Из глубины прошедших лет

По оговорке Павла Штольман понял все. Все, о чем он уже начал догадываться ранее в ходе разговора. Павел надеялся, что он в какой-то мере заменит ему ушедшего из жизни любимого брата. Он принял незаконного сына своего Димия безоговорочно и теперь уже никуда не отпустит… Если, конечно, он сам ему позволит это… Позволит ли? Нужно ли это ему самому? Нужны ли ему родственники вообще, даже если по отношению к нему они так благодушно настроены? Всю свою сознательную жизнь до Анны он жил один, без семьи, без родственников. Жил, как того хотел. Никто ему не указывал, как жить, не пытался навязывать ему свое мнение, рассчитывая, что он, если и не последует ему, то хотя бы примет во внимание. Он был сам себе хозяин и ни от кого не зависел. Он понимал, как может измениться его жизнь, если сейчас он позволит Ливенам войти в нее. Его жизнь не будет прежней. Она будет иной. Он больше не будет только Штольманом, он будет еще и побочным сыном князя Ливена. И рано или поздно об этом узнают в свете, даже если они и попытаются выдать его за родственника со стороны Ридигеров. Какой уж там Ридигер, если на лице написано, что Ливен. Хоть Павел и сказал, что это не произведет сенсации, он знал, что это не пройдет незамеченным. Некоторые знакомые отвернутся от него. Другие скажут: «И что такого? Внебрачный сын остзейского князя? Подумаешь… Не князь ведь, который оказался прижитым от лакея или конюха… Вот это позор…» Еще ему было не по себе от того, что некоторые могут подумать, что его дядя — помощник Варфоломеева как-то способствовал его продвижению по службе… А ведь он достиг всего сам, ну или, по крайней мере, ему хотелось так думать… Нужно ли ему так менять свою жизнь? Или же отказаться от всего, от квартиры в Петербурге, которую он хотел для Анны, от возможного возвращения в Петербург вообще…? Подать прошение, чтоб из Затонска его перевели в Москву или еще куда-нибудь, чтоб быть подальше от Ливенов… Подальше от Ливенов?? Штольман посмеялся над самим собой. Судя по тому, как Павел вознамерился изменить жизнь новообретенного племянника, он бы не удивился, если бы через какое-то время увидел его в Затонске… Ну может же заместитель начальника охраны Его Величества приехать в Затонск по служебной надобности. К примеру, проверить возможный маршрут поездки Императора или кого-то из монаршей семьи. Штольман совершенно не хотел, чтоб его Сиятельство князь Ливен появился в Затонске, да еще, как бы случайно оговорившись, назвал его Яковом Дмитриевичем, например, перед Трегубовым… Вот уж когда и где он был бы в центре сплетен, да и не он один, а с Анной… Нет, такого он не должен допустить… Может, тогда лучше Петербург? Где через какое-то время скандальная новость перестанет быть занимательной, и большинство о ней просто забудут или потеряют к ней интерес. Что лучше, сдаться подполковнику Ливену без боя сейчас? Или проиграть битву потом? Может быть, иметь родственников — это не так уж и плохо? По крайней мере, у них с Анной будут какие-то близкие люди. Пусть и при очень неоднозначных обстоятельствах. Он чувствовал, что был расположен к Павлу — чего он никогда раньше не испытывал по отношению к людям после пары дней знакомства, что у них было что-то общее, и что тот был ему симпатичен несмотря на то, что был несколько напористым и не особо считался с чужим мнением. И что со временем он мог стать ему не только родственником, но и, возможно, другом. По отношению к Анне Павел был тоже настроен доброжелательно. Что ж, у Анны мог появиться еще один дядюшка. Он предполагал, что Павел, будучи человеком широких взглядов, не воспримет новую родственницу как безумную или проклятую, если к Анне вернется дар, да и не позволит другим злословить о ней. А это для него очень много значило. Что касается Александра, он слишком мало говорил с ним и мог составить о нем только поверхностное мнение. Но было ясно, что он — человек добродушный, незаносчивый и также не отягощенный условностями света, иначе бы он никогда не сказал Штольману о его возможном родстве и тем более не назвал его кузеном. Конечно, Александр будет в Петербурге только наездами, но, возможно, и у Анны наконец появится приятель… Пока он не будет пугать Анну предстоящими переменами в их жизни, ее нужно будет постепенно подводить к этой мысли. А для него самого новая жизнь уже началась. Да, а где же Анна? Хотя они с ней не договаривались, как долго она собиралась гулять, он уже начинал беспокоиться, как бы с ней чего не случилось. Так и есть. Анна пришла в слезах. Вот идиот, зачем отпустил ее одну?? — Аннушка, что случилось? Тебя обидели? — Яков Платонович вытер слезы с ее лица. — Нет, — покачала она головой. — Я ридикюль или потеряла, или у меня его украли. Села на скамейку в Летнем саду, потом пошла дальше, а ридикюля уже не было, или забыла, а его кто-то подобрал, или украли… — И чего ты так расстроилась? Денег ведь там немного было. — Не из-за денег. Мне ридикюль дядя на именины подарил. Жалко. — Ну если на именины, тогда, конечно, жалко. — Да еще я себя такой дурочкой чувствую… У меня муж — начальник сыскного отделения, а я — такая разиня… Штольман засмеялся. — Яков, отчего тебе смешно? — Аня, это Петербург. Здесь воруют у всех. Думаешь, меня не