Начало 90-х
Все нормальные люди праздновали Рождество, а Вадим Ильинский в половине девятого вечера ещё сидел на работе. У студентов были каникулы, и большинство преподавателей этим пользовались. Полуосвещённые пустые коридоры отзывались гулким эхом, когда Вадим выходил с кафедры в препараторскую, где в замызганной кастрюле варился в щёлочи череп медведя. От побулькивающей жидкости шёл удушливый смрад, но обедавшему в двенадцать часов дня Вадиму безумно хотелось есть. Он покосился на тарелку с ошмётками варёного медвежьего мяса. Вадим рассеянно проверил череп. Ещё рано. Может, стоило пойти домой? Дома его не ждало ничего хорошего. Суровая седовласая мать принялась бы вздыхать по ушедшим старым добрым временам и, глядя в телевизор, попрекать Вадима тем, что в тридцать четыре года он всё ещё живёт с ней. ― Хоть бы девушку нашёл, ― любила говорить мать, ставя перед Вадимом, пришедшим уже в сумерках, тарелку горячего супа. ― Коллегу, аль студенточку какую. И не говори, что нельзя, да ещё дети ― вон, какие они нынче! ― Есть у меня женщина ― «Тайга», ― всегда отвечал ей, криво усмехаясь, Вадим. ― Другой мне не надо. ― Всё в лесах каких-то пропадает, ― вздыхала мать. ― Возвращается, как дикий, ей Богу! Вадим с горечью усмехнулся своим мыслям. С перестройкой мать как-то совершенно позабыла, что у него была невеста, которая ушла к его старшему брату. Мать вообще забывала всё, о чём помнить не хотела. Он тряхнул головой, отбрасывая с лица лохматые тёмно-рыжие волосы. Неровные пряди падали теперь на лоб и лезли в глаза. Вадим провёл пятернёй по волосам, а затем похлопал по карманам пиджака. Пустая пачка сигарет отправилась в урну. Вадим вздохнул и, зайдя на кафедру, принялся рыться в ящиках стола. Где же этот чёртов первый император? Вдалеке послышался хлопок, а следом серия мелких взрывов. Вадим вздрогнул и посмотрел в окно. В далёком угольно-сером небе сверкали красные и зелёные жидкие огни. Кто-то пускал фейерверк. Кто-то радовался, а вот он… ― Почему ты не идёшь смотреть салют, Вадим Борисыч? ― раздался за его спиной глубокий глуховатый женский голос. ― И вообще, почему ты на работе? Сегодня сочельник. Вадим вздрогнул, но усилием воли заставил себя не оборачиваться. Он слышал, ощущал всей кожей, что она улыбается. ― А что дома делать? ― Вадим пожал плечами, вертя в руках пачку «Петра Первого». ― Жить. ― Он мог представить себе её улыбку с закрытыми глазами. Полные губы ― верхнюю пересекает старый тонкий шрам ― накрашены алой помадой. Белые зубы неровные, но это не портило её улыбку. ― Мне и здесь хорошо, ― усмехнулся он и медленно обернулся. ― А вы почему здесь, Ирина Илларионовна? ― Забирала бумаги для Департамента. ― Ирина Дорохова стояла в дверном проёме и улыбалась, держа в руках тяжёлую шубу. Вадим тряхнул головой, отчего волосы снова упали на лоб. Сердце неспокойно стучало, а мысли путались. ― Я собирался пойти ― покурить, ― выдавил он. Постарался бросить фразу, как ничего не значившую. ― Перекурим? ― Он показал Ирине пачку. ― Мой муж ещё с первых дней брака был против того, что я курю. Но иногда я не могу отказать себе в таком соблазне. Пойдём, Вадим Борисыч, покурим. ― Она легко подошла к нему, а когда Вадим повернулся, положила горячую ладонь ему на спину. Вадиму показалось, что у него подкосились ноги. Будто кто-то резанул бритвой по ахилловым сухожилиям. Он постарался замереть и не подавать виду, что её ладонь на его спине вызывает вихрь ощущений, пьянящих не хуже спирта. Он безумно