Мой дом Азкабан

Для Беллатрисы Лестрейндж время стало подобно молнии. Каждый день – новая ослепительная вспышка. Ее мальчик рос в холодных казематах, не зная лучшей участи, и радовал свою названную мать поразительными способностями. Бессознательный Патронус маленького Брумми оказался прекрасным оленем, который невесомо проносился по тёмным коридорам, освещая дорогу своему маленькому хозяину. Мальчик не боялся дементоров, воспринимая их как досадную неизбежность. А вот бестелесные тюремщики опасались маленького волшебника. Они расступались пред ним, когда он выходил в коридор в одиночестве, но все же становились плотной стеной при его попытках провести с собой Беллу. Брум принял правила. В свои неполные пять лет он был очень смышлёным мальчиком. Возможно, сказывалось воспитание. Беллатриса читала ему книги, доставленные сюда контрабандой. Они много говорили. Ведьма с трудом подбирала простые слова для объяснения магических законов. Сама Белла пользоваться магией не могла, но это не помешало ей «на пальцах» обучить сына элементарной бытовой магии. Впрочем, умение мальчика поджигать и левитировать мелкие предметы не было ее заслугой. Но это заставляло ее гордиться и восхищаться юным волшебником ещё сильнее. Безумная ведьма составляла для мальчика весь его мир. В ней заключались вся жизненная мудрость и знания, которые Брум жадно впитывал. Внимал он и ее идейным убеждениям. Прислушивался к восторженным рассказам о таинственном Тёмном Лорде. Все это больше походило на сказки, но каждое слово, сказанное матерью принималось за чистую монету. Великий и ужасный Волдеморт виделся ему спасителем и избавителем, неким мессией, с приходом которого все человечество вздохнёт свободно, избавившись от всех тех порочных людишек, что пятнают честь настоящих волшебников. Игрушки не представляли для мальчика никакого интереса, но он трепетно хранил маленькую лошадку в горошек, что в первую встречу подарила ему тётя Нарцисса. Коробочка с карманным драконом, которого Брум назвал Огник, благоразумно была помещена в ящик стола после того, как ненастоящее животное подпалило вполне себе настоящим огнём ценную книгу. Развлечением мальчику служили занятия с матерью, прогулки по тёмным тюремным коридорам и редкие посещения дяди Родольфуса. Брум знал, что этот человек является супругом его матери, но воспринимать мужчину, как своего отца он не мог. Круглосуточное пребывание с Беллатрисой в их маленькой камере сроднило его с названной матерью и превратило в нечто единое и неделимое. Нарцисса всеми силами старалась облегчить быт маленького узника. В волшебной сумочке, помимо книг, в Азкабан было привезено самое необходимое: одежда, постельное белье, предметы личной гигиены, некоторые предметы интерьера. Теперь сырая камера больше походила на жилую комнату. Стопки древних фолиантов по темной магии и книг со стандартной школьной программой закрывали убогие стены почти до половины. Тёплый ковёр с длинным ворсом не давал ногам коченеть, и Брум с матерью часто лежали вдвоём на полу, соприкасаясь головами над очередной магической рукописью. Негасимые свечи, парящие над небольшим столом, создавали иллюзию уюта и домашней атмосферы. Несмотря на нежный возраст, Брум всеми силами оберегал мать. Он научился чутко спать, чтобы не пропустить посещение бесшумных инквизиторов. Он сопровождал Беллу в ванную комнату. Там он разглядывал унылый пейзаж за окном, пока мать в привычной спешке принимала ванну. Глядя на то, как взгляд ее чёрных глаз цепляется за кусок свободы, виднеющийся через грязное зарешеченное стекло, Брум решил во что бы то ни стало прорвать оборону дементоров и вывести мать на прогулку по острову. На изломе лета, когда после недолгого затишья волны стали вновь подниматься до верхних камней скалистого берега, словно набирая разбег перед осенними штормами, Брум все же смог прорваться с матерью на волю. Гнилые руки дементоров тянулись к ним сквозь голубой купол. Твари слетелись со всей тюрьмы, чтобы остановить отчаянных узников, но ни один из них не смог пробить волшебный щит. Под дикий вой и оглушительное шипение пленники прошли невредимые под защитой призрачного оленя через мрачные туннели и коридоры крепости. Брум без сил упал на чёрные камни, когда за ними затворилась крошечная железная дверь. Слишком большая нагрузка для пятилетнего мальчика. Беллатриса прижала к себе обессиленного ребенка и, стоя коленями на острых скалах, плакала от радости. Впервые за пять лет она вдохнула свежий воздух. Он врывался в лёгкие и кружил голову, похлеще любого зелья. И это сделал ее сын. Для неё. Он избавил ее от ежедневных пыток. Он сберёг ее от окончательного помешательства и спас от одиночества. И это именно он ценой своего здоровья и с угрозой для жизни протащил ее сейчас через весь Азкабан, чтобы дать возможность вдохнуть морской бриз. — Мама, тебе плохо? Почему ты плачешь? — обеспокоено спросил Брум, освобождаясь из объятий и заглядывая в глаза Беллатрисе. Даже сейчас, ослабший и болезненно-бледный, он боялся за неё. Брум всегда знал, что мама больна. Давно и неизлечимо. Ее перепады настроения, затяжные депрессии, сменяющиеся нездоровым