Через тернии

      — Даже несмотря на то, что я сам всё это видел и отчасти… хм, участвовал, мне довольно сложно это сказать, — со вздохом ответил Бьякуран. — В нашем мире просто нет таких понятий.       — Если бы сказать это было совсем невозможно, проблемы бы не было — просто никто не пошёл бы за Арией, потому что никто ничего бы не понял. Разве что совсем сумасшедшие, которым ничего понимать и не надо.       — Вы правы. Вы, наверное, слышали идеи о том, что это всё, всё, что будет, есть коллективное бессознательное, объединённые сознания всех людей, животных, растений и прочих существ, не обязательно живых, нашего мира.       Тсунаёши — снова — честно ничего не поняла. Интуитивно — да, наверное, хоть как-нибудь, но дар этот на то и не предвидение, на то и не сверхразум, чтобы его в самые неподходящие моменты не хватало. Иллюзорное понимание — не то, чем можно оперировать, как бы ни хотелось ему поверить и поверить вместе с ним в свои силы, и неважно, в каких ситуациях. А осмыслить разумом, сформулировать хоть как-нибудь подобие догадки и понять её через это не получалось совсем никак.       — Нет, не слышала. А если и слышала, то мельком и без объяснений. Однако в ваших словах уже содержится противоречие: как бессознательное может состоять из объединённых сознаний? А также, что означают не обязательно живые существа? Вернее, каких существ вы считаете живыми, каких — нет, и что из неживых имеет, по-вашему, сознание?       — По поводу последнего вопроса… вы удивитесь и не поверите мне, но всё.       — Всё?       — Да. Например, этот стол. Тут есть большой безответный вопрос, есть ли ножки этого стола отдельное сознание, или же они лишь части тела стола, и что будет, если одну ножку отломать, но все теории сходятся на том, что сознание вещей есть, и оно будет принимать огромное участие в процессах объединения.       — Колесо Сансары? — задумчиво спросила Тсуна. Осмыслить сознание вещей по-другому пока не очень получалось. — Впрочем, неважно. Неужели люди и правда хотят стать одним сознанием с соседней помойкой или её составными частями?       Конечно, человеческий род таков, что тела обращаются прахом, достаются червям, становятся составными частями и куда менее благородных субстанций. И самой Тсунаёши, грязной провинциальной малолетке, продающей за деньги чужие смерти, может быть, и не привыкать к этому пониманию, может быть, и всё равно, кем она станет, может быть, и понятно, что она уже, при жизни, ничуть не лучше, но ведь неужели люди из Джилио Неро, богатой семьи с хорошей репутацией, красивым уставом и благородным обликом, согласны на это, этого жаждут и за это бьются? Может быть, капелька, малость совсем… Но не столь же многие?       — Однако помойке всё это должно быть довольно приятно, — с чуть грустной улыбкой заметил Бьякуран. — Самое то для благороднейших побуждений… хотя мы не знаем, так ли это. Может быть, помойка тоже не очень хотела бы быть одним целым с какими-то противными людьми, которые, прости Господи, чистые, да ещё и — какой ужас — живые! — Ему бы в театре играть, однако. — Но об этом немногие думают. К тому же, считается, что мы после этого не будем понимать, кем мы были раньше, кто из нас император, кто птица, а кто помойка. Не будет слова «мы», не будет слова «понимать», не будет уже ничего, что могло бы рождать неравенство. И, возвращаясь к первому вопросу… я не знаю. Лично моя трактовка — сознания исчезнут, растворятся в бессознательном. Звучит странно, и она, и само утверждение. Однако то, что я сказал вам — самая распространённая идея во всех мирах, во всех тайных ложах, занимавшихся этим вопросом.       Всех мирах… опять же, надо будет спросить у него потом, что означает то, как он об этом говорит, что означают эти слова про разные миры. Но потом. Да и разве у него есть причины отвечать, и отвечать при этом честно?       — Значит, есть и другие идеи.       Быть может, они разумнее? Звучат логичнее или менее странно? Хоть какие-нибудь?       — Идей множество, но с более логичными, когда они появляются, часто ещё больше проблем, чем с этой. Почти всё, что «более логично» выстраивается из особенностей некоторых конкретных миров, и особенностей этих в других мирах не существует, а вот перевести в эту новую форму можно абсолютно любой мир. Особенности — это альтернативные законы физики, например, в некоторых мирах бывают, или магия, всякие особые силы. Я видел некоторое количество теорий, выводящих существование новой формы мироздания из существования пламени или утверждающих, что именно из пламени и будет состоять вещество нового мира. Выглядят очень хорошо и логично, но не во всех мирах существует пламя. Хотя можно предположить, что существует, просто там о нём не знают. Как и мы не знаем о существовании в нашем мире магии, иных измерений, стабильности сверхтяжёлых элементов, потому что мы, дескать, просто ещё не нашли, как сделать их стабильными… но в это всё верится очень трудно, потому что люди очень хороши в познании того, что их окружает. Слишком хороши, например, чтобы после тысячелетий существования шаманских, оккультных, эзотерических, пламенных и прочих практик не найти в мире ту же магию. Ещё из более-менее представимых и однозначно непроверяемых я видел всякие теории, связанные с религией. О том, что существует некоторое божество, и эта форма мира — максимальное к нему приближение. Или то, что было создано изначально, а потом вмешался дьявол — или прочие образы тёмных сил — и сделал то, что мы имеем сейчас. Или Рай.       — Рай — после смерти, — заметила Тсуна.       — Да. Однако до того, как Адам и Ева попробовали плоды древа познания добра и зла, в Раю не было понятия смерти. Многие миры очень похожи на наш, и в ещё большем количестве миров существуют какие-то похожие варианты начала бытия.       — Тоже вариант…       Основ христианства Тсунаёши не знала, и всю эту историю, вернее, все эти истории, представляла ровно настолько, насколько могла представлять малообразованная японская провинциалка, большую часть времени занимающаяся грязной работой. Но совсем дурой казаться не хотелось, пусть и, наверное, она уже успела показаться всем тем, что она на самом деле из себя представляет.       — Ещё есть абстрактная идея, которая мне всё же нравится: что это и есть сам бог, и мы в новом мире достигнем этого понимания. Если бог такой, как в том же нашем христианстве, как раз абстрактный и по сути своей малопонятный. Мы в таком случае становимся его частью. Вернее, если вчитаться и подумать, то единство во времени и пространстве уже подразумевает, что всё, что в мире есть, как бы входит в состав этого бога, и новая форма мира является просто достижением правды мироустройства. Для людей религиозных… по-настоящему религиозных, а не как это часто бывает, это бы хорошо звучало. Кстати, иногда такую теорию о боге сливают воедино с теорией общей суммы сознаний, и тоже хорошо ложится. Вернее, если мы однозначно принимаем как данность, что бог есть, и он именно такой, то одно из другого вытекает, но просто не все об этом думали и не все верят в бога.       Понималось снова плохо или никак, тем более, что эти странные заявления о том, что всё на свете есть часть христианского бога, плохо ложились на то, что люди грешат, совершают преступления и в этого самого бога не верят, либо просто, либо придумывая себе другие религии. Как христианская вера это объясняет? Или, может, этот самый бог так развлекается?.. Всё равно понять не получалось. Но девушка честно постаралась хотя бы запомнить.       Если она правильно восприняла то, что сейчас происходило, то Бьякуран решил на полном серьёзе ввести её в игру. Более того, ввести сам лично. То ли за то, что она его спасла, то ли у него вот аж настолько не хватало сторонников, что за каждой мелкой наёмницей он вынужден был бегать лично, но, в любом случае, решил. Не убил за лишние знания, а потратил столько усилий на то, чтобы её найти и помочь ей, и теперь сидит и терпеливо даёт ещё. Ещё более лишние знания. Что ж, кажется, условия этой игры придётся теперь принять.       Вот уж вляпалась.       Но, может быть, и правда… лучше сделать что-то самой, чтобы мир остался миром, люди — людьми, а жизнь — жизнью?       Только вот что она может сделать…       — С богами выглядит не лучше, но как-то понятнее, — признала она, мысленно исключив из этой фразы рассуждения о том, что все люди являются частями христианского бога.       — Да. Если в этих богов верить, — кивнул Бьякуран.       Тсунаёши ни в каких богов не верила. Если мама и тем более бабушка, пока была жива, ей когда-то что-то об этом говорили, то сама девушка слишком давно и надёжно во всём разочаровалась, чтобы думать об этом не как о красивой сказке.       — А если не верить, то остаётся рассуждать о сознаниях?       — Вроде того. Или о том, что мы таким образом станем топливом для невидимого космического корабля пришельцев. В одном мире, где правда о том, что так можно сделать, стала знакома всем, я видел и не такие версии. Каждый сходит с ума по-своему, а общество там сходило с ума всё целиком. — Он усмехнулся чуть издевательски. — Звучит это максимально бредово, бредовее даже, чем в самых странных фильмах, но, однако, даже такие версии трудно исключать.       — Ну почему же, — улыбнулась девушка, — если бы в этом были заинтересованы инопланетяне, они бы для этого что-то делали. А что потом стало с тем миром?       А если и правда придать всё это огласке? Конечно, не как она же сама сказала тому парню — провести социальный опрос… а если даже и почти так? Рассказать, что так можно, провести, например, по референдуму в каждой стране? Сложно, никто поначалу не поверит, непонятно, как это сделать, но ведь Джессо же очень могущественная семья, и Бьякуран, наверное, хотя бы на Штаты повлиять может? На всю Америку, обе Америки? Если брать больше, то звучит совсем уж странно и смешно, однако, ну правда же, что-то он может?       — А если они и делают, а мы об этом не знаем? — И улыбнулся так хитро-хитро, как будто сам он был инопланетянином и мысленно хихикал, с издёвкой смотря на незадачливую землянку, прикидывая, как бы захватить этот мир наиболее изощрённо. — В том мире всё кончилось очень плохо… с моей точки зрения, конечно. Пока шли пересуды, общественные дискуссии и разборки больших политиков, какой-то диктатор бедной и злой страны за железным занавесом тихонечко сделал весь проект у себя под крылышком, и мир, не интересуясь желаниями всех остальных, обрёл новую форму. — Нет… и так ничего. Никак нельзя. — Обратно уже никак. Кстати, а насколько вы осведомлены о моей особенности и о других мирах?       Особенности?       — Никак не осведомлена. Опираюсь на догадки и интуицию.       — Ну и что же вы молчите? — искренне удивился он. — В общем, если коротко, то у меня есть особая тайная способность — связываться с самим собой во всех остальных мирах. Я есть во всех мирах… в которые могу посмотреть, и у меня есть опыт всех меня… криво звучит, но ладно. Особенность пламени такая.       Так Бьякуран, получается, тоже… почти бог? Если в нём умещается опыт бесконечности личностей, и он может спокойно с этим жить, это использовать? Если он не сошёл с ума… А может, сошёл? Хотя нет, если бы это было так, то в безумии своём он был бы более… ни на что не способным овощем, не имеющим сил справиться с таким объёмом знаний, мыслей и образов.       Бьякуран един во всех пространствах… Так, нет, надо прекращать, не нужны такие мысли, ни сейчас, ни потом. Бьякуран Джессо — это Бьякуран Джессо. Всё, хватит.       — А сколько это получается… вас?       — Ну что вы, разве можно так просто, силой одного лишь человеческого разума, измерить бесконечность и дать — найти — ей завершение, когда технически его не существует.       — Но разве у вас нет… бесконечности человеческих разумов? — растерялась Тсунаёши. Хотя, возможно, Бьякуран казался ей сейчас слишком уж божественной, слишком уж всемогущей, слишком уж ирреальной сущностью, на самом деле не будучи в полной мере таковым. Но разве всеведающее многоликое существо, нечеловеческое и вместе с тем сверхчеловеческое, не способно знать вообще всё… хотя бы о себе самом?       — Нет. Дело не в этом, хотя отчасти было бы слишком сложно пересчитать меня, даже зафиксировав единое мгновение. Но мироздание меняется, и это процесс постоянный, даже не разделённый на отдельные точки. И параллельные миры не совсем параллельны в том понимании того слова, к которому мы привыкли. Миры ветвятся. Каждый раз, когда в мире происходит изменение, которое могло бы пойти несколькими путями, появляются новые отдельные миры, в каждом из которых происходят разные события. Есть миры, в которых я говорю все те слова, которые вы слышите сейчас. Есть миры, где вместо какого-то слова я употребил синоним. Есть миры, в которых я сейчас привёл другой пример. А других примеров великое множество. Есть миры, в которых я привожу примеры в другом порядке — и почему-то именно из-за этого или я, или вы примете потом ни с того ни с сего решения, кардинально отличающиеся