хотел её ― красивую, низенькую, полноватую сорокадевятилетнюю замужнюю Ирину Дорохову. Хотел зарыться обожжёнными щёлочью пальцами в густые чёрные волосы с осветлёнными прядями. Смотрел бы в тёмно-ореховые глаза, всегда густо подведённые чёрным карандашом на манер любимых ею индийских фильмов. Целовал бы её губы. Это была страсть ― первобытная и необузданная. И у этой страсти было имя ― Ирина Дорохова. Вадим беззастенчиво представлял Ирину в своих ночных фантазиях. Или когда оставался вечером один допоздна на работе. Он бы взял её прямо здесь ― на столе препараторской, в окружении заформалиненных образцов и лабораторной посуды. Но Вадим не смел даже намекнуть Ирине, что за чувства испытывает к ней. Она была замужем, её сын ненамного младше Вадима. Она ― начальница экологического отдела Департамента природоохраны, на неё молились все на естественно-научном факультете. Ведь только Ирина Илларионовна стояла между научно-исследовательским стационаром «Тайга» и постройкой водохранилища. Вадим целовал бы её ноги, сохрани она стационар. Держал бы в мокрых трясущихся ладонях маленькие, избавленные от тесных туфелек, ступни с широко расставленными пальцами и ухоженными ногтями. «Даже если она не смогла бы, ― подумал он. ― Всё равно целовал бы». Вадим как-то коснулся её тонкой ― в обхват пальцами ― щиколотки. Ирина тогда приехала с экологическим мониторингом, а лето выдалось холодным. Они сидели тогда в бревенчатом домике и за разговорами ― о прошлом и жизни ― пили. Ученица тёзки-этолога ― казачка Нюрка ― закрыв глаза, пела что-то современное, а жизнерадостный тёзка-Ильин говорил с Ириной. Она неизменно улыбалась и вежливо подтрунивала над этологом, а у Вадима каждый раз внутри всё сжималось, когда она наклонялась к тёзке. Ильин всегда был любимцем женщин и студентов, а Вадим ― всего лишь Борисычем. Ирина сидела, поджав ноги под себя, и явно мёрзла. ― Вадим Борисыч, ― с теплотой в глазах и улыбкой на губах произнесла она, ― я принаглею? ― и указала на свои ступни в тёплых носках, а затем на его ноги. ― Принаглейте, ― кивнул Вадим, прикрывая глаза и чувствуя, как в груди разливается жар. ― Спасибо. ― Ирина вытянула ноги и аккуратно поставила холодные ступни на его бедро выше колена. Вадим задохнулся от этого прикосновения и затянулся так, что скурил почти половину сигареты. Никто не заметил, что произошло. Всем было не до этого. Никто не думал, что у скрытного Борисыча могут быть какие-то чувства к женщине. Тем более такой, как Ирина. Ирина всегда представлялась ему гордой королевой. Она и одевалась, как царица: в тяжёлые золотые украшения и яркие одежды. ― Хорошо, что я не приехала на ночь Ивана Купалы, ― пожалела Ирина, ― хотя мы бы погадали с тобой на суженую для тебя, Вадим Борисыч. И пошли бы в лесную чащу за цветком папоротника. ― Тогда почему хорошо? ― усмехнулся Вадим. Ирина сочетала несочетаемое: науку и мистику. Как ― Вадим не понимал. ― Потому что бурый медведь ходил в ту ночь по вырубке за речкой-Тайгинкой. ― В этом была вся Ирина. Она с лёгкой улыбкой делала подчас странные предсказания, но Вадим никогда ничего ей по этому поводу не говорил. Молчал и слушал. Спорить с Ириной он мог разве что по рабочим вопросам. ― Тебе надо защитить докторскую. Останешься кандидатом ― попадешь под сокращение, ― вдруг произнесла Ирина, делая затяжку и сжимая в пальцах, унизанных перстнями, мундштук. ― Я бы хотела видеть академика Ильинского, а не вечного кандидата Вадима Борисыча. ― Не будет