Через тернии

      — Что вы имеете в виду?       Она смутно понимала, но только в виде неоформленных догадок, которые невозможно было озвучить.       Интуитивно? Интуиция — в её личном, особенном, проклятом виде — странный дар, неведомый дар, работающий хаотично и совсем не тогда, когда ей это нужно, непонятный ни ей самой, ни кому-то из тех, у кого она спрашивала, сродни то ли глубинному пониманию всего вокруг, то ли, наоборот, ничем не обоснованному предвидению. Разве можно так просто утверждать, что самую большую глупость за много лет своей жизни Тсунаёши сделала не потому, что сглупила, не потому, что внезапно сошла с ума, а именно благодаря этому непонятному дару?       — Особенности вашего пламени, конечно же.       Так интуиция — особенность пламени? Не знала. Да нет, какая всё же разница, она ведь много чего не знала и вполне прожила бы без этих знаний, потому что всё это никак ей не поможет и никак не помешает. И вполне прожила бы, тем более, без знаний обо всех этих мирах, Бьякуране и Арии, о том, что Бьякуран может уничтожать миры, а Ария — хочет, только по-другому совсем, только прикрываясь благими намерениями, к тому же.       Тсунаёши не очень любила подобную ложь — её мир, как и она сама, был очень честен хотя бы перед своей отсутствующей совестью в любых намерениях, да и не только в них, честен в своей грязи и порочности, честен в своей бессмысленности, никчёмности и отвратности. Возможно, в этом была своя прелесть. И абсолютно точно в этом была своя… жизнь, иначе почему она так не хочет, почему всё её естество так отвергает мир Арии? Это мир, безусловно, честный, красивый, идеальный, истинный — если, конечно, всё так, как в аниме, хотя это уж точно вряд ли, — и он, как и говорит Ария, как и убеждают все аргументы в пользу этого нового мира, решит все проблемы, вообще все, какие только способны найтись у человечества и человека, воссоединит живых с мёртвыми, сотрёт всю боль и непонимание. Только он, объединив жизнь со смертью и счастье с горем, также сотрёт и тот вкус жизни, который даёт смерть, который так ярко чувствуется как раз за счёт наполненности всем тем ужасным, что несёт в себе жизнь, настоящая жизнь.       Что-то она снова думает не о том.       — Нет. Я пытаюсь понять, с чего вы вообще решили, что это именно особенности моего пламени? Мало ли что могло мне в голову в этот момент прийти.       — Но вы же не знаете, что именно вам пришло в голову.       — Но это ещё ничего не значит. Да, я не знаю, это было неожиданно и для меня тоже… для меня в первую очередь, но я не могу сказать, что я что-то почувствовала или обрела какое-то высшее понимание, как это иногда бывает. Я… просто не знаю.       Интуиция — хорошее оправдание. Хорошее объяснение тому, чего не должно было быть, что вышло так странно и так само собой, что объяснить никак нельзя, и да, правда, чудесный дар в таком случае — хорошее объяснение. А оправдание — так вообще самое лучшее. Только вот зачем же лгать себе? И зачем в таком случае лгать Бьякурану, как бы он сам ни желал эту ложь услышать, — ему от этого не станет ни лучше, ни хуже, он уже идёт по своему пути и уже прошёл тот этап, когда можно повернуть обратно. Да и Ария уже, конечно, не остановится.       Разве что ему может оказаться, что Тсунаёши таким образом защищает Арию. Но ведь зачем бы ей?       — Ладно, — он улыбнулся вроде бы беспечно, — оставим этот вопрос. Мы сейчас всё равно не дойдём до истины. — Он всё равно не согласен, да? Хотя, кажется, он уже сам себя убедил настолько, что возражения её принимались лишь формально, и все попытки её послушать предпринимались лишь для того, чтобы она сама подумала ещё немного и всё же согласилась с ним. Наверное. — Давайте лучше поговорим о чём-нибудь менее неприятном. Люди Джилио Неро теперь охотятся за вами?       Менее неприятное? Хотя ладно, тут уж как посмотреть.       И что же это, он серьёзно не в курсе, охотятся ли за ней люди Джилио Неро?       — Я же слышала весь ваш разговор с Реборном. А потом ещё на него напала.       — Извините. Я неправильно задал вопрос. Те якудза действовали…       — Самостоятельно. Они просто перепутали меня с кем-то другим, убившим важного для них человека.       Над такой невезучестью стоит разве что посмеяться. Быть может, Бьякуран и посмеётся. Это ведь… так глупо. Это что — судьба у неё такая, или провинилась она чем-то большим, чем все остальные убийцы мира, что именно ей такие ситуации сплошь достаются?       — Вы уверенны? Быть может, им кто-то на вас указал?       — У меня нет способа это узнать.       — И правда. — Он улыбнулся так солнечно и нежно, как будто они сейчас совсем не об убийствах говорили, и как будто Тсунаёши сказала ему только что что-то хорошее, ласковое, тёплое. Быть может, эта улыбка и не улыбка вовсе, а просто одна из вошедших в привычку черт образа, которые были созданы им специально, чтобы пугать людей собою как кошмарным всемогущим белым капо? — Возможно, глупо об этом спрашивать, — продолжил он уже серьёзно, и как будто отвращением повеяло от его слов. Таким лёгким-лёгким, едва заметным, как запах с дальней-дальней помойки, неожиданно принесённый тихим ветерочком с той стороны, и так же быстро исчезнувшим, когда ветерочек подул в другую сторону, — но, Тсунаёши, какие у вас планы? Вас ищет Джилио Неро, вас ищут, как оказалось, якудза из Токио, а в вашем доме обосновался Реборн, который вас, вполне возможно, запомнил.       