцеловал Тамару, сминая пальцами куртку на её плечах, притягивая к себе.       Они неловко качнулись на своих табуретках и повалились на землю.       «Хорошо, что не в костёр», ― мелькнула у Тамары мысль, которую тут же унес смешанный с дымом и туманом хмель. Генрих целовал её, а она его. Тепло разливалось внизу живота, соски сладко заныли и напряглись.       Она лежала прямо на Михаиле, проводила ладонями по его крепкому телу, пока он, комкая её кофту, касался ― сильно и нежно ― прохладными пальцами её загорелой разгорячённой кожи.       Тамара передёрнула плечами, сбрасывая куртку, а затем стянула через голову кофту. Прохлада туманной ночи не касалась её, всё вытеснил Михаил, который уже избавился от тёплого свитера и футболки.       Его руки скользили по её телу, очерчивая контуры спины, а секунду спустя он уже расстегнул бюстгальтер Тамары.       Она коротко вздохнула, а затем подалась вперёд, прижимаясь к нему. Тамара ласкала сильные плечи и руки Михаила, пробегала пальцами по его голой безволосой груди.       Сам Генрих уже успел развязать тесёмки пояса спортивных брюк Тамары и прослеживал пальцами контуры выбитых на её животе и бедрах чёрно-красных роз.       На мгновение Тамара оторвалась от Генриха и заглянула ему в глаза. В чёрной синеве она видела себя.       ― Вечер ― время смелых идей, ― тихо произнёс Михаил, проводя кончиками пальцев по широкоскулому лицу Тамары. ― Утро ― измеритель всего. Если мысли, которые пришли к тебе вечером, вернутся утром, значит, они были правильными. А если нет...       ― То всё, что было в Мамонтовке, остаётся в Мамонтовке, ― прошептала Тамара. А про себя добавила:       «А, может, и нет».