никакого сокращения, ― хмыкнул Вадим, украдкой глядя на то, как губы Ирины обхватывают мундштук, оставляя на светлой поверхности алые следы. ― Что у вас за сигареты? ― Импортные. Хочешь попробовать? ― Хочу, ― кивнул Вадим и добавил, когда Ирина потянулась за пачкой: ― Можно и вашу. Ирина пожала плечами и протянула Вадиму мундштук с дымившейся сигаретой. Непрямой поцелуй ― так Вадим называл эти контакты. Он не признался бы никому под страхом смерти, что с замиранием сердца и трепетом пил чай из кружек, из которых пила Ирина. Она иногда забегала на кафедру, часто торопилась в такие моменты и забывала помыть за собой кружку. И Вадим брал их себе, вырывая из цепких рук студентов, желающих помыть для него кружку. Он часто просил налить ему чай. Пожалуй, чай был единственным, что он просил всегда. С остальным предпочитал справляться сам. Сигарета Ирины ему понравилась. Дым легко шел в лёгкие, кашлять от дешёвой смолы не хотелось, а терпкий вкус обволакивал язык. Наверное, губы у Ирины сейчас на вкус такие ― травяные и пряные. «Так, Вадим, ― одернул он сам себя. ― Сейчас покуришь с ней, проводишь, выключишь плитку и пойдешь домой. Дома передёрнешь и хватит на сегодня»¹. ― Спасибо, ― произнес он, возвращая Ирине мундштук. На мгновение их пальцы соприкоснулись. Вадим так и застыл, не в силах пошевелиться. Сладкий миг растянулся, а Вадим продолжал держать пальцы на пальцах Ирины. Золотой ободок её обручального кольца тускло блестел, но Вадим не обращал на него внимания. Ирина тоже не спешила убирать руку. Мгновение промелькнуло, и мундштук уже был у неё в зубах. Вадим затянулся своей сигаретой. Ничего не случилось, а кровь горячила тело, окрыляя. ― Вадим Борисыч, ― вдруг произнесла Ирина. ― Хочешь погадать? ― Нет, ― быстро ответил Вадим. ― Не хочу. ― Лучше сразу отказать, чтобы потом мучиться и не разгребать последствия. По улыбке и взгляду Ирины он понял, что его ответ звучало, как: «Да, хочу». Она всегда так делала: спрашивала, а когда он отказывался, все равно поступала так, как предлагала. А Вадим только сдавался и принимал предложения. ― Ты изгваздался в щелочи, Вадим Борисыч. ― Ирина решительно взяла в пальцы воротник его пиджака и потерла ткань. ― Надевай фартук, а то останутся шрамы. ― Она провела рукой по его плечу. ― Мне и так хорошо, ― ответил он. ― Но спасибо. А гадать я не умею. ― Это не трудно. ― Ирина остановилась в дверях. В тусклом свете коридора её точёная фигура казалась особенно манящей. Длинные волосы, зачёсанные в высокую объёмную причёску, подчёркивали плавный овал смуглого лица. Она улыбнулась, и морщинки собрались в уголках её больших глаз и полных губ. ― У вас же на кафедре есть два круглых зеркала? ― Что мне-то надо делать? ― обречённо спросил Вадим, с любопытством глядя на то, как Ирина готовила стол для гадания. Она установила друг напротив друга два круглых старых зеркала в тяжёлых рамах и поставила перед ними зажжённую свечу. ― Раздевайся, ― произнесла, задувая спичку, Ирина. Вадим сглотнул. Он не думал, что всё будет так просто. ― Гадают обычно в одной нательной рубашке без верхней одежды и нижнего белья. ― Должно быть, у него на лице было написано, что он влюблён и смущён, потому что Ирина тут же улыбнулась. ― Я выйду и не буду подглядывать. И обязательно сними крестик. ― У меня его н-нет, ― пробормотал Вадим. Чёртово заикание! ― Я некрещённый. ― Не имеет значения. ― Ирина спустила с плеч тяжёлый платок. ― Главное ― верить. Когда разденешься, сядешь и будешь смотреть