Мой дом Азкабан

В сумрачной камере на каменном полу лежало распластанное тело женщины в лохмотьях. Ее изможденное лицо было серым, черные тени залегли вокруг закрытых глаз. Всклокоченные грязные волосы разметались по выщербленным плитам. Откуда-то издалека раздавался пронзительный детский плач. Белатрисса Лестрейндж с трудом разлепила веки. — О, хвосторогу вам в зад, вы серьёзно?! — застонала она перекатываясь на бок в неуклюжей попытке подняться. — Теперь в Азкабан сажают детей?! Или это новая пытка?! Ответом ей был только неуемный рёв нового постояльца. Звук раздавался совсем близко. Сомнений быть не могло – за стеной, в соседней камере плакал ребёнок. Женщина прошлась по своему каменному мешку, потирая длинными когтистыми пальцами виски. Это невыносимо. Каждый день целоваться с дементорами ещё куда ни шло. Она почти привыкла. Но это! Это было выше ее сил. Плач не стихал ни на минуту. У пленницы в груди поднималась глухая ярость. Она припала ухом к каменной холодной стене и что есть силы стала лупить костлявым кулаком скользкую поверхность. — Заткнись! Слышишь? Заткнись! Я клянусь Салазаром, убью тебя, если ты не захлопнешь свою варежку! — визжала Беллатриса, разбивая тонкую прозрачную кожу на костяшках. Рёв стих, но лишь для того, чтобы через мгновение продолжиться с новой силой. Узница обессилено стукнулась лбом о камень. Потом ещё раз, и ещё – до тех пор, пока не почувствовала, как по ее лицу стекает теплая дорожка – вдоль заострённого носа и прямо на верхнюю губу. Она слизала красные капли и, причмокнув губами, прикоснулась к ссадине на лбу. Зашипев, Белла пнула напоследок стену и только сейчас заметила, что плач стих. — Я всегда знала, что умею ладить с детьми, — озвучила свои мысли заключённая. Здесь, в тюрьме, она приобрела дурную привычку говорить сама с собой. Чего не сделаешь от одиночества. Устроившись на своей койке, ведьма собралась было поспать, чтобы хоть немного восстановить силы. Только она смежила свои большие чёрные очи, крик за стеной возобновился. Узница вскочила с соломенного тюфяка и разразилась ругательствами. Тем временем дверь в камеру защелкала многочисленными запорами. Обед. Чёрная невесомая фигура в плаще вплыла в камеру. Дементор держал в своих непомерно длинных цепких пальцах оловянную миску с густой похлебкой и куском хлеба. Женщина, не дожидаясь пока он вплывет глубже, сама выхватила миску у тюремщика и отбежала в дальний угол камеры. — Всё! Уходи! После вас не согреешься! — бросила она чудовищу, макая хлеб в жижу и жадно откусывая крупные куски. Детский крик теперь было слышно из коридора. Это сводило с ума больше, чем все здешние поцелуи. — Да покормите вы уже этого выродка! — вскричала заключённая, раздраженно отбрасывая от себя тарелку. — Своими воплями он портит мне аппетит! Дементор развернулся в дверях и угрожающе направился к сумасшедшей женщине. Та вскочила со своего места и, не давая подойти своему мучителю ближе, всучила ему в лапы грязное ведро с нечистотами, служившее ей отхожим местом. — Я так и знала, что ты не забудешь забрать мой золотой дождик и драгоценные слитки, — язвительно хихикала заключённая. Если бы дементор мог, он бы устало закатил глаза. Этот концерт повторялся из раза в раз и уже изрядно поднадоел. Мрачный тюремщик наконец удалился с ведром. Женщина вновь принялась за еду, стараясь игнорировать навязчивый неприятный шум. Она почти доела свою скудную порцию, как вдруг детский плач перешёл в истеричный визг. Было слышно, как ребёнок задыхается. «Целоваться полез, ублюдок» – с отвращением подумала пленница, укладываясь на свой тюфяк. Она мычала себе под нос старую мелодию и наматывала прядь волос на палец. Это ее успокаивало. Женщина задремала, игнорируя захлёбывающийся визг. Через несколько минут, когда она почти провалилась в сон, дверь в камеру вновь отворилась. На входе парил дементор с тарелкой все той же отвратительной баланды. — Оу, добавка! — радостно вскинулась вечно голодная пленница и потянулась к заветной миске. Вместо того, чтобы отдать пищу, чудовище низко загудело и, схватив ее за руку ледяными пальцами, потащило в коридор. Женщина замерла от ужаса. Эти прикосновения не сулят ничего хорошего. Жгучий холод разъедает запястье, поднимается вверх по руке, растекается по венам, заставляя сердце сбиться с привычного ритма. Она впервые вышла из своей темницы. Но лишь для того, чтобы оказаться на пороге соседней. Дементор грубо воткнул ей в дрожащие ладони миску с кашей и подтолкнул в спину. — Я похожа на няньку? — узница резко развернулась на выход, отбрасывая с красивого исхудавшего лица чёрные лохмы. Тонкий длинный палец, покрытый струпьями, медленно указал на копошащееся в углу камеры существо, вокруг которого то и дело вспыхивали желто-зеленые искры. Женщина почувствовала, как из неё уходит что-то важное, и отпрянула от бестелесного тюремщика. — Всё! Всё! — раздраженно вскричала она. — Я поняла! Сгинь отсюда ко всем хренам! Дементор медленно уплыл за дверь, закрыв за собой все замки. Пленница выдохнула и повернулась к ребёнку, что смотрел на неё огромными