Подглядывающий

Еще ни одно занятие не давалось мне настолько тяжело. У меня был план, по которому мы должны были вести живой диалог, но он с треском рухнул, потому что мой собственный мозг отказался генерировать простейшие фразы на родном языке. Я сдалась, даже не попытавшись исправить дело, и усадила всех за перевод. Мне бы и самой спрятаться — хотя бы за кафедрой, но, благодаря Тэхену, я была не в силах долго сидеть. Пак Чимин не мог не заподозрить, что мне известно обо всех его играх. Вышагивая из угла в угол, я невольно смотрела, как он пялится в книгу бездумным взглядом. Наверное, сдаст опять какую-нибудь ахинею… Боже, о чем я думаю. Он приходил ко мне в танцзал почти месяц, а сколько до того момента, как я заметила мокрые следы на полу — кто знает. Он мог зайти дальше и следить за мной у дома, в университете, но упрямо шел только туда, где я пыталась выпустить на волю собственное безумие. Оно словно испускало острый запах, как некоторые животные или насекомые, чтобы привлечь кого-то, кто даст обещанное природой. Пак Чимин тоже был безумен? Он выглядел слишком милым и невинным для человека, зашедшего настолько далеко. Внутренний голос, гораздо более трезвый, чем остальная я, напомнил, что даже в преступном подглядывании этот мальчик пытался не только брать, но и дарить. Пока в наши дневные пересечения я наказывала его за ошибки в произношении, ночью он старательно за мной ухаживал. Повелась… Я прощала себе связь с женатым мужчиной, но при мысли, что в темноте пустого танцзала хотела большего от этого мальчика, меня начинала бить дрожь. Я перехватила пальцами плечи — по мне же все видно! Но как он смог рассмотреть за сдержанностью делового костюма меня настоящую? Я могла себя упрекнуть в чем угодно: что выходя на всеобщее обозрение, получала удовольствие сродни эротическому, что порой играла с восхищением мужчин, тасуя их, как карты в колоде. Иногда я даже надевала слишком короткие юбки — как и все женщины! Но преподавателем я была безупречным. И все же Пак Чимин меня раскусил. Через стекла очков он увидел нечто такое, что даже у меня не всегда получалось рассмотреть — под бледной кожей скрывалось желтое, изредка прорываясь наружу: на кончиках пальцев, по краю радужки, на лодыжках. Его карие глаза были абсолютно спокойны, но при этом я отчетливо слышала, как громко бьется его сердце — словно в нем он нес ритм, заряжавший меня в танцзале. Идиотка, это стучит у тебя в груди. Хватит смотреть на него, он заметил! Надо было попросить кого-нибудь собрать переводы и занести мне на кафедру, но я опять допустила оплошность, потому что просто сказала: — Сдайте работы. И студенты организовали стопку прямо около моего портфеля. Теперь я не могла уйти первой — нужно было ждать, пока все они пройдут мимо меня. Когда сверху лег чистый лист, явно претендующий на пересдачу задания, последние спины уже маячили в дверях, и я запаниковала. Вдруг он скажет мне что-то? «Любить вас все равно, что гнаться за мечтой». Чертов Диккенс не писал таких слов, Пак Чимин. Он поднял сразу всю стопку, явно намереваясь проследовать, куда бы я не решила сбежать, поэтому я осекла: — Не стоит. Оставьте. — И, подхватив портфель, свалила работы внутрь одним махом, безжалостно сминая. — Давайте, поговорим. — По-английски, студент Пак. Я говорю только на английском языке. Предательский букет все равно пришлось взять, и я бросилась к выходу, словно позади уже стояла расстрельная команда. Во внешнем кармане, помимо футляра, лежала упаковка обезболивающего, и я нащупала ее не глядя. Запихнула в рот сразу две таблетки, и почти сразу меня скрутило от горечи. — Добрый день! — поклонились две какие-то девочки, и я едва не шарахнулась в другую сторону. На свет, к людям! Он не станет преследовать меня, если я буду на виду! У кофе-автомата стояла какая-то женщина, и я притулилась за ее