в зеркало. В огненном коридоре отражений должна появиться твоя суженая. И помни: как только увидишь её, даже если не запомнил лица, сразу же набрасывай платок. Не то выпустишь духов на свободу. А отправлять назад этих сущностей долго и хлопотно. ― Она подошла к двери. Юбка её платья колыхалась на полных бёдрах. ― Я буду рядом. Как закончишь ― позовёшь. ― Ирина щёлкнула выключателем. В коридоре раздавалось цоканье каблуков её зимних сапог, а Вадим сидел, смотрел в зеркало и чувствовал себя полным дураком. Из окна дуло, голые ноги покрылись гусиной кожей, а тяжёлый ароматный дым поднимался над свечами. Воск скатывался на подставленное фарфоровое блюдце и застывал, а расплавленные капли плавали вокруг фитиля. Вадим, не моргая, смотрел в зеркало и чувствовал, как его клонит в сон. Одновременно с этим начало мерещиться всякое: шуршание в коробках в углу, позвякивание оконных стёкол, шум в батареях. Он всматривался в зеркальный коридор, в котором отражалась бесконечная цепочка огоньков. Эти колыхавшиеся от его дыхания огоньки напомнили ему «Тайгу»: свет в окошках по ночам выглядел точно также. Вадим представил себе «Тайгу», уже почти ушёл в неё, как вдруг что-то странное ― на самой границе бокового зрения ― вернуло его в реальность. Он моргнул, но нечто не исчезло. Он сглотнул и присмотрелся. Сердце ухнуло куда-то вниз, а затем забилось с удвоенной силой. Вадим увидел. Она была там: в отражении. Девушка в алых одеждах и с цветами в тёмных волосах. Вадим смотрел и не мог оторваться, время растянулось и потекло воском, но руки и обрывки памяти сделали всё за него. Он резко набросил на зеркало платок Ирины, пахнувший дорогими духами, и включил свет. Его трясло. Он быстро, как смог, натянул брюки и обулся. ― Ирина Илларионовна! ― позвал Вадим. ― Я всё. ― Удалось? ― Она плавно вошла на кафедру. ― Ты увидел? ― Да, ― произнёс Вадим и тут же добавил: ― Нет. ― Ему вдруг стало грустно. ― Чепуха это всё! ― Он раздражённо набросил пиджак на плечи. ― Дурацкий календарь отразился в зеркале. Вот и всё. ― Чепуха, ― мягко согласилась Ирина. ― Вадим Борисыч, хочешь конфету? ― Она протянула ему шоколадную «Мишка на севере». ― У меня руки в щёлочи, ― усмехнулся Вадим. Ему пришла в голову шальная идея: неосуществимая и просто безумная. Съесть конфету из рук Ирины ― он точно спятил. Ирина только улыбнулась и подняла зажатую в пальцах конфету без фантика повыше. Вадим, плохо соображая, что происходит и что он делает, опустил голову и обхватил губами пальцы Ирины. Шоколад таял во рту, и Вадим с трудом удержался, чтобы не провести языком, облизнуть кончики пальцев Ирины. Пососать подушечки, затем перейти поцелуями на тыльную сторону ладоней… Он сжал конфету зубами и отпустил Ирину. Она не поспешила вытереть руку, только смотрела на него, а на её губах играла странная лёгкая улыбка.***
Гена Шестопал из фильма «Доживём до понедельника»² говорил о том, что человеку необходимо состояние влюбленности. Неважно в кого. Ирина Дорохова давно поняла смысл его слов и не сдерживала себя. Она поняла, что если любить, то любить, не сжигая себя. Лучше пережить чувство и получить от него радость, чем убеждать себя, что это ― неправильно. Брак по расчёту в двадцать два года научил её, какое чувство можно показать, а какое лучше скрыть. Ирина часто увлекалась, но мужу никогда не изменяла. И теперь она увлеклась Вадимом Ильинским. Ирина влюбилась в этого одинокого мальчика с пустотой во взгляде и синицами в руках. Осторожного, замкнутого, похожего