глазами из своего угла и сучил худыми ногами в попытке забиться как можно глубже в укрытие. Подойдя ближе, новоявленная нянька увидела, что дитя возится в собственных нечистотах, перепачкавшись с головы до ног. Малыш уже не кричал, только таращился и слабо хрипел, закрываясь ручками. — Так, ладно, — вновь выдохнула Белла, обращаясь больше к себе, нежели к этому искрящемуся ребёнку. Она набрала немного каши в ложку и сунула ее в лицо малыша. Маленькое личико скривилось, и из горестно открытого рта вновь раздался пронзительный крик. Белатрисса швырнула ложку в миску и заорала прямо в это искаженное гримасой крика лицо: — Заткнись! Иначе, я придушу тебя! Ты мерзкий выкидыш! Замолчи немедленно! Ответом ей был лишь отчаянный вопль и полный боли и ужаса взгляд. Белла замахнулась раскрытой ладонью, но, мгновение поколебавшись, бессильно уронила руку. — Нет. Так не пойдёт. Давай заново, — зашептала она, отставляя тарелку и растирая разбитый лоб. Присев на колени возле малыша, она постаралась придать своему голосу самое добродушное звучание. — Привет, — улыбнулась ведьма. Голос ломался, тяжело подстраиваясь под ласковый шёпот. Малыш только хлопал своими глазищами, но хотя бы больше не кричал. Ободрённая результатом, ведьма придвинулась чуть ближе и осторожно протянула когтистую руку. Ребёнок вновь засучил ножками и уже приготовился рыдать. Его нижняя губа оттопырилась, тонкие бровки нахмурились, а глаза налились слезами. — О, нет, нет, нет... все хорошо... ччшшш... прошу, молчи, — зачастила Белла, — ты же видел этого чёрного ублюдка, он обещал мне свой поцелуй... Я не хочу, я устала... Женщина хныкала, как маленькая девочка, театрально вытирая несуществующие слёзы. Малыш вылез из своего укрытия и, чуть приблизившись, неумело погладил незнакомую тётку по спутанным волосам. — Ну вот! — искренне улыбнулась ведьма. — Теперь я буду вонять твоими какашками. Ответом ей стала робкая детская улыбка на перепачканном лице. — Меня зовут Белла. А тебя? Женщина устало потёрла лицо ладонями. — Эээ, вряд ли ты мне ответишь. Совсем за год одичала. Тянет меня на поговорить, видишь ли. — Бея, — пискнул мальчонка. Узница застыла от изумления. Этот тонкий детский голос стал подобен грому небесному не только для самой Беллатрисы Лестрейндж, а и для стен цитадели ужаса. Никогда прежде Азкабан не слышал детских голосов. Только стоны и проклятия. Только вопли боли и предсмертной агонии. Ведьма почувствовала себя так, словно в неё метнули оглушающее заклятие. Среди этого грязного, провонявшего насквозь каменного ящика было дико слышать своё имя из уст ребёнка. Вот уже год только глухой гул и шипение дементоров были единственными посторонними звуками, которые ей доводилось слышать. — Так, метёлка, давай-ка поедим, — словно опомнившись, Беллатриса заговорила притворно строгим тоном. Мальчишка, и правда, был похож на растрепанную метлу. Чуть отросшие волосы торчали во все стороны, в длинной челке серебрилась совершенно белая седая прядь. Он настороженно глядел, как Белла подносит ложку к его лицу. Ведьма замерла, опасаясь вновь испугать малыша резким движением. Но тому не потребовалось второго приглашения, и он с энтузиазмом открыл рот, а потом и вовсе забрал у женщины ложку, чтобы самому орудовать ею в тарелке. — А ты живучий, да? — риторически спросила Беллатриса, подперев худую скулу кулаком. Цепкий взгляд зелёных глаз обратился к ней со всей серьёзностью, на которую способен двухлетка. Маленький рот растянулся в трогательной улыбке, обнажая редкие молочные зубы. — Да, — звонко подтвердил малыш, наворачивая тюремную баланду и жмурясь от удовольствия. Ведьма молча глядела, как ест ребёнок. Мальчик сосредоточенно ковырял кашу, не совсем прицельно отправляя в рот паршивое варево. На ее глазах он уснул с коркой хлеба, зажатой в маленьких пальчиках. Прямо на каменном полу, в своём грязном, мокром одеяле он устроился калачиком и сладко засопел, причмокивая во сне пухлыми губками. Вездесущая тварь вскоре вернулась. В полной тишине дементор увел пленницу в соседнюю камеру. Там Беллатриса откинулась на жёсткой койке, чтобы урвать для себя несколько часов беспокойного сна до следующего визита своих мучителей. Она проспала совсем недолго. В этой дыре теряешь чувство времени. Час или десять минут – не понятно. Ее пробуждение было ознаменовано очередным приступом отчаянного детского плача. Женщина упорно гнала от себя неясное беспокойство. Она ворочалась на тюфяке, закрывала ладонями уши, но пронзительный визг просачивался меж пальцев и забирался в самый мозг, теребя там какие-то неведомые доселе нервы. Лестрейндж заметалась по камере. И вновь обнаружила себя стоящей у стены. Она закрывала глаза и видела, как там в углу бьется в истерике маленький мальчик. Ведьма нервно запустила руку в волосы и стала яростно накручивать на палец курчавую прядь. Незаметно для себя она замычала незатейливый мотив детской песенки. Всё громче и громче. Пока не запела в голос. За стеной, кажется, все стихло. И вдруг в этом звенящем безмолвии пленница ясно услышала горький зов, срывающийся на крик: — Бея!