Женщины часто занимаются sex

Она всхлипывает, пытается сдержать рыдания и ощущает лишь пустую дыру в груди. Ее рвущиеся края стараются закрыться, залатать это отверстие, но удается очень плохо. Карен не уверена, что всех заплаток мира хватит на то, чтоб зашить еще в детстве образовывающееся отверстие посередине солнечного сплетения. Конечно, рядом был Кенни. Кенни закрывал ее, как мог, зализывал, будто собака, ее рану и смотрел сочувственно, потому что помочь не получалось. У него самого она давно образовалась как вакуум, не позволявший чужого вмешательства. Лишь изредка младшая МакКормик замечала то, как длинные смуглые пальцы, привыкшие держать сигарету, но не чью-то душу, тянулись туда, пока брат позволял. Наедине, откровенно, интимно. Карен старалась не замечать этого. У МакКормик самой обезображенные края дыры трепыхались при виде нее. Возможно, слабость к Такерам у них была родственной. Она не хотела об этом задумываться. Слишком сильно они сливались с братом в один образ побитых жизнью детей. Лежав в его объятиях, порой становилось трудно понять, где пятна от ее слез, а где — от его. Отец бьет мать внизу. Громко и сильно кричит, буянит и, кажется, роняет тарелку. Мать издает какие-то срывающиеся всхлипы, хрипло что-то орет в ответ, но у нее не получается договорить. Карен вздрагивает на каждом слове, старается не слышать, вжиматься в парку Кенни и представлять, что она не здесь. Ей так плохо. Ей очень хочется вмешаться, но она знает, что как только выйдет, то даже не посмеет слово отцу сказать. Голос пропадет, дрогнет на важном моменте, и она так и встанет посреди комнаты с большими оленьими глазами. Тогда Кенни уведет ее, а родители сразу забудут, будто ничего такого нет. Будто у их дочери не текут слезы ручьем. Будто все это нормально. Она всегда была такой слабой и беспомощной, всегда нуждалась в брате и никогда не могла дать ему тепла взамен. Ее собственный огонек свечи в душе горел еле-еле, так что подуй — и он мгновенно погас, не протянув и струйки дыма после себя. Наверное, так и сама Карен; исчезни она в один день — ничего от нее не осталось. Ни родители, ни братья, ни друзья, ни одноклассники, ни случайные знакомые, ни соседи и безликие люди в толпе… Потому что она была маленьким человеком, серым незаметным заношенным, как собственная куртка. У Карен есть крохотные мечты, крупицы глупых мыслей в голове, липучки страхов и комплексов, а еще гиблые замерзающие в глубоком детстве ростки любви. Только два прорастают наружу, один тщательно подкармливает брат — другой… Другой вылезает сам из рыхлой болотистой почвы как сорняк. Он совершенно бесполезный, ненужный и не имеющий перспектив, лишь сосет из нее силы, но Карен милосердный человек, а еще очень эгоистичный внутри. Если прорастает в ней что-то, то не может она вырвать это с корнем, пускай и залезает оно на братский цветок. Ведь у Кенни тоже не один побег, а целая уйма! У брата есть товарищи, лучшие друзья, любовь. У Карен нет этого, есть сорняк, но она тоже очень-очень им дорожит. На самом деле, раньше его не было. Ей стало четырнадцать, а в таком возрасте это уже сам человек становился зачатком еще одной единицы в системе вообще. Карен это не совсем понимала, но помнила из слов учительницы по обществознанию. В четырнадцать у нее появлялись какие-то права, формировались определенные вкусы, а также начинали играть гормоны. Для Карен это были странные слова в сложных предложениях, да и вообще являлась любовь для нее очень непонятной вещью. Кенни обожал ее, а еще Крэйга, но не родителей, а вообще-то должен был. Карен — тоже, и мама с папой — друг друга, но любовь была у них странная и неправильная. Настолько, что муж в итоге избивал собственную жену, а та терпела из года в год, даже не задумывавшись об уходе. Пару раз она спрашивает у Кенни, а как это так, что два, кажется, любящих человека, живущих вместе, дерутся. МакКормик избегает прямых ответов, ему тяжело. Карен это знает, потому что брат никогда не хочет сваливать на нее сложные для понимания ребенка вещи. На нее выливают это в школе, когда одноклассники в младших классах дразнят ее. Она нищенка, а родители пропивают жизнь собственного ребенка. Кто-то говорит, что ее брат оказывает сексуальные услуги за деньги. Рассказывают, что ее другой брат колется. Ее спрашивают о том, трахает ли отец их мать прямо на глазах. Карен всегда мотает головой, тупит взгляд и отворачивается, а ответить что-то стоящее