на дикого зверя своими отчаянными повадками: отказаться от любой помощи и заботы. Но при этом он мог деспотично требовать помощь от студентов, не брезгуя откровенными манипуляциями и давлением на жалость. Вадим заполонил собой её сны. Ирина ловила ускользающие видения и, лёжа утром в постели, страстно желала, чтобы видение вернулось ещё на пять минут. Господи, верни меня обратно! С мужем они давно спали раздельно и не были близки. Муж пьянствовал, сын отдалялся, а Ирине оставалась работа и маска улыбчивой немного не от мира сего женщины науки. Только Вадим оставался близко и в то же время далеко. Она видела будущее. Всегда. И улыбалась, потому что только улыбка не давала ей пропасть в водовороте вероятностей и точных исходов. У неё со школы были блестящие способности в математике, но природа оказалась ближе. Ирина могла бы просчитать, что будет, поцелуй она Вадима, переспи она с ним, но каждый раз гасила свечи пальцами, набрасывала на зеркала платки и выбрасывала в мусорку травяной сбор. Гадания успокаивали её, давали сухим цифрам расчёта хоть какой-то смысл. Она и так знала, что увидит: ничего. Пустой коридор и капли воска на зеркале. У мальчика была другая судьба. Не Ирина. Она уже своё пожила. Вадим вдохновлял её, был музой. На жизнь, на работу, на всё. Ирина проверяла себя, насколько далеко она может зайти без последствий. Это были сладостные, граничившие с эйфорией отношения, больше проходившие на обоюдный мазохизм. Садомазо, как любил говорить Вадим, улыбаясь, точно кот, поевший сметаны. Когда она летом решилась положить ноги на его бёдра, то сама не поверила, что спросила у него разрешение. Бёдра Вадима оказались горячими, крепкими. По телу Ирины от одного прикосновения разлилось забытое ощущение страсти. Такой запретной близости, о которой она не рассказала бы никому. Когда Вадим облизнул её пальцы в сочельник после гадания, сомкнув губы не на конфете, а на фалангах, Ирина почувствовала сладкую дрожь в ногах и какое-то наивное счастье. Сердце затрепетало и готовилось выпрыгнуть из груди. Ирина не двинулась, чтобы прикоснуться к Вадиму ещё раз. Она и так позволила себе слишком много. Ирина допустила, чтобы и Вадим влюбился в неё.***
Мухоловки и синицы возмущённо чирикали в полотняных мешочках, но Вадим не обращал на них внимания. Ирина ходила с ним на обход за птицами по ловчим сетям. Она приехала в «Тайгу» неделю назад, Вадим же открыл полевой сезон в июне. ― Ирина Илларионовна, ваши муж и сын приедут сегодня вечером, а завтра уедут? ― Вадим улыбался так, что скулы сводило, а сердце отчаянно трепетало. Мало ему было неугомонного тёзки, так ещё родные Ирины пожаловали в «Тайгу». В его «Тайгу». К его Ирине. ― Нет. ― Вадиму показалось, что улыбка Ирины стала грустной и неискренней. ― Я не знаю, когда они уедут. Вадим опасался, что если муж Ирины узнает, что у него, Ильинского, с его женой что-то было, то отправит сына ― мрачного молчаливого атлета ― разобраться. А Вадим не хотел, чтобы ему набили морду, да и становиться героем-любовником ― тоже. Он тоже не был дохляком: выше среднего роста, крепкий, в общем неслабый, но страдал хроническим пацифизмом, из-за чего даже не пошёл в армию. ― Вадим Борисыч, ― продолжала говорить Ирина, неспешно шагая рядом с Вадимом и держа в руках мешочки с соловьями. ― Вот ты говорил ребятам, что любить надо так, чтобы признаваться объекту своих чувств, несмотря ни на что. Что за чувства не осуждают. Но ты упустил главное: всегда