спиной, прикрытой чем-то белоснежно-белым и пушистым. Аппарат натужно гудел, перемалывая кофейные зерна, а она постукивала длинными ногтями по лакированной крышке сумочки. Без каблуков я была на полголовы ее ниже и, несмотря всю паршивость моего положения, невольно отметила длину и стройность ног, обутых в кричаще-красные туфли. Она смерила меня через плечо деланно-скучающим взглядом и снова отвернулась. Наконец, кофе был готов, и я зашарила по карманам в поисках мелочи. Женщина забрала свой напиток и обернулась. Не сразу я услышала, как она зовет меня по имени. — Что вы сказали? — Это ведь вы та самая англичанка, которая спит с моим мужем? — повторила она свой вопрос, отнюдь не ожидая ответа. А следующее, что сделала — это швырнула обжигающий кофе мне в лицо. От боли я мгновенно потеряла способность слышать и видеть. К моему счастью, она оказалась плохим стрелком, и не смогла попасть туда, куда целилась, даже с такого близкого расстояния, как шаг. Ее руки были ухожены и изящны, они могли царапать ногтями спину, могли зарываться в волосы, моля о завершении сладкой муки. Хладнокровно расправляться с любовницами они пока не умели. Глаза — вот, что ее интересовало, но обожгла она только подбородок, шею и грудь, прикрытую спасительным свитером. Я охнула, роняя портфель и закрываясь локтями от будущего удара, а она в исступлении завизжала, словно все ее естество составлял только дикий, озлобленный, оскорбленный вопль, который она больше не могла удерживать внутри. Боже мой, Ким Тэхен, ты женился на баньши. Мне было слишком больно и страшно, чтобы я могла что-то понимать. Вокруг нас быстро собралась толпа, но кутерьма картинок перед глазами прекратилась только, когда Ким Тэхен уверенным шагом разорвал круг и сгреб в охапку обезумевшую от ярости любимую женщину. — Успокойся, Чжиён. — Этот голос я услышала бы даже на другом конце Земли. Окружающие могли создавать какой угодно гул, пытаясь заглушить расплескавшуюся истерику, но Ким Тэхен умел проникать в разум даже шепотом. — Что ты тут устроила?! Хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял за плечи так же крепко и бережно, как и ее, закрыл собой от изучающих глаз. Но одиночество и презрение — участь всех любовниц мира, когда их тайную, порочную жизнь вытряхивают перед другими для потехи. Я не ждала иного, просто хотелось… Холодная вода привела меня в чувство гораздо быстрей слез. Я терла руки, прикладывала их к алому, уходящему под ворот, и боль потихоньку отступала, оставляя только горечь, распространившуюся с языка на все тело. Таблетки никуда не годились — с тем же успехом можно было съесть кусок мела. — Уходи, — сказала я своему отражению. — Не хочу на тебя смотреть. Но оно печалилось из зеркала, прижимая ладонь к шее, словно не могло говорить. Пак Чимин ждал прямо напротив двери в уборную. Как тень, отбрасываемая от какой-то непопадающей в фокус фигуры, он прилепился к стене и дернулся вперед только, когда я замерла на пороге. Быть объектом чьей-то зависимости так же плохо, как и зависеть самой. Возможно, он пока не понимал всей серьезности своих поступков, всей ненормальности нашей тоже по-своему связи. А может, я мыслила о нем слишком мелко, потому что он все-таки был не мальчиком, а мужчиной, и значит, был в курсе, что тоже нес ответственность. Так или иначе, он все еще чего-то хотел, а я не могла. Не могла. — Уходи, — сказала я опять. — Не хочу на тебя смотреть. Но он был таким же упрямым, как и мое отражение. — То, что ты делаешь — неправильно, — сделала я еще одну попытку. — Любить — это не просто писать на полях записки или делать вид, что ты знаешь за другого, что ему нужно. — А ты любишь? — Тебя — нет. — А его? — Я никого не люблю. В этом-то и проблема. Даже себя. — Отпусти меня, пожалуйста. Я очень устала. Когда я направилась к выходу, за моей спиной отчетливо ощущался холод.