Через тернии

      Вылетели все окна — и будто сразу стало темно в зале… а хотя почему «будто»? Стало действительно темно, показалось, что погасили даже солнце. Показалось, что погасили вообще всё, что в этом мире могло хотя бы думать о свете.       Иллюзия. Как только Тсунаёши о мыслях подумала, сразу поняла, что это иллюзия, даже не интуитивно, а вполне себе разумом. Только вот… это то, во что её разум погрузил иллюзионист из якудза? Но это же совсем не страшно, совсем не больно и совсем не заставляет её выкладывать всё, что она знает и чего не знает. Или это просто она так думает? И зачем ему тогда иллюзорно выбивать все окна? А вообще нет, им же незачем ничего у неё спрашивать, они и так уверенны в своей правоте, он же пытать её вроде собирался для услады слуха своего кумитё её воплями и судорогами, или что-то там ещё такое, что там некоторые подобные люди иногда любят. Значит… ей должно быть больно? Страшно?       Нет.       Нет-нет. Девушка внезапно поняла, что вот окна-то уж точно были настоящими, равно как и их осколки. Только вот звона почему-то не было слышно, осколки упали абсолютно беззвучно… или застыли в воздухе, она же не могла теперь их видеть. Что-то из произошедшего, помимо темноты, точно должно было быть иллюзией. Но чьей, зачем? Её кто-то подхватил, заставил встать. В темноте вдруг зазвучали какие-то выстрелы, нецензурные выражения, удары, топот ног и шлепки по полу рук, потом кто-то очень страшно закричал, а ногу девушки обожгло знакомое ощущение пули в мышцах, отчего она тоже чуть не завизжала, но сдержалась и только тонко всхлипнула, сама удивившись, как у неё вообще может быть такой голос. Потом всё стихло. Она вдруг осознала, что чуть не упала, когда её подстрелили, но кто-то, явно за ней пришедший, вовремя успел её подхватить. И теперь вот она оказалась у этого кого-то на руках, что называется, как невеста, и он вдруг взлетел и понёс её куда-то вверх, быть может, на крышу. И они действительно вылетели из темноты. И это действительно оказался Бьякуран, как Тсунаёши чувствовала и предполагала, но боялась думать по глупому подобию суеверия. И он летел на своих белых-белых крыльях, своим ангельским видом доказывая, что она и правда не сошла ещё с ума, но одновременно и пугая до заледенения крови в венах, до мурашек, до дрожи, потому что… а понятия Тсуна не имела, почему.       Он встал на крышу, и рядом с ним сел, подняв порыв ветра ещё до выхода из иллюзии невидимости, большой белый вертолёт, и он занёс её туда, всё ещё красиво, всё ещё торжественно, как будто это не грязные разборки с непонятным количеством сторон были, а что-то и правда прекрасное, белое, светлое и приятное. В вертолёте, правда, наваждение распалось, и Тсуна как будто впервые в жизни почувствовала боль и захотела даже плакать, подвывать и стонать, но Бьякуран осторожно опустил её на белый диван (Тсунаёши и не думала, что в вертолётах бывает такая обстановка), совершенно не опасаясь, что она запачкает своей тёмной кровью белый ковёр.       И вот тут Тсуна потеряла сознание.       Очнувшись, поняла, что не сама — её всё-таки погрузили в туманный сон, но, видимо, исключительно вместо анестезии, ну да и понятно это — где они лучше возьмут и зачем им тратиться на это «лучше», если есть свой собственный иллюзионист. Ничего не болело, нога была абсолютно здорова и цела, не только по ощущениям, но также на вид и на ощупь, Тсуна чувствовала себя прекрасно, была снова в состоянии даже драться, и её настроение — и то можно было назвать приподнятым, хотя она не была в нём так давно, что уже и забыла, как это, и сначала даже не поняла, что это с ней такое. Было… Было странно.       — Вы уже очнулись? — раздалось где-то рядом.       Девушка повернулась на знакомый голос и ожидаемо увидела Бьякурана, стоявшего в дверном проёме. Даже почему-то не удивилась, хотя абсолютно точно должна была, потому что ну к чему такому капо являться к какой-то оборванке малолетней, как только она очнулась, к чему ему о ней вообще думать, ну спасла она его один раз — её проблемы, исключительно её. Вот зачем он это всё делает? Как будто она ему и правда нужна.       Они теперь находились в каком-то помещении, тоже полностью белом — и с чего вдруг у него такая тяга к этому цвету? Как будто ему собственных крыльев мало, как будто ему самого себя мало, как будто он весь мир хотел бы сделать белым, весь белый свет ему как будто не очень бел.       — Зачем? И где мы? — только и смогла она спросить.       Много, наверное, наспрашивала.       — В одном из моих особняков, — с улыбкой ответил Бьякуран. Да уж, можно было и догадаться. — До Намимори недалеко, не бойтесь. А тот поезд сошёл с рельс, так что не беспокойтесь. Реборн не ждёт вас так быстро. А что зачем?       Сошёл с рельс?       — Из-за того, что поезд сошёл с рельс, я должна не беспокоиться? — скептически уточнила она, хотя понимала, что с капо Миллефиоре таким тоном лучше не разговаривать.       — Нет, — мягко уточнил он, на вид ничуть не оскорбившись, — я имел в виду, что Реборн вас не ждёт, вернее, ждёт, но нескоро. И ему, и вашей матушке уже известно, что погибших всего двое и оба мужчины, а остальным пострадавшим ничего не угрожает. Но о поезде, конечно, можете побеспокоиться, если очень уж желаете.       — Ладно…       — Так что зачем?       Вот же…       — Зачем вы всё это делаете?       — Что именно?       Ещё раз: вот же…       — Спасаете меня, всё это.       Как это вообще сказать по-нормальному? И… стоп. И зачем ему особняк в Японии? Да ещё и недалеко от Намимори. Если, конечно, это «недалеко» не… а вдруг это только на вертолёте, например, недалеко, а если она начнёт делать что-то не то, он её обратно не вернёт? А вдруг и про поезд это не правда? Хотя нет, это уже бредово, зачем ему? Так ведь нет, к чему бы ему вообще куда-то там её возвращать?       — Ну, вы же меня спасли, — пожал он плечами.       — Не многие люди сейчас руководствуются подобными соображениями. И эта причина всё равно как минимум не единственная. Что вам от меня нужно?       Он лукаво, но отчего-то с каплей грусти улыбнулся.       — Ну, если я вам сейчас признаюсь в большой любви, встану на одно колено и сделаю предложение, вы же мне не поверите, правильно?       — Лучший отказ в нормальном объяснении за всю мою жизнь.       — Самый приятный комплимент за всю мою жизнь, — парировал он и самодовольно улыбнулся. — Спасибо, что вы оценили мои старания. Но давайте лучше поговорим о важном. Почему вы меня спасли?       Ну и вот что на это, спрашивается, она должна ему сказать? Что ему сказать, если никакого приемлемого ответа на это нет, а есть только минутное, нет, секундное, нет, мгновенное роковое безумие, и всё, и есть её надтреснутая жизнь взамен его спасённой? Вряд ли он такой ответ оценит. Ну вот что ему говорить, ну правда?       На всякий случай девушка решила ответить честно и посмотреть, что из этого выйдет.       — Я не знаю.       — Интуитивно, да? — задумчиво спросил он.       Сразу догадался, да. Только вот никакая интуиция, и прочие сомнительные, никак в жизни не помогающие вещи, не оправдают её и тут.       — Вроде того.       Кажется, этот ответ его вполне устроил, хоть Тсунаёши и не очень понимала, почему.       — Значит, Ария и правда решила сделать именно то, что озвучила, — зло и встревоженно сказал он.       То есть, до этого он сомневался?