смотри в глаза той, которую любишь. И помни: камни в холодной воде ― цвет глаз у твоей любви. ― Ирина Илларионовна. ― Вадим готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он выпил слишком много и высказал таким же пьяным студентам то, что думал. ― Отстаньте. Да, я вчера наговорил лишнего: учил, как надо жить. Как надо любить. Он замолчал, а затем, не глядя на Ирину, произнёс: ― Запишете птиц в журнал учёта? ― Конечно, ― согласилась Ирина. ― Пойдем, Вадим Борисыч. ― Она легко коснулась его спины. Вадиму потребовались все силы, чтобы не коснуться её в ответ. Ирина сидела за рабочим столом в лаборатории орнитологии и записывала в журнал учёба очередную синицу. Птица смотрела на Вадима презрительно, как будто догадывалась о его чувствах, и норовила ущипнуть клювом. Когда Ирина, придерживая завязанные тесёмками мешочки в свободной руке, подавала Вадиму птиц, он подолгу не забирал птах у неё. Держал её ладони в своих, а она рассеянно проводила кончиками пальцев по его рукам. Вадим склонялся над Ириной, чтобы проверить запись, и задыхался от собственной наглости, задевая прядями своих волос её локоны. Вечером захмелевшие Вадим и тёзка пели «Смуглянку» а капелла, зажмурившись от удовольствия. Они почти закончили последний куплет, как в дверь домика постучали. Мгновение спустя вошла Ирина. Вадим почувствовал, что глохнет от ударов собственного сердца. Для неё он бы спел что угодно. ― Добрый вечер, молодые люди. ― Глаза Ирины, подведённые, несмотря на полевую обстановку, тепло и влажно блестели. ― Как можно пьянствовать в чудесную ночь Ивана Купалы? ― Она присела на стул, как на трон, и посмотрела на Вадима. ― Гадание на венках ― это женское дело, обливание водой для малых детей, но сбор трав и прыжки через костёр подходят всем. Или вы пьёте для храбрости, чтобы не испугаться духов леса, когда пойдёте за цветком папоротника? Её слова вызвали у Вадима усмешку. Он чувствовал, как от жара в груди сердцу становится тесно, а низ живота наливается тяжестью. ― Что смешного ты нашёл в моих словах, Вадим Борисыч? ― Ирина наклонила голову, и её крупные золотые серьги мелодично звякнули. ― Не могу понять, почему вы серьёзно воспринимаете эт-ти с-суеверия, ― от волнения он начинал заикаться и почти шептал, отчего волновался ещё сильней. Чёртов замкнутый круг! ― Вы же человек науки, Ирина Илларионовна. ― Высокие технологии неотличимы от магии, ― повела рукой с тяжёлым браслетом Ирина. ― Тысячи лет назад ЗИЛок показался бы первобытному человеку колесницей богов. Хотя мёртвые цивилизации творили и не такое. ― Цветок п-папоротника ― это антинаучно, ― упрямо произнёс Вадим. Он не знал, куда деть руки и в отчаянии провёл пальцами по отросшей за лето бороде. ― Вы, как эколог, знаете это. Папоротники ― споровые растения. ― Разве я сказала, что древние подразумевали под папоротником то же, что и современные учёные? ― Ирина смотрела прямо на него, а Вадим только опускал голову всё ниже. Он чувствовал, как пылают щёки, но не мог не смотреть на Ирину. ― Всё равно это чепуха, ― буркнул Вадим. ― Где доказательства? Покажите мне цветок папоротника. ― Не ты ли, Вадим Борисыч, говорил, что если чего-то в «Тайге» нет, значит, плохо искали? ― спросила с улыбкой Ирина. ― Это не одно и то же. ― Вадим не любил, когда его ловили на слове. ― Если я покажу тебе цветок папоротника, ты погадаешь со мной? ― Ирина наклонилась к Вадиму и положила смуглую ладонь ему на предплечье. Её пальцы обжигали даже через ткань рубашки. ― Давай