А… Понятно…       Что ты собираешься делать, глупая помойная провинциалка, когда тебя обложили со всех сторон? О, неужели ты сама, своими ногами, быстрыми шагами идёшь туда, где тебя однозначно ждёт засада? Нет, нет, это ведь даже не засада, ведь засада — это нечто тайное, неожиданное, а Реборн в родном доме — это просто верная бесповоротная смерть. И какое ведь дело всемогущему белому капо, что смерть, всё такая же верная, всё такая же бесповоротная, ждёт её теперь везде, в какую сторону бы она ни пошла, в какую дыру бы она ни запряталась. Просто Реборн, может так статься, её не запомнил. И всё, этим крохотным шансом и только лишь им он теперь отличается от всех остальных смертей, и лишь поэтому надо идти к нему. Больше ведь некуда, просто некуда. Но есть ли до этого хоть какое-то дело вам, всемогущий и всепрезирающий белый капо?       — Реборн ещё мог меня не запомнить. — Нехотя, ведь вопрос этот вряд ли нацелен был на ответ. Но и сказать что-то надо.       — Вы это… чувствуете?       Что? Опять он всё сводит к её интуиции? Ну зачем же считать, будто один странный дар может определять всё на свете?       Только тихий звонок телефона разговор ненадолго прервал.       Звонил Шоичи.       Бьякуран присел рядом с девушкой и отвернулся, не мешая ей отвечать. Отвечать, если честно, не очень хотелось. Но всё же пришлось — он же наверняка ужасно беспокоился о том, что с ней случилось, и у него от этого сильно болит живот, и ничего такого он ей не скажет, потому что поезд — наверняка единственная причина для этого звонка, и всё, на самом деле, хорошо, просто ей вечно что-то не то кажется.       — Привет, — сказала она и тут же отругала себя мысленно за то, как печально это прозвучало, как тихо и слабо это было сказано.       — Ты цела? — немедленно спросил Шоичи, и волнением в его голосе можно было рушить горы и осушать реки. — Ты в больнице? Тебя сильно задело?       — Да, Шоичи. Я цела. Со мной всё хорошо. — И снова — почему такой усталый голос? Почему не получается изобразить больше бодрости, больше радости его слышать, улыбнуться мысленно, хотя бы пусть фальшиво и натянуто, но так, чтобы эта улыбка всё равно звучала в голосе? — Я не в больнице. Всё совсем в порядке.       — Какое счастье! Я так испугался, когда по телевизору передали, что твой поезд сошёл с рельс!       А ведь его можно спросить…       — Шоичи… понимаешь, у меня есть немного другая проблема. Я надеюсь, что это мало кому известно, но меня не было в этом поезде в тот момент, когда он сошёл с рельс. Я уже до этого успела… побегать от якудза.       Правда… но пока что лучше ему не знать о Бьякуране, чтобы он не беспокоился ещё больше. Ситуация становилась всё более и более странной.       — От каких?!       — От Ямагути-гуми.       — Что?!       — Они приняли меня за другого человека. Они почему-то решили, что это я убила Ямагути Евако. Так вот… Ты не знаешь, с чего они так решили? И не помог ли им кто-нибудь… так решить?       Шоичи, кажется, был близок к обмороку, но держался.       — Я… постараюсь узнать. Обязательно, — сказал он с какой-то пугающей, странной решимостью. — Тебя когда примерно ждать? И ждать ли вообще?       Наверное, он скорее себя самого в подобных ожиданиях погубит…       — Не знаю. То есть, я приеду, но не знаю, когда. Маме, пожалуйста, ничего не говори.       — Да.       — И будь осторожнее, хорошо?       — Да.       Тсуна, не прощаясь, отключилась.       — Вы доверяете этому человеку? — спросил Бьякуран.       — Доверяю.       Наверное, не то чтобы слишком, не то чтобы даже полностью… но однозначно больше, чем кому угодно из всего остального мира. Разве этого недостаточно?              — Он действительно может узнать, почему якудза решили обвинить именно вас в убийстве оядзи?       — Он хакер. Он может попытаться.       — Хорошо. Ладно… Я думаю, вам стоит отдохнуть, несколько сменить имидж и ехать к Реборну. Потом. Наверное, даже завтра. — Это тонкий намёк на то, что выглядит она, как из помойки вылезшая? Да, в вежливости Бьякурану точно не откажешь. — Я могу что-нибудь ещё для вас сделать?       Дать денег. И оставить в покое. Убрать Реборна.       Хорошие идеи, полезные дела, да вот только, кажется, Бьякуран их исполнять не возьмётся. Да и невежливо о таком просить.       — Нет, спасибо. И вы ведь совсем не обязаны.       — Нет, я очень даже обязан. Вам жизнью. И тем, что в нашем мире до сих пор есть понятие «жизнь».       Вот уж странный. Благородный человек — в мафии, да ещё и американской — что реже может повстречаться в нашем странном реальном мире: такое непонятное явление, или же розовые единороги, высшая справедливость и вечная любовь?       — А вы можете рассказать, что именно случится с миром, если Ария добьётся своего? Как будет выглядеть результат?