у нее не хватает сил. Вообще это все ложь, а если и правда, то Карен об этом ничего не знает. Она не любит думать о проблемах. У нее нет стержня, за который можно обхватиться, кроме этой же семьи, Кенни, даже завистливые мысли о котором вызывают безмерные стыд и чувство вины. С Кевином они не так близки. Карен не винит его за это. Старший брат тащит их на себе, у него тысяча и одна подработка, и чудо, если он ночует дома. Да и человек он куда более закрытый, чем Кенни. Тот объясняет это тем, что ему перепадает больше всех. В таком случае ей вообще плевать, что говорят о Кевине. На самом деле эти издевки скоро кончаются. Карен очень скучная жертва. Она почти не реагирует, не защищается и только смотрит. Обидчиков это обычно смущает. Кукла — весело только вначале, но чем больше издеваешься, тем неинтереснее становится. Бить в пустую дыру это попросту бесполезно, рука проваливается. Напрасная трата сил, неловкая и странная. В средней школе намного легче. Все вокруг смягчаются, перестают обзывать, иногда здороваются, просят или сами разрешают скатать домашку. Когда она рассказывает об этом Кенни, он отвечает, что это нормально. Он довольно посмеивается и отмечает, что предупреждает ее. Чем старше, тем легче, потому что детям свойственно быть жестокими, но уже к сознательному возрасту они начинают осознавать свои ошибки. Тогда в пример он приводит Эрика Картмана, но Карен это слабо убеждает. Это лишь одна сторона монеты. Карен начинают волновать другие вещи, а привлекать иные люди. Точнее, конкретный человек, ее сорняк, но она не хочет его так называть, потому что звучит очень некрасиво, а Руби Такер вполне себе симпатичная. Карен знает, что это не ее имя, только прозвище, да и она не решается называть ее по-настоящему, интимно и сокровенно. Вообще-то они подруги, если это можно так назвать. Пару раз Руби заступается за нее, они сидят вместе за домашкой, Карен ночует у нее, но… Такер абсолютно равнодушная, циничная и сухая. Это не совсем точное определение, но она вообще не умеет анализировать людей, а потому ей достаточно и такого категоричного описания. Оно не мешает ее детской щенячьей влюбленности, безумно искренней, чистой и сердечной. Пару раз Карен задумывается над тем, а правильно ли это; любить человека одного с тобой пола, но не видит в этом проблемы. Она скорее ощущает смутную неприязнь к мужчинам, не считая своих братьев. Они более грубы к ней, чаще оскорбляют наедине других девушек, а, после, лицемерно ластятся же к ним. В этом плане женщины ей кажутся честнее, а Карен вообще не любит вранье, но в итоге ей постоянно приходится лживо улыбаться якобы подруге. Она плохо выражает свои чувства к другим людям. Слова очень тяжело вылетают у нее через рот, постоянно застревают, и Карен сразу тушуется. Она вечно нервничает, смущается и запинается, особенно когда на нее смотрят. Людские глаза всегда очень требовательные. У Руби тоже настойчивый взгляд, ее злит медлительность, раздражает нерешительность, бесит заискивание. Под нее надо подстраиваться, выкраиваться, перешиваться заново, но… Карен саму себя склеивает с огромным трудом, а стать кем-то другим ей кажется нереальным. В подружек Карен тоже играть не умеет, потому что с Руби нормально не получается, а больше у нее и нет никого. Ее главные должности — нищенка и сестра, а больше ничего и знать про нее не надо. Ни про дыру в груди, ни про сожаление, ни про эгоизм, ни про зависть, ни про дурацкую влюбленность, потому что ничего Карен с этим не может сделать и не будет. *** Она опять проспала. Карен понимает это, когда старший брат мягко треплет ее по плечу. Она вяло стонет, приоткрывает глаза и пытается проснуться. Сегодня ей нужно прямо к первому уроку, но она уже пропускает половину. МакКормик хочет дрыхнуть и дальше, но Кенни, знающий ее расписание буквально наизусть, проведывает ее; ему-то ко второму.  — Соня-засоня, ты успешно профукала историю, если мне не изменяет память, — сообщает ей брат. Карен утыкается лицом в подушку, немного лежит так, но встает, потому что не хочет утомлять его ожиданием. Она стыдливо косится на свой кнопочный телефон, который опять вырубается. Это уже случается пару раз, так что на МакКормик начинают жаловаться учителя.  — Давай, иди умываться, а я сделаю нам завтрак, — в итоге предлагает Кенни и широко улыбается. Он уже полностью готов, только оранжевой парки не хватает. Они вместе выходят из комнаты, но он по направлению к кухне, а она в ванную. Это совершенно узкое пространство с бьющейся плиткой на стенах, холодным кафелем, трещиной на раковине, а еще целым полчищем мокриц в щелях. Карен ими не брезгует, даже воспринимает немного как неотъемлемую часть своей жизни. Еще одни ее питомцы, не считая тараканов. МакКормик быстро плескает воды на лицо и чистит зубы, разглядывая серое отражение в зеркале. У нее синяк под глазом желтеет, из-за чего теперь она смахивает на побивающуюся бомжиху. Даже обидно, что у Кенни следы от вечных драк сходят за пару дней, а у нее медленно наливаются темнотой, после, мерзко выцветают и расплываются отеком, долго всасываясь. Она спрашивает об этом у брата, но тот отшучивается, что на псинах все всегда быстро заживает. Карен этот ответ не очень устраивает, но она не подает виду. Она с быстрой неприязнью расчесывает бесцветные тонкие волосы гребешком со сломанными зубчиками, после чего собирает их в низкий конский хвост. Карен не очень нравится, как ее волосы смотрятся, когда она зализывает пряди, но распускать их ее смущает. Одежда у нее тоже не очень симпатичная, особенно по сравнению с девочками из ее класса, которые носят нарядные кофточки и блузки, глянцевые пуховички и дорогие сапожки. У нее же есть линялый свитер, широкие штаны с вытягивающимися коленками, грубые ботинки и куцая темно-зеленая куртка. Влезать в них Карен тоже не очень нравится, но ничего другого не остается. Все равно она себя редко в зеркале рассматривает. В комнате она только переодевается и запихивает без разбора учебники и тетради в черный мальчишеский рюкзак, рвущийся в парочке мест. Он раньше принадлежит Кенни, но тот забирает себе старый Кевина, а этот отдает ей. Карен он, в принципе, нравится, потому что это куда лучше, чем ее детский розовый со времен начальной школы. Заходя на кухню, она бесшумно идет мимо гостиной. Телевизор выключен, отец дрыхнет, сжимаясь в комок на диване, а на полу воняет лужа блевоты. Они оба знают, что папа будет ругаться, как только проснется и почует это, но тогда они окажутся уже в школе, а перепадет не им, а маме вечером. Это очень эгоистично и бесчувственно, но никто из них не хочет лишний раз бегать туда-сюда с тряпками, чтоб, потом, еще и провонять этим перед школой. Зато на кухне приятно пахнет жарящимся в яйце хлебом. Это вкуснее и сытнее, чем яичница, которой все равно не хватает на двоих. Карен помогает налить невкусный чай в пакетиках, а Кенни доделывает их завтрак. Тогда они присаживаются и едят. Ее живот благодарно урчит, и Карен жмурится от сочного вкуса на языке. В них почти нет соли, но ей все равно кажется, что это просто еда Богов.  — Вкусно? — весело уточняет Кенни. Карен согласно трясет головой.  — Еще бы, — посмеивается МакКормик и громко чавкает. Карен с булькающим сюрпаньем цедит чай. Кенни шутливо жалуется ей на обилие занятий, на чванливого Крэйга и на дерьмовую погоду за окном, мол, вдоль рельс уже невозможно ходить. Говорит он достаточно громко, не опасаясь, что отец проснется. Карен это знает, потому что тот всегда храпит минимум до обеда, если всю ночь пьет. Вообще завтракают они достаточно быстро, опять же, из-за того, что не любят долго проводить время дома вне своей комнаты. На открытом пространстве всегда опасно, и эту привычку уже не стереть из их подсознания. Они выходят на улицу, где все еще довольно сумрачно. Под ногами непонятная каша из грязи, опадающих листьев и мусора, хотя Карен ее толком не замечает, равнодушно наступая на нее ботинками.  — Вдоль рельс? — уточняет она. Это был наиболее короткий путь до школы.  — Не-а. Я с Такером собирался встретиться, ну и с остальными пацанами получается. Карен немного обидно, потому что идти в одиночестве ей не хочется. Видимо, Кенни сразу чует, что она поникает, а потому предлагает пойти с ним. Она быстро соглашается. Более длинная дорога пролегает через остановку. Для этого им нужно сначала долго и нудно идти вдоль улицы, сворачивать пару раз, чтоб, в конце концов, увидеть в паре метров неприметный автобусный знак.  — Сейчас я быстренько сбегаю до ларька, окей? Подожди возле остановки, — просит Кенни, наклоняясь к ней и улыбаясь. Карен вообще-то хотела бы сходить с ним, но она решила не спорить, а потому тихо кивнула и слегка приподняла уголки губ, чтоб не беспокоить брата лишний раз. Тот немого неуверенно отстранился, но вновь начал улыбаться, после чего отвернулся и сорвался с места, громко и приветливо окликнув товарищей. Карен же бредет дальше прямо до остановки, и ей не нравится чувство, возникающее в груди. Сквозной ветер гуляет в ее отверстии, которое почему-то пусто как никогда. Нет, она любит Кенни; ей важно, что у него есть друзья, но…у нее, кроме него, никого нет. Брат стоит на остановке всегда с друзьями, а она одна. Он слушает их подколы, а она — как ветер ерошит ветви елок позади. Возле ларька они возятся довольно долго. Наверное, курят. Карен знает, что Кенни не любит доставать сигареты при ней. Он вообще никогда не ругается, не матерится, не курит, ничего не делает, когда она рядом. Карен понимает, что это всего лишь забота старшего брата, но…она ведь уже не ребенок. Она прекрасно осознает, какой Кенни на самом деле, но вряд ли он видит, что представляет собой она. Карен не успевает додумать, потому что цветастая компания курток начинает приближаться. Там почти вся толпа, и МакКормик сразу нервничает, потому что друзья Кенни все такие взрослые и классные.  — Заждалась? — со смешком, но все равно слегка виновато, уточняет Кенни. Карен мотает головой и чувствует, как от них всех разит дымом.  — А ты че не в школе? — внезапно спрашивает у нее Крэйг. — Триша давно уже свалила, если не ошибаюсь.  — Проспала, — неловко объясняется Карен.  — Твоя школа, Кенни, — вздыхает Токен позади.  — Вся в брата, — кряхтит Картман, откусывая шоколадный батончик. — Главное ебанутой не стань. Кенни пихает его в бок, и Эрик начинает визжать, ругаясь на него. У них начинается странная словесная перебранка. Ред, единственная девушка в компании, закатывает глаза и ободрительно улыбается ей, отчего Карен становится немного легче. Она вообще хорошая и красивая, похожая на героиню какого-нибудь мультфильма. Карен нравятся ее красные волосы.  — Мы так до школы не дойдем, — назойливо подгоняет всех Кайл. — Стэн, хватит дрыхнуть на ходу! Карен почти с удивлением поворачивается на парня, которого вначале и не замечает. Он, заматывающийся в полосатый шарф по уши, действительно вяло хлопает глазами, которые постоянно подводит карандашом. МакКормик хочет сказать ему о Феркле, но у нее не хватает духу и смелости влезть в разговор, потому что с Маршем моментально начинает трещать Кайл, перебрасываться шутками Крэйг и обсуждать домашку Кевин. Все они такие громкие, пестрые и яркие, что у Карен чуть голова кругом не идет. Ей с трудом удается улавливать смысл всех их фраз. Она хочет просто застыть посреди дороги, чтоб вдуматься в содержание, но Кенни ей не позволяет, крепко держа за руку. Он тоже активно участвует в диалоге, но время от времени поворачивается к ней, чтоб подмигнуть или спросить, все ли в порядке. Будто Карен ответит ему как-то иначе. Такой толпой они кое-как доходят до школы, где уже минут пять назад раздается звонок. Коридоры пустуют, но компанию Кенни это особо не заботит. Они все невероятно наглые и легкомысленные.  — Так что там у тебя? Физ-ра? — уточняет у нее брат.  — Кажется, да, — кивает Карен и осознает, что идти туда совершенно не хочет. Она заявится с опозданием, физрук обязательно наорет на нее, и ей придется отчитываться под липкими взглядами одноклассников. Тем более, Карен вспоминает, что забывает форму. Сидеть на скамейке или прогуливать — неважно. Лучше пропуск, чем лишняя двойка.  — Ну чего вы там застряли? — фыркает Картман, протискиваясь к лестнице. Кенни просит минутку и снова поворачивается к ней.  — Ты не хочешь идти на физ-ру, да? Карен слабо кивает.  — Можно я посижу с вами? Я буду тихой, — ей очень неловко просить, но она решается на это и молится, надеясь, что брат разрешит.  — Конечно. Я попрошу учителя, — позволяет Кенни, и Карен выдыхает от облегчения. Они поднимаются на третий этаж, где некоторые закидывают куртки на подоконник, а другие так в них и заходят; в их школе достаточно холодно, чтоб большую часть времени сидеть в уличной одежде. Кенни вот тоже никогда не снимает парку, только расстегивает, как и Карен свою.  — А что, мелкую с собой тащишь? — уточняет Крэйг.  — Ага. Пусть посидит с нами. Что ей делать на физ-ре? — фыркает Кенни. Крэйг смотрит на нее скептически, и Карен некомфортно под этим взглядом, но она ничего не говорит. Все равно это длится не так долго, потому что они сразу же заходят в класс. Учитель смотрит на них очень недовольно, но Кайл рассыпается в извинениях, а Кенни и Клайд умоляют помиловать. Это забавно и смахивает на клоунаду, а еще работает, потому большинству разрешают присесть, кроме Кенни.  — Да она просто посидит с нами! Карен тихая: она мешать не будет, — говорит, будто клянчит, брат, и Карен краснеет, когда все его одноклассники начинают смотреть на нее. — Ну пожалуйста! Я даже на уроке работать буду! Учитель прыскает, будто не верит в это, но сесть разрешает. Карен тихо семенит за последнюю парту и присаживается возле Кенни. Его одноклассники еще время от времени кидают на нее взгляды, но вскоре их внимание обращается на доску. Точнее, внимание только половины, потому что другая начинает нагло засыпать. Из них она отмечает с удивлением Кайла и с меньшим шоком Крэйга, Клайда, Токена, Твика и Кевина, которые мирно посапывают на задних местах. Кенни рядом тоже зевает, но держится и иногда отвечает на вопросы. Карен пытается послушать материал, что они проходят, но человек как биосоциальная система ее мало волнует. Урок она проводит за тем, что лениво рисует кривые цветочки на листке, который вырывает из тетради по истории. Занимаясь этим, МакКормик внезапно осознает, что вообще-то все остающиеся уроки просто ужасны, не считая химии, потому что ее она еще может потерпеть. Так или иначе, сидеть ей в школе совершенно не хочется.  — Что у тебя дальше? — шепотом интересуется Карен у Кенни.  — Ничего такого, на что я бы собирался идти, — не отрывая взгляда от доски, отвечает он.  — Я хочу с тобой. У Кенни был очень пораженный взгляд округлившихся глаз.  — Так, нет. Вообще-то ты должна… — он не успевает закончить, потому что на него шикает учитель. Карен сникает и внезапно понимает для себя, что ее любящий, обожающий брат никогда не позволит ей дать слабину, пойти на поводу желаний и как-то откосить от привычного плана. Она не винит его, потому что делает он это ради нее, ведь тоже так когда-то начинает самоуничтожать свою жизнь, но… Карен сама должна принимать решения. Когда орет звонок, быстро сбежать не получается. Она для этого слишком неуверенная и зажатая, чтоб вылететь из класса моментально, а потому Кенни останавливает ее за локоть.  — Карен, я просто не хочу, чтоб ты совершала ошибки. Я же знаю, что у тебя и так проблемы с учебой, — четко объясняет он ей. У него очень грустные и жалостливые глаза. Карен видит, что ему больно. Не просто смотрит, а знает и понимает. Кенни тоже плохо оттого, что он взваливает это бремя на нее. Она не умеет отказывать своему брату.  — Прости. Я пойду на уроки. Он слегка расслабляется, после чего нежно обнимает ее, прижимая к себе. Из класса они выходят вместе, и на Карен продолжают смотреть. Ей уже не терпится уйти из компании брата, но она вспоминает, что хочет кое-что передать Стэну. Тот стоит мрачной большой тенью возле Кайла, придерживая куртку подмышкой.  — Стэн, — неловко окликает его Карен. Марш с легким удивлением угукает, приподнимая сонный глаз, который, наверное, очень долго перед школой красит. Карен смущает говорить с ним, как и с большинством других друзей Кенни.  — Феркл искал тебя вчера. Кажется, ему было что-то нужно.  — Кто? — с непонимающим фырканьем вставляет слово Кайл. Стэн, что-то перебрав в голове, приобрел более осмысленное выражение лица и кивнул.  — Он с тобой в классе, кажется?  — Да.  — Передай ему, пожалуйста, что я могу с ним поговорить после занятий, — в итоге просит ее Стэн. Несмотря на то, что Марш выглядит так мрачно, он всегда разговаривает довольно дружелюбно. Карен постоянно забывает об этом, хотя он один из самых адекватных ребят.  — Крэйг, мы идем на… — закидывает руку Такеру на плечо Кенни.  — Нет.  — Отлично. Мы проводим тебя до кабинета? Карен скомкано бормочет о том, что вполне сама способна дойти. Кенни кидает на нее внимательный взгляд, но не настаивает. Он хочет ей доверять, и она этому благодарна. Оставшись на третьем этаже, она смотрела, как брат и его друзья исчезали, спустившись вниз по лестнице. Свое обещание она нарушать не хочет, а потому Карен предано ждет возле кабинета появления своих одноклассников. В основном она ищет Феркла, ведь ей все еще нужно передать ответ Стэна, но того все нет и нет, а остальные прибывают, так что в конце она начинает подозревать, что Смит и вовсе не придет. Это заставляет что-то внутри волнующе трепыхаться, и она сбегает вниз по лестнице, где случайно влетает в Филмора. Это довольно больно, потому что Карен врезается на скорости, а Андерсен оказывается очень твердым. Плечо начинает пульсировать, но она не придает этому значения, как и извинением Филмора, хотя должна вообще-то просить прощения она.  — Ты не видел Феркла?  — Кого? — ляпает тот, но тут же поправляется. — А, все, понял. Гот который?  — Да!  — Ну, он с физ-ры умчался на первый этаж, а дальше — не знаю.  — Спасибо! — Карен огибает его большую фигуру и продолжает спуск. Ее вновь окликает Филмор.  — А зачем он тебе?!  — Передать кое-что! К счастью, он больше не задает вопросов, и МакКормик может спокойно проделать путь до конца лестницы, вторгаясь в коридор на первом этаже. Она озирается по сторонам, Феркла нигде нет, зато почти в середине вестибюля доносится звонкий голос брата. Итак, ей нужно отыскать Смита и остаться незамеченной Кенни. Это не так уж и сложно, потому что Карен бежит к столовой, к черному выходу, и таки замечает черную макушку. Она хочет закричать ему, но ей страшно, что брат услышит. Вместо этого она проталкивается сквозь толпу, спешно семенит как мышка и пытается успеть. Еще чуть-чуть! Карен хватается за черную рубашку. Феркл отталкивает ее, и она чудом не падает назад.  — Стой, я!..  — Отвали! — почти рычит он. Его лица ей не удается рассмотреть — оно закрыто челкой, но она замечает красные кончики ушей и слышит какие-то рвущиеся вздохи.  — Феркл… — Карен все равно хочет передать, потому что это, наверное, важно. — Стэн…  — Нет, нет, нет! — Смит не орет, но шипит, словно сам боится повышать голос. Словно он тоже мышка, как и Карен. Он также хочет спрятаться в своей норе и не высовываться. МакКормик замолкает, отпускает рукав рубашки, и Феркл исчезает в дверном проеме. Так она плетется обратно, вяло и смиренно. Мышка-норушка, хорошая сестричка, тихоня и нищенка. Карен ощущает себя невероятно плохо, и это ново для нее. С другой стороны она нутром чувствует, что это нормально. Ей исполнилось четырнадцать, и надо было выбирать, где она встала — на пороге новой двери или очередной норки. Карен возле лестницы. Карен видит, как Кенни и его братва выходят из школы. Карен плетется наверх. Ее одноклассники не замечают ее, никто с ней толком не здоровается, и она подозревает, что начинает сливаться со стенами. МакКормик никогда не плачет, когда ее дразнят, но сейчас, пока ее и пальцем не трогают, у нее складывается такое впечатление, что она вот-вот зарыдает в голос. Дамба уже не выдерживает. Карен нервно выдыхает.  — Эй, ты только в обморок не грохнись. Ее так удивляет незнакомый насмешливый голос, что она на секунду забывает, что вообще-то хочет истерить, и смотрит на его хозяина. Перед ней стоит новенький канадец — Айк Стут. Карен сначала отшатывается, но, после, почему-то осознает, что от него угрозы нет. Он вообще выглядит очень позитивно с улыбающимися светящимися глазами и задористой улыбкой. Внешне он чем-то напоминает Крэйга или Стэна, но эта ассоциация скорее возникает из-за темного цвета волос на макушке этого парня. Он точно не мышка.  — Эм, я…  — Да не волнуйся ты так. Я просто прикалываюсь, — отмахивается Айк, сует руки в карман толстовки и…остается стоять с ней. Карен все еще не знает, как реагировать. Она собирается впасть в истерику, но вот возле нее тусуется новенький и замечает ее. Наверное, он просто приходит поиздеваться. Или ему вообще плевать, он говорит это из вежливости. Она не понимает, что это значит. У МакКормик пухнет голова, и она снова всхлипывает.  — Слушай, если ты асматичка, то скажи. А, стоп, если это правда, то ты не сможешь мне этого сказать, — почти со страхом говорит Айк, и Карен сама начинает пугаться, когда тот резко оборачивается к ней, пригибается и хватает за плечи. — Ну, давай, скажи мне, что ты не асматичка! У Карен не находится слов. Она открывает и закрывает рот. Лицо Стута, кажется, обеспокоенное, снова начинает светиться в щербатой улыбке, такой необыкновенной, что ее хочется запомнить и хранить в памяти долгие годы.  — Ну так ты задыхаешься в хрипах? Кстати, ты вполне могла бы упасть здесь без чувств. Я умею делать искусственное дыхание рот в рот, — он двигает бровями. Карен чувствует, как начинает стремительно заливаться краской.  — Я не… Не асматик, — с трудом шепчет она.  — Чего? — хмурит брови Айк и щелкает себя по уху. — Мой слуховой прибор барахлит. Я не совсем понимаю. Повтори, я не расслышал.  — Я не асматик.  — А? Говори громче, а то я слышу лишь шум!  — Не асматик я! — вскрикивает Карен и мгновенно зажимает рот себе ладонями. На них смотрят, но новенькому совершенно плевать. Он смеется и отстраняется, снова убирает руки в карман и встает сбоку.  — А я не глухой, но это было забавно, — признается Стут и хихикает. Карен ловит ртом воздух, часто моргает, не находя слов, и ее хватает на то, чтоб возмущенно хлопнуть ногой по полу. Это не поддается пониманию. Видимо, очередная издевка.  — Хватит смеяться, — с обидой просит она, почему-то чувствуя себя откровенной дурочкой.  — Ладно-ладно. Прости. Ты просто была на грани истерики, и я хотел тебя отвлечь, — теперь в его голосе не сквозит насмешки, и у Карен что-то вздрагивает внутри. Это так походило на Кенни, но…перед ней стоял не брат. Перед ней был Айк Стут, их новенький одноклассник с милой улыбкой, лучистым взглядом и добрым характером. Айк Стут, который замечает ее.  — Спасибо. Он поводит плечами, словно в этом и нет ничего такого.  — Кстати, я тебя на физ-ре не видел, да и вообще чет не замечал. Ну, в первый день это потому, что все тут незнакомые, и я даже не знал, на кого смотреть. Сейчас примерно также, но тебя я вообще не припоминаю, — слегка помедлив, делился Айк.  — Я проспала, — с легким стыдом почти шепчет она. — А на физ-ру мне идти не хотелось.  — Да, она у вас отстойная. Почему никого не волнует, что многим ученикам вообще некомфортно выполнять эти нормативы при своих одноклассниках? Типа есть ребята, которые подтянуты, и им дается это легко, но таких меньшинство, а остальные явно попросту стесняются. А еще это непонятное объявление вслух оценок. Я этого не понимаю. Карен слушает его, хлопая глазами. Она с ним согласна, хотя бы потому, что тоже не любит делать что-то, когда на нее смотрят. Да и на урок приходится ходить в открытых футболках и спортивных штанах, которые всегда слишком сильно стягиваются на теле, прилегают и ничего не скрывают. Если другие девочки этого как-то не замечают, то МакКормик, не вылезающая из своего безмерного свитера, боится сделать лишнее движение в специальной одежде. Все это ухудшает то, что их физрук мужчина.  — Д-да! Ты прав, — поддерживает его Карен и тоже делится некоторыми своими замечаниями. Айк солидарно улыбается в ответ.  — В Ванкувере такого нет. Вообще там школа… — он замолкает и морщит вздернутый нос, словно ему не хочется вспоминать об этом. — Неважно.  — Тебе здесь не нравится, да? — чутко улавливает МакКормик.  — Да. Они молчат некоторое время, пока звонок опять не подает знать о себе.  — Меня зовут Карен МакКормик, — зачем-то говорит она, когда толпа начинает всасываться в класс. Стут издает смешок.  — Я знаю. На следующих занятиях Карен сидит с Айком. Вообще-то обычно она крутится около Руби, но… Ей не хочется даже смотреть в ее сторону, потому что Стут такой яркий и свежий, другой. Он будто отдушина, словно на ее пороге открывают окно и впускают туда так внезапно солнечного зайчика. На уроках он не говорит с ней, потому что внимательно слушает преподавателей и все записывает, но иногда поворачивается и улыбается. Свет наконец-то орошает заболоченную почву. Они также разговаривают на перемене. Айк все еще ведет себя дружелюбно, он знает очень много, и Карен часто с позором для себя осознает, что не всегда может понять ход его мысли. Стут не смеется над ней, а, наоборот, тщательно поясняет моменты, которые она не может понять. Карен внимает его словам со всеми жадностью и рвением. Некоторые их одноклассники недоуменно косятся на них и не понимают, как это так. Карен хочет ответить им, но она сама без понятия, каким образом выходит все вот это. Ее жизнь встает на первую ступеньку, переставая быть фоновым аккомпанементом к приключениям брата.  — А кто твой партнер в задании по географии? — интересуется Айк перед химией. Карен рядом зубрит формулы, но вообще она рада больше поговорить с ним, чем корпеть над учебником. Стут, к слову, и так все знает, а потому, подпирая щеку рукой, разглядывает пасмурный пейзаж за окном. Она называет фамилию, которая Айку ни о чем не говорит, и вспоминает о Феркле.  — Феркл? — с каким-то странным весельем переспрашивает Стут. — Да, мы с ним пишем интересную работу. Она о женщинах и сексе. Карен рдеет.  — Что ты имеешь в виду?  — Это и имею. Это самое главное, что мы написали за урок, — посмеиваясь, рассказывает Айк. — Он смешной. Его весело дразнить.  — Дразнить? — тупо переспрашивает МакКормик, как обычно и бывает. — Мне кажется, это не так. Он очень серьезный.  — В этом и забава. Это он с виду такой мрачный, а на деле… — Айк щелкает пальцами, но улыбка начинает сходить с его лица. Карен не знает, стоит ли ему рассказывать о Феркле. Ему, кажется, плохо, и по-хорошему нужно узнать, что происходит, но…это не ее дело.  — Забей. Он просто мой партнер по проекту, ничего более, — сворачивает разговор Айк. Карен вообще-то интересно, но насильно вытягивать из Стута ей ничего не хочется, да и вряд ли у нее получится. Она уверенна, что если даже попытается выудить у него какую-то информацию, то провалится с треском. МакКормик ведь совсем не хитрая и коварная. Ее саму облапошить проще простого, но она верит, что Айк никогда не сделает ей больно. Он не такой человек, потому что, ну, не может злодей улыбаться так. Дальнейшие занятия проходят также комфортно, и Карен с каким-то трепетом думает, что мрачные мысли не посещают ее с того момента, как она начинает разговор с Айком. Обычно она настороженно сближается с другими мужчинами, если только это не ее брат или какой-нибудь достаточно близкий знакомый, но Стуту МакКормик доверяется так, будто он всю жизнь стоит за ее спиной, всегда готовый поймать, если она оступится. Это очень опрометчиво, но ведь ей ничего другого не остается. На биологии ее спрашивают, и Карен нервничает и заикается, пытаясь ответить. Она паникующими глазами водит туда-сюда, пока не ловит колдующий взгляд Айка, который одними губами ей говорит ответ, а она повторяет его. Счастье, учительница не смотрит на класс, а потому принимает скомканные объяснения и решает, что сойдет. МакКормик с дрожью валится на стул и, потом, долго благодарит Стута, который отмахивается и объясняет, что в этом нет ничего такого. Это просто помощь. Карен так не считает, но старается не лезть к нему с восторженным «спасибо». После уроков Айк предлагает пойти вместе домой. Карен этому только рада, потому что у брата еще продолжаются занятия, а плестись домой в одиночку ей не хочется. Это очень тяжело — брести вдоль грязных рельсов и даже не бояться, что ее может сбить неожиданный поезд. Это ведь ничего не будет значить. Разве что Кенни погрустит недельку, а, потом, друзья его обязательно вытащат со дна. Вот…теперь есть Айк, который хочет добираться до дома вместе с ней. Они идут вдоль по коридору, и МакКормик с удивлением отмечает, что со Стутом уже довольно много человек здоровается, хотя он буквально второй день в школе. Некоторые даже…машут рукой ей, внезапно замечая возле Айка и будто видя в первый раз в жизни. Все, кто его знает, очень яркие и красивые, так что Карен становится опять неловко и стыдно за свою засаленную курточку.  — Они все такие же, — говорит ей Айк, когда надевает наверняка какую-то модную двухцветную ветровку; снизу серая, а сверху синяя. — Каждый второй из них переживает, что одет как-то не так. А те, кто не переживают, не заостряют внимания на внешнем виде окружающих. Карен с пониманием кивает, но ей все равно немного грустно, потому что даже он весь такой стильный, особенно когда вытаскивает капюшон от толстовки и накидывает его на голову. Ему очень идет. МакКормик находит его внешность привлекательной. Еще он чистый и опрятный, будто его вырезают совершенно из другого места и прикрепляют сюда случайно.  — Я просто… — она вздыхает, потому что не знает, что говорить дальше. Может, и не надо ничего говорить. Она и есть «просто». Обычная нищая девочка, но об этом уже точно не надо говорить, потому что все и так это знают. По ней видно.  — Ты просто чудесная, — заканчивает за нее Айк и кивает, глядя на ее ладонь. — Можно? Ей приятно и непривычно слышать подобные слова, но вопрос кажется каким-то нелепым. Карен пожимает плечами, потому что намерения Стута ей, как обычно, видятся очень размытыми. Вот поэтому она вся покрывается румянцем от неожиданности, когда Айк берет ее за руку и переплетает их пальцы. Это так…странно, когда ее касается другой человек, но не для удара или попросту случайно.  — Ну все, теперь пошли, — говорит Стут и, сжимая ее пальцы в своих, более длинных и больших, двигается на выход из школы. Карен сначала семенит за ним, не жива, не мертва, пока щеки жжет от дикого смущения, но когда Айк разворачивается и говорит, что ей нужно идти, выпрямляя спину и поднимая голову, МакКормик приходится сделать так, как он хочет. Это не потому, что она чувствует себя безвольной куклой в тот момент, а лишь затем, что ей не хочется разочаровывать этого человека, который верит в нее. Карен старается улыбнуться ему так широко и светло, как только может. И Стут улыбается ей в ответ, загораживая вид на то, как злобно смотрит на них Руби Такер изо угла.