вместе пойдём и поищем огнецвет? ― Она погладила его по руке. ― Я никуда не пойду, ― мотнул головой он. ― Зачем? Что я, адонис не видел? ― С Ириной он бы пошёл на край света. ― За цветком папоротника. ― Ирина снова погладила его руку, которую он поспешил отдёрнуть. Ещё чуть-чуть, и он бы не сдержался, упал бы к ногам Ирины и начал целовать её руки. ― Мне не нужен цветок папоротника. Его нет. ― Ты многого не знаешь, Вадим Борисыч. ― Я знаю достаточно, чтобы руководить практикой, ― дёрнулся оскорблённый Вадим. ― Я не говорю, что я лучше других, ― он покоился на тёзку, ― но… ― Тщеславие, ― усмехнулась Ирина. ― Вадим Борисыч, ты болен гордыней! ― Если я сейчас пойду с вами за цветком папоротника, вы от меня отстанете? ― Он понимал, что это прозвучало как «Пожалуйста, не оставляйте меня одного». ― Да, конечно, ― улыбнулась Ирина. ― Пойду, схожу за фонариком. Цветок папоротника, тьфу!.. ― Вадим выскочил из домика, как ошпаренный: ему надо было срочно передёрнуть. Хватило нескольких быстрых движений, чтобы кончить. Наверное, тёзка-Ильин сейчас потешался бы над ним. Ну и пусть. За чувства его никто не осудит. Кони тихо ржали в стойлах, переступали копытами и хрустели овсом. Горихвостки и соловьи заливались пением, где-то на другом берегу большой реки ухала неясыть. Коростели кричали «крекс-крекс», а цапли подвывали безутешными вдовами. Под ногами шуршали землеройки и полёвки, около кучи пустых консервных банок фыркали ежи. Зеленоглазый кот лежал на тропинке и подобрался, заметив Вадима и Ирину, когда они спустились в лог к речушке Тайгинке, которую предстояло пересечь по узкому бревенчатому мостику. Ирина остановилась. Даже в темноте было видно, что она улыбается: ― Вадим Борисыч, не подашь даме руку? ― Да, ― выдохнул Вадим и протянул руку. Маленькая ладонь легла в его пальцы, и он перевёл Ирину через мостик. ― Спасибо, ― поблагодарила Ирина. Она не спешила идти, лишь смотрела прямо на него. Вадим подошёл к ней почти вплотную и опустил голову. Кончики его лохматых волос коснулись осветлённых прядей Ирины. ― Ира, ― ему не хватило дыхания. ― Ира, я… ― Я знаю, ― прошептала Ирина. Её пальцы скользнули по его щеке. ― Прости за всю ту боль, что причинила тебе. За то, что играла с судьбой. Знаешь, причём здесь камни в холодной воде, о которых я говорила тогда? Почему они цвет глаз твоей любви? Да потому что они ― разноцветные. Каждому ― свои. Вадим не нашёлся, что ответить, просто махнул рукой, перешёл мостик и вернулся на стационар. В голове крутились два предложения, а сердце отказывалось биться. Волосы твои ― чёрные перья дрозда. Хочу в них летать.³ Вадим не смотрел фильм «Оно», он даже не был уверен, что книгу экранизовали. Но Кинга читать любил. Его мрачный реализм, смешанный с мистикой, завораживал. Вадим любил править статьи студентов или коллег, но писать свои собственные ненавидел. Стоило ему увидеть чистый лист бумаги или документ на экране пузатого монитора, как мысли улетучивались из головы, даже если перед этим он готов был выдать монографию. Поэтому всё, что он смог, это переделать хайку Бена Хэнскома. Ведь он и сам, как Бен: робкий и чувствительный. Отдать стихотворение Вадим не успел, да и не собирался. Ирина Дорохова уехала в командировку на Восток, да так и осталась там. А Вадим остался в университете. И больше Ирину он никогда не видел.***
Наши дни