обворовывали? — Тебя? Полицейского? Не может быть, — не поверила Анна. — Да, было такое. На мне же не написано, что я — полицейский. Однажды бумажник вытащили, когда я пьяный был, — признался Штольман, — не почувствовал даже. Я тогда в трактире засиделся, а утром, когда на службу собирался, обнаружил, что бумажника нет. В трактире я, естественно, расплатился, значит, его вытащили по дороге домой. А там идти минут пять. — И, конечно, не нашли… — Сам нашел. Там не только меня одного обчистили. Просто за пьяными шли следом, и, если они были в приличном градусе, крали у них бумажники и не только. Бумажник я себе вернул, без денег, конечно. Но хоть вора на каторгу отправили. Хочешь, потом пойдем поищем твой ридикюль? Я найти его не обещаю, но попробовать можно, — он знал пару мест в Летнем саду, где ворье скидывало кошельки, вытащив из них деньги. — Да, давай попробуем. Ты извини меня, что я тебе опять проблемы приношу… — Аня, какие это проблемы? Это — мелочи жизни. На тебя никто не напал, не обидел — это главное. А если ридикюль не найдем, купим тебе новый. — Я тебя расстроила своей глупостью? — Аннушка, я просто думал, что случилось что-то серьезное. Слава Богу, ничего. — Я со своей потерей совсем забыла тебя спросить, как у тебя прошла встреча с Павлом. — Все хорошо, вот оставил мне снимок князя… — Как же ты все-таки похож на него! — посмотрела Анна на карточку. — Вот таким ты и будешь через много лет… — А это его письмо, почитай… Письмо читать Анна не хотела, ведь это было личное послание Якову, но он настоял. — Что ты обо всем этом думаешь? Анна пробежала глазами по листу и прикрыла рот рукой: — О Господи! У них действительно была всего одна ночь, как и сказал Дмитрий в моем сне… Не было никакой длительной связи, тайных свиданий и двойной жизни. Только одна ночь. Должно быть, они и правда очень любили друг друга, если после этого появился ты. У твоей матушки только и была отрада, что ты, раз она не могла быть со своим Дмитрием. — Аня, я знаешь, что подумал? Она умерла от тоски… В букальном смысле этого слова… С любимым у нее быть не получилось. А с нелюбимым жить было в тягость, а после моего рождения при его отношении к ней и ко мне и вовсе как в кошмаре. Наверное, она постоянно думала о Дмитрии, да еще я, похожий на него как две капли воды, был постоянным напоминанием о ее несчастной любви… Как говорят, умерла от разбитого сердца… — Если это так, то это очень трагично. Вообще вся ситуация трагичная. Если бы отец разрешил Дмитрию тогда жениться, ничего подобного бы не случилось… — Нет, Аня, не совсем так. Если бы Дмитрий поступил так, как следовало бы, ничего бы не случилось. Да, отец был против его женитьбы. Но он мог жениться тайным браком и все же быть со своей любимой женщиной. Ну узнал бы отец об этом потом и что бы он сделал? Действительно лишил Дмитрия всего? Так если судить по тому, какая он был мразь — Анна, извини, но другого слова у меня для этого недочеловека нет — то он мог сделать это по любой причине, точнее всю жизнь его этим шантажировать. А ведь это в принципе так и было. Дмитрий до пятидесяти лет должил и все на отца оглядывался, плясал под его дудку. Разве это жизнь? А если здраво рассуждать, то как он вообще мог это сделать? Что Дмитрий был слабоумный или сумасшедший? Или отец собирался объявить его незаконнорожденным? Мол, нагулянный сын не может ничего наследовать? Не думаю, чтоб старик пошел на скандал. Лишить князя наследства — это был бы не меньший скандал, чем если бы Дмитрий попытался признать меня. Я более чем уверен, что это был просто шантаж. Просто отцу нравилось им манипулировать, чувствовать свою власть над ним, смотреть, как тот мучается, как, впрочем, и другие… Ведь он по сути ни одного из своих сыновей не любил, ни одного из пяти. Я тебе потом как-нибудь расскажу. И никаких угрызений совести по этому поводу. У Дмитрия хоть перед смертью хватило смелости признаться, что он — мой отец. Написал мне письмо да еще мне вон какой подарок оставил… Теперь у нас с тобой будет своя квартира в Петербурге. — Яков, ты же бы ее не принял, если бы был один? Это из-за меня? — поняла Анна. — Скорее всего, не принял бы. Да, ты права — из-за тебя. Точнее, для тебя. Аня, я хочу для тебя лучшего, что возможно. У меня никогда бы не было возможности иметь собственную квартиру в Петербурге, я не миллионер, не промышленник, я обычный полицейский, хоть и довольно высокого чина. Почему я должен лишать тебя того, что я могу тебе дать? Это было бы неправильно. И не отговаривай меня. Я так решил. Думаю, ты понимаешь, что теперь мне нужно будет подавать прошение о переводе на новое месте службы в Петербург. Только когда его удовлетворят, я сказать не могу. Возможно, придется ждать несколько месяцев, пока не появится какая-нибудь должность для меня. А сейчас давай сначала пойдем в Летний сад поищем твою потерю, а потом посмотрим квартиру. В саду Анна показала Штольману скамейку, где сидела. Через пару минут он принес ее пропажу. Анна повеселела: — Яков, ты у меня такой участливый муж, ну и, конечно, прекрасный сыщик. — Аня, я просто знал, где искать, — честно сказал Яков Платонович. — Это места известные. Раз ты успокоилась, давай двинемся смотреть квартиру, которую мне оставил его Сиятельство.