от тех, что примете в мирах-ответвлениях нашего нынешнего мира. Так может быть. Есть миры, в которых вы убиты якудза. Есть миры, в которых вы убиты Реборном. Есть миры, в которых я убит Реборном, и я больше не способен их увидеть, я только почувствовал тогда, что они исчезли из моего поля зрения. И да, опять же, я вижу только те миры, в которых существую я. В которых я не убит, в которых я родился, в которых живут люди, в которых живущие существа вообще являются людьми, в которых люди всё ещё являются людьми, а не превратили себя во что-нибудь, что невозможно понять людским разумом, а он у меня всё-таки людской. Это сложно, но, я надеюсь, вы со временем поймёте. Однако, впрочем, эти подробности неважны. Смысл в том, что постоянно, каждое мгновение, возникает ещё одна бесконечность миров, где я существую, и, логично предположить, куда большая по мощности бесконечность миров прочих. Вряд ли можно представить себе, с каким ускорением растёт вся эта масса. И нас невозможно посчитать. Никак. Меня, вернее.       Это звучало всё страннее и страннее, и чтобы это понять, чтобы хотя бы начать это понимать, нужно было куда больше времени, куда дольше и куда серьёзнее, чем позволяет обычный разговор, вдумываться в это, быть может, даже записать и разбирать по отдельным предложениям или даже по словам, а не просто послушать, как красивую сказочку.       И ведь сколько же есть в мире того, чего она не знает, не знала до этого момента и знать, наверное, даже никогда и не будет. Девушка очень остро чувствовала сейчас свою абсолютную ничтожность, свою немыслимую малость перед тайнами этого мира, перед величием сокрытого, и — наверное, впервые с тех пор, как она перестала быть ребёнком и верить в истинность сути героических сказок, неожиданную лёгкую тихую печаль от того, что она не Бьякуран со сверхсилой и божественным величием, не герой (а лучше, пожалуй, злодей) аниме или манги, имеющий, быть может, не обязательно особую силу, но уверенность в себе, точное знание, что всё он может, отсутствие разочарования в окружающем мире и своих всего лишь человеческих силах и возможностях. Ей становилось теперь даже жаль, что понимает она столь многое, что она имеет тот опыт и ту судьбу, которые просто не могут дать ей малейшей возможности заблуждаться, дать ей раствориться в приятных и ласковых иллюзиях хорошего, иллюзиях возможностей и результатов.       Однако жалость к себе — худшее из ощущений, отравляющее любую жизнь и тормозящее любой процесс. И жизнь ведь ладно бы, но останавливаться нельзя, движение не может не продолжаться.       — Есть что-то ещё, что мне надо знать? Другие тайные… силы?       Тайные знания, как и знания вообще, по сути своей есть сама бесконечность. И это бы ладно, но ведь именно поэтому не может не существовать превеликое количество сокрытых от чужого разума практик и сил, и некоторые из них вполне могут оказаться действенными, живыми и на многое способными. Вдруг в этом мире они действительно есть? Или, более того и важнее того, вдруг есть прочие фундаментальные законы мироздания, которые никому не известны, но которые не могут не быть учтены хотя бы в таких делах, в которые сейчас она нечаянно вляпалась.       — Силы? — он задумался, или же просто задумчивость изобразил.       — Или знания. Или законы мироздания. Или… неважно. Нужно ли мне что-то ещё знать?       — Вы же, надеюсь, понимаете, что знать лучше вообще всё?       Знать вообще всё? И он говорит это сейчас… ей? Как говорится, было бы смешно, если бы не было всего вот этого, всего, что произошло, происходит и происходить, несомненно, будет. Знать всё? Ага, да… Знать всё хорошо, когда ты Бьякуран. Ну или, быть может, когда ты Ария. И то ещё вопросы возникают.       — Безусловно. — Глупо звучит, да. Но ведь ожидается именно это. Лучше не спорить, иначе, кажется она, совершенно во всём запутается. — Но именно сейчас?       Бьякуран встал и отошёл на несколько шагов, перестав улыбаться, наверное, впервые за весь разговор перестав улыбаться. Впервые за весь разговор на его холёном лице не осталось ни тени улыбки, как будто улыбаться он совсем не умел, не знал даже, что это слово может значить.       — Вы устали, — сказал он. — Вам всё же надо отдохнуть. И осознать всё сущее заново. А после я расскажу вам всё то, что ещё вам надо знать. Пусть и, возможно, не сразу.