Очередные вечерние посиделки в «Тайге» были в самом разгаре. Студенты и преподаватели набились в большой преподавательский домик и оживлённо общались. Вадим сидел на своём любимом старом продавленном диване и слушал Лию Лазареву, пристроившуюся рядом с ним. Он сполз прямо к ней в выемку на сидении, прижался плечом и бедром к её худощавому, но стройному телу. Лия как будто и не замечала этого. Попивая вино, она говорила: ― Вадим Борисович, что вы скажете о цветке папоротника? В «Тайге» же всё есть. ― Лия смотрела на него широко распахнутыми глазами, и её взгляд слегка смазался: она не надела очки. ― В начале девяностых, когда строили водохранилище, я с тогдашней начальницей Департамента природоохраны Ириной Дороховой ходил в тайгу за цветком папоротника. ― Вадим сам не ожидал от себя, что захочет рассказать эту историю. Ирину он не вспоминал почти двадцать пять лет. ― И? ― Лия провела языком по губам, слизывая капли вина. Вадим с трудом заставил себя не смотреть на неё. Он помнил, какие губы у Лии на вкус, хоть и целовал её лишь однажды. ― Ничего, ― пожал он плечами. ― Его нет. Поскольку подавляющее большинство здесь некурящие, я буду толерантен и выйду на улицу. Он чувствовал, что Лия продолжала смотреть ему вслед, и вдруг понял, что предсказание Ирины сбылось: он не защитил докторскую, и его сократили, когда в университете началась оптимизация штата. Это лето в «Тайге» было для него последним. Вадим слышал, как на факультете говорили о том, что Лия создавала петицию, чтобы его, Ильинского, не увольняли, даже падала в ноги ректору, но не знал, стоит ли верить этим слухам. На факультете всегда что-то говорили. Из-за этого Вадиму часто приходилось скрывать свои истинные чувства к Лие, хотя порой у него возникало ощущение, что все всё знают. Он прикурил и затянулся, и в этот момент из домика вышла Лия. ― Курить не дам, ― усмехнулся Вадим, глядя сверху вниз на Лазареву, прислонившуюся к столбу веранды. ― Не очень-то и хотелось. Вадим выпустил дым и вдруг понял, что не отрывает взгляда от Лии, от её загорелого остроскулого лица с карими глазами, под которыми сейчас залегли тени. По словам Лии, она спала полтора часа за два дня. Маленькая девочка со взглядом… Лии Лазаревой. Только она могла смотреть на него так. Кто-то из студентов пошутил, что Лия «смотрит на Вадима Борисовича влюблёнными глазами». Лия тогда ничего не ответила шутнику, лишь пожала плечами и улыбнулась. ― Где теперь ваша приятельница Ирина Дорохова? ― Сейчас, в сумерках, по её шальному от недосыпа и вина взгляду, Вадиму казалось, что Лия его поцелует. ― Вы раньше никогда не упоминали о ней. Старшие студенты, которые сейчас в домике, о ней не слышали. Я спросила. ― На Востоке. Кажется, в Индии. Не знаю, ― улыбнулся Вадим и вдруг почувствовал, что ему не хватает дыхания, а сердце начинает бешено колотиться. По спине пробежал озноб. Он понял. Лия стояла перед ним в широком длинном алом платье из шёлка, а в её вьющиеся каштановые волосы были вплетены последние в этом году горицветы. Её он видел в зеркале. Жаль того, что святочные гадания лишь игра. ― Можно я себя добью? ― Она выпила и её явно несло. Лия много всего наговорила за вечер и уже успела проиграть в преферанс поместье, если бы оно у неё было. ― Добивай, ― пожал плечами Вадим. Ему вдруг нестерпимо захотелось остаться с ней. Здесь и сейчас. Навсегда. Но он твёрдо решил не ломать Лие жизнь. ― О ком для вас песня ваша любимая песня «Не было такой»? ― выпалила высоким голосом Лия. Её щёки порозовели. Она самозабвенно ревновала его. ― Об Ирине Дороховой? ― Нет, ― произнёс он. ― Потому что Ирина была.