Через тернии

      Разве же сможет она сделать что-то? Разве же она сильна? Разве способна вмешиваться в игры таких существ? Да и она ведь всю жизнь пыталась не лезть в такие масштабные разборки, не лезть в любые разборки заинтересованной стороной, быть только лишь бездушной, бездумной наёмной работницей, выполняющей то, за что ей платят для того, кто ей платит, и только, и ничего более. Она всю жизнь, всю свою бытность киллером старалась не лезть не в свои проблемы, не знать больше, чем нужно. И у неё ведь даже получалось, и все якудза из окрестностей Намимори знали, что она ничего лишнего не знает, а если и знает, то молчать будет не хуже трупа, и любили нанимать её за это. Но теперь… итальянцы же этого не знают, Реборн и Бьякуран не знакомы с локальными порядками тихого Намимори, и, быть может, убьют её сразу. Конечно, симпатия, которой девушка прониклась к белому капо, лишь узнав о скелетах в шкафу Арии и Аркобалено, заставляла её больше опасаться Реборна, а Бьякурана, напротив, даже романтизировать и идеализировать, но Тсунаёши всё-таки старалась понимать, что так думать нельзя. Но получалось плохо. Тем более, что он казался ангелом во мраке космоса, истинным, прекрасным, светом из тьмы и ещё много кем, а крылья его казались затмевающими небо, а по сравнению с ним она…       Но почему света стало меньше? Он как будто померк немного, или бы приглушён, или как будто кто-то уменьшил уровень подсветки экрана… уровень подсветки Бьякурана. Смешно должно быть, наверное. Она привыкла? Как-то быстро она это сделала, если так.       — Будет то, что ты даже неспособен представить себе, — снисходительно, как показалось Тсунаёши, улыбнулся Реборн. — Поэтому ты и против. Единственный из всех.       — Нет, — не менее снисходительно улыбнулся Бьякуран. — Я единственный из всех способен это представить. Благодаря Арии ты наверняка знаешь о моей маленькой особенности, благодаря которой я именно что могу себе это представить и даже при желании освежить это представление.       — Такое уже было? — понял Реборн что-то по неведомому девушке намёку. Она ведь не знала, что за особенность у Бьякурана.       — Да. Только не здесь.       Но улыбка его как-то потускнела. Или же усталой Тсунаёши всего лишь показалось так? А может, она такая и была, просто глаза девушки привыкли к свету и перестали от этого видеть её очень широкой и очень яркой? Какие только оптические иллюзии не могут встретиться в любом из мест, наполненных светом.       Реборн же улыбнулся как-то самодовольней, наоборот. Как будто даже больше от этого стал по размерам, хотя такое, конечно, Тсуне лишь привиделось. Страшный он всё же человек, хоть и не кажется таковым обычно.       — Если уж мы заговорили о твоей маленькой особенности… хочешь, я скажу тебе, почему ты так противишься?       — М? — Бьякуран заметно фальшиво изобразил заинтересованность, чуть наклонился вперёд, ухмыльнулся немного недобро, и крыльями своими огромными чуть трепыхнул, всколыхнув тени, будто свеча на ветру.       — Ты не сможешь уничтожить мир, лишенный привычной нам идеи материальности, — сказал он таким тоном, каким ставят точку в споре, уверенные в абсолютной значимости своих слов, каким ставят на доске мат — опять эти параллели с «Кодом Гиасс» — самому важному противнику, каким наносится последний удар последнего боя, одним словом, преисполнившись собственного величия, правоты и значимости.       Как странно… А как мир уничтожить может Бьякуран? Или хочет? О том, что хочет, думать очень не хотелось под сенью этих белых крыльев. И лучше это или хуже способа Аркобалено? Будет ли так завтрашний день, и будет ли кто-то, для кого он будет? И хочет ли того он на самом деле, или это Реборн вбил себе и кому-то ещё в голову, что он хочет? Как странно, опять же — девушка поняла, что, стараясь не делать Бьякурана в собственных глазах положительнее, делает его в собственных глазах отрицательнее. Что ж, ясно, конечно, что быть объективной не получится никогда… И почему это, лёжа на сырых холодных грязных камнях, на острой ступеньке затылком, в небольшой лужице собственной крови из места, где лопнула кожа при ударе и которое начало болеть почему-то только что, хочется думать о собственном восприятии и толстых растушёванных границах между ним и реальностью, о том, что на него и них влияет, о том, что там есть на самом деле? А может, это она просто очень сильно головой ударилась, вот и видится ей всё это, а на самом деле Бьякуран просто давным-давно мёртв, а Реборн давным-давно ушёл, бросив её здесь, бесполезное животное с деньгами только на обратную дорогу и с перспективой остаться здесь подрабатывать официанткой, а то и проституткой, чтобы не остаться совсем без ничего, и она просто лежит и чувствует кровь и саднящий затылок, и больному её разуму лишь видятся все эти ангелы и демоны, желающие решать проблемы мирового масштаба своим мешающим вмешательством, а тавтологии у неё не интересны ничуть, а просто глупы, и зачем было вообще её, эту конкретную, придумывать…       А может, она просто устала.       А почему Бьякуран так долго молчит?       А какое ей до этого дело?       