весельем, манера говорить и держаться – все выдавало в ней некое душевное расстройство. Он сравнивал ее с уравновешенной Нарциссой, с холодным Люциусом и даже с безразличным Родольфусом. Никто из них не вёл себя подобным образом. Впрочем, болезнь матери ни коим образом не затрагивала Брума. Когда на Беллатрису находило помутнение, она скорей бы отдалась в лапы дементорам, чем позволила себе обидеть сына. Поэтому сейчас, видя ее слезы и отрешённый взгляд, устремлённый вдаль, мальчик по-настоящему испугался за мать. Белла словно вынырнула из забытья. Она поспешно вытерла слезы и взглянула на сына. — Нет, милый, всё хорошо. Просто... я так счастлива... Они долго гуляли по скалистому берегу. Беллатриса в своих черных одеждах с развевающимися волосами была похожа на лихую разбойницу. Брум любовался матерью. Этот огонь в глазах, гибкий стан и безумный заразительный смех... В этом была вся она. Солнце клонилось к горизонту, свет стал мягче, а облака окрасились в восхитительные закатные тона. Белла с непривычки устала и опустилась на камни. Вскоре нужно было возвращаться. Она хотела запомнить каждый отблеск на небе, каждую солёную каплю, упавшую на ее лицо, потому что выходить вновь из темницы она не собиралась. Слишком опасно для ее маленького Брумми. Ведьма подняла взгляд на мальчика, что стоял рядом. Такой большой. Такой взрослый и серьёзный. Совсем не похож на обычного пятилетнего ребёнка. Мантию Брума трепал ветер, его жесткие седые волосы почти не шевелились, застыв в привычном беспорядке. Беллатриса потянула его за руку, приглашая присесть рядом. Мальчик без сопротивления поддался, но не спешил выпускать ее ладонь. Немного помолчав, словно собираясь с духом, Брум тихо спросил, разглядывая мамины пальцы в своей руке: — Откуда я взялся? — Тебя дементор принёс. Я ведь тебе говорила, — улыбнулась Белла, но увидев серьёзный взгляд сына, поняла, что настал тот момент, которого она боялась. Ведьма набрала воздуха в грудь и шумно выдохнула, надувая щеки. — Ну... понимаешь, когда людям необходимо завести ребёнка, то мужчина и женщина... эээ... — Беллатриса подобрала в каждую руку по камню и многозначительно постучала ими друг о друга, надеясь, что сын всё понял. Брум засмеялся от ее внезапного смущения: — Я не про то, мам, — качая головой, улыбнулся мальчик — Об этом мне уже рассказал дядя Роди. Я имею ввиду, откуда я взялся здесь, в Азкабане? Белла по глазам видела, что это для него очень важно. Ему нужно знать. Ее сердце дрогнуло от жалости, и она, словно извиняясь, произнесла: — Я не знаю, Брумми, правда. Люциус пытался хоть что-то раскопать, но, как оказалось, даже он не всесилен, —женщина тяжело вздохнула. — Как бы ужасно это ни звучало, я счастлива, что ты оказался здесь. Неизвестно за какие заслуги мне досталась такая награда, — печально улыбнулась ведьма, поглядев в зеленые глаза сына. — А ты почему здесь? — спросил Брум, не разрывая зрительный контакт. Он хотел заметить, когда же в ее глазах возникает этот фанатичный блеск. Долго ждать не пришлось. Чёрные очи вспыхнули яростным огнём, и Белла быстро заговорила: — Я пытала их, Брумми. Сильно и долго. Живых людей. Я заставляла их страдать от Круцио снова и снова. Они сошли с ума. Но, знаешь... я ни о чем не жалею. Они были причастны к Его гибели. Если бы было нужно, я бы повторила. — Ты любила его, мама? — спросил мальчик, спокойно принимая известие о пытках других людей. Что ему до них? Беллатриса несмело кивнула, проглатывая горький ком, застрявший вдруг в горле: — Это было в прошлой жизни... А в этой жизни у меня есть ты. Представляешь, иногда мне кажется, что это не я. Беллатриса Лестрейндж, которую я знала, не была способна на такие чувства. Возможно, я давно сошла с ума, а ты – моя галлюцинация. И на самом деле я сижу в собственном дерьме и пускаю слюни в своей камере. Брум слушал с замиранием сердца. Он прижался к матери, убеждая ее, что он не плод ее больной фантазии. Они молча глядели на тёмную воду, когда Беллатриса, тяжело вздохнув, вновь заговорила: — Я очень хочу, чтобы Темный Лорд вернулся. И я верю, что это вскоре произойдёт, — ее речь становилась пламенной. — Тогда сбудется мое желание. Я надеюсь, что однажды смогу стоять рядом с тобой на платформе 9 и 3/4, провожая тебя в Хогвартс... Брум восхищался Волдемортом. Его сила, прошедшая через призму нездоровой любви Беллатрисы и увеличенная в тысячи раз, приводила мальчика в благоговейный трепет. Но в такие моменты, как сейчас, он ненавидел Лорда. За то, что мать все ещё фанатично предана ему. За то, что лишь в нем она видит спасение. Дядя Люциус несколько раз предлагал подать апелляцию в Визенгамот. Но основным условием было добровольное отречение от Тёмного Лорда. Беллатриса категорически отказалась от этого варианта, приняв его как оскорбление. Брум ненавидел нынешнее правительство из-за его жёсткой политики по отношению к его матери и таким, как она. Эти мысли были вложены в белокурую голову с раннего детства и плотно засели там, запутавшись в незрелых извилинах. В пять лет сложно разделить мир на полутона. Он всецело был на стороне своей матери, не осознавая, что уподобляется ей.