А Бьякуран вдруг заговорил:       — Если Ария видит, что я могу, также она должна видеть, что я хочу. Смешно, Реборн… перед кем ломать этот спектакль? Хотя, признаюсь, я тебя недооценивал. Хорошая пуля. Жаль, я не знал об этом до того, как её замедленное действие дало тебе реальную возможность добить бессильного бессознательного меня.       Немного картинно, но лишь немного, немного безысходно, а может, и не немного, Бьякуран потух, быстро, как перегоревшая лампочка, и упал также быстро, мазнув по воздуху волосами наклонившейся и наклонившей всё тело вправо головы. Всё.       Всё. Тсунаёши даже понять ничего не успела, испугалась лишь, как маленькая девочка, что исчез свет. Глаза привыкали плохо, вернее, совсем не привыкали, и девушка услышала лишь вздох, быстрый, но уверенный топот маленьких ног Реборна и щелчок взведённого курка.       Сколько мгновений надо на принятие рокового решения? Сколько за эти мгновения пролетает обрывков мыслей, сколько рождается и умирает эмоций, сколько чувств собираются в незримый непонятный хоровод и в этом танце принимают и понимают себя — все или нисколько? Говорят, что у мужчин — нисколько, у женщин — все, у детей — лишь одно мимолётное желание… Тсунаёши, наверное, никогда не умела принимать решения, особенно — важные, особенно — быстро. Наверное, за неё это сделали не мысли, не чувства, не эмоции и не желания, а проверенные бесконечностью ситуаций рефлексы, всё может быть.       Ведь что на самом деле произошло? Просто улица озарилась ещё одной вспышкой, теперь уже оранжево-небесной, а не холодно-белой, просто несдержанный сиплый крик захлебнулся в рёве, просто асфальт задымил и завонял, просто рука заныла, слишком резко вздёрнутая. Она заставила кричать Реборна? И такое, однако ж, бывает.       Силой воли, силой запаха асфальта и крови, силой боли в спине и пояснице заклиная себя, девушка села, встала, проскрежетав чёрным металлом перчаток по грязному камню ступеней, пошатнулась, удержалась, и сумку подобрала, и, наклонившись со вздохом и стоном, рывком вскинула на одно плечо Бьякурана, ныне бескрылого, а потом и Кикё подняла за талию. Она ведь сильная, она ведь пламенница, она ведь Небо, она ведь на самом деле Вонгола, а не кто-нибудь там, хоть она и паршивая замухрышка и неумелая убийца, но она ведь сильная, она ведь почти стальная, если ей самой это надо… И взлетела.       Хоть они и тяжёлые, но ведь руки же не оторвутся, да и надорваться сложно, не стоя на земле, а она ведь сможет, пока Реборн не сообразил, пока не начал погоню… Только вот куда их отнести? В какой они гостинице, Джессо ведь в Штатах обитают, а он сюда приехал по какому-то делу, связанному, кстати, с этой Арией. Кстати… у него ведь был иллюзионист, и он исчез, когда Реборн явился, а где он сейчас?       Девушка отлетела квартала на два, пронеслась над тёмными улицами, понимая, что пламя её излишне заметно и боясь этого, приземлилась на крышу, опустила неподвижные тела и погасила пламя, сливаясь с темнотой. С освещённых улиц били вверх столбы и стены света, и она знала, что скрыта частично ими от глаз тех, кто, возможно, находится на других крышах.       — Торикабуто, — тихо позвала. Его ведь так звали? Или он не поймёт перевода псевдонима на японский? Тсунаёши не была уверенна в том, что сможет правильно перевести это на итальянский. — Иллюзионист Джессо, — или он вообще не здесь? Или он остался там, валяться без сознания на тёмной улице, а она не заметила?       Но вот возникла в воздухе тёмная фигура маски, а за ней и весь силуэт, страшный, но показавшийся спасительным.       Бьякуран и Кикё взлетели на воздух сами.       — Благодарю вас, — нечеловечески сказала ей маска. Тсуна вздрогнула, но понадеялась, что не выказала страха.       — Не за что… — тихо ответила, почти прошептала она.       Они исчезли, все трое, как будто их никогда и не было, и только взгляд, вернее, блеск глазного белка из-под веки приоткрывшего глаз Бьякурана ещё пару мгновений виделся ей во тьме.       Девушка спустилась с крыши в тёмный переулок, бегом добежала до более освещённой улицы. До гостиницы дошла также быстро, вещи просто скинула в кучу в сумку, не беспокоясь о том, что забыла какую-нибудь мелочь — чем меньше времени она в нём находилась бы, тем лучше. Да и с Сицилией та же история…       Билеты на самолёт покупала уже в автобусе, идущем до аэропорта. Ближайший рейс был через час, ближайший из идущих куда-то, куда было бы хоть чуточку осмысленнее ехать — через два с половиной и в Барселону. Место в нём оставалось всего одно, чему Тсунаёши, взяв его, искренне порадовалась — всё же так спокойнее, даже если понимать, что любой из пассажиров может в любую минуту уступить всё, что имеет, любому из специалистов любого из кланов. Тем более, Джилио Неро.       Вы когда-нибудь сидели в светлом зале, из оружия имея только пламя, оглядываясь постоянно на уткнувшихся в телефоны и компьютеры обывателей и боясь, что кто-то из них вдруг поднимет голову и посмотрит на вас знакомым взглядом, таким, каким каждый раз смотрит зеркало? Вы когда-нибудь боялись держать в руках бумажный стакан с противным дешёвым кофе, понимая, что даже на то, чтоб его уронить, уйдёт непростительно много времени?       Кто-нибудь когда-нибудь думал о том, думали ли так, боялись ли так люди, сидящие вокруг, уткнувшись в свои повседневные дела, может быть, сонно смотрящие в тёмное непроглядное небо за окнами и спокойно держащие в обеих руках свои тёплые бумажные стаканы?