Мой дом Азкабан

— Ма! Ты видела? У меня почти получилось! — восторженно воскликнул Брум, разглядывая помятую железную кружку на изящной хрустальной ножке. С палочкой дело пошло значительно быстрее. Трансфигурация с каждым днём давалась ему всё лучше. Он повернулся к женщине, сидящей на стуле. Ее длинные чёрные волосы были заплетены в аккуратную пышную косу, просторное серое платье-рубашка скрывало болезненно худое тело. Взгляд Беллатрисы Лестрейндж был устремлён в одну точку, а рот беспомощно приоткрыт. На шее у ведьмы был повязан нагрудник, на который тонкими прозрачными нитями стекала слюна. Брум подошёл к матери и осторожно промокнул ее рот мягкой тканью. Незримая пуповина связала сына с матерью. Брум за четыре года привык ощущать постоянную слабость, недомогание и нечеловеческие головные боли. Белла же продолжала жить без пищи и воды. Он заботился о ней, как о маленькой девочке. Сейчас Брум управлялся с матерью, как заправская нянька. А тогда, четыре года назад, все это выглядело куда хуже. **** Семилетнего мальчика постигло жгучее отчаяние, когда, очнувшись у ног Беллы, он осознал, что стал жертвой жестокого обмана. Он умолял ее прийти в себя, целовал тонкие руки и острые скулы. Но на него лишь безмолвно глядели большие безжизненные глаза. Брум метался по камере, растирая ладонями слезы по лицу. Он, стоя на коленях, умолял Экриздиса явиться ему. Он угрожал стереть Азкабан с лица земли, но волшебник был глух. Будучи незримым для мальчика, призрак с усмешкой глядел на страдания ребёнка и не внимал ни мольбам, ни угрозам. Лишившись части своей силы, Брум оказался беспомощен перед древней магией крепости. Тоска и отчаяние накрыли ребёнка с головой, и теперь ему оставалось только научиться с этим жить. Спустя долгое время, когда волнения юного волшебника немного поутихли, а на их место пришло тупое смирение, Экриздис все же соизволил явиться ему. Брум только поднял глаза от свитков и безразлично уставился на неожиданного гостя. — Думаю, нам пора поговорить, — серьёзно заявил чародей, проплывая сквозь стену. Ответом ему было молчание. Вести беседы с призраком у мальчика не было ни сил, ни желания. — Ты доволен? — самодовольно усмехнулся Экриздис, указывая взглядом на Беллу, что сидела на кровати. Брум не оставлял ее лежать в одном положении. Он, как умел, разминал ей мышцы, придавал различные позы. Отчасти он делал это от скуки, но основной причиной была иллюзия жизни. Казалось, что сейчас мать сидит на кровати, потом пересядет на стул или приляжет отдохнуть. Он много читал ей вслух, разговаривал обо всем, что придёт в голову, и часто обнимал. Когда же призрак задал свой вопрос, Брум не знал, что ответить. Доволен ли он? О, да! Он счастлив, что его мать превратилась в живую бездушную куклу, с которой он играет в чаепитие, меняет наряды и причёски. Экриздис испытующе смотрел в глаза мальчику в ожидании ответа, но тот лишь сверлил его ненавидящим взглядом. — Что ж, мой мальчик, я выполнил своё обещание. Белла жива. Думаю, мы могли бы заключить мир. Мне, знаешь ли, не хватает наших бесед. Так недолго и умом тронуться от скуки. Брум прыснул безумным смехом: — Серьёзно? Тебе скучно? Разве мало ты повеселился?! Да она живой труп! — вскричал он, обличительно указав на мать пальцем. — Не этого ли ты просил? — наигранно удивился Экриздис. — Не этого! — рыкнул Брум, глядя своими жуткими сумасшедшими глазами исподлобья. Призрак попятился. — Ты же сам просил дать ей жизнь, но не душу... — развёл руками Экриздис. — Мне очень жаль, что ты мертв, — выдохнул мальчик, опускаясь на пол у кровати. Он зажал голову руками, пытаясь сдержать очередной приступ головной боли. — Я убил бы тебя... — прошептал Брум. — И нашёл бы способ оживить тебя вновь... чтобы убить! — он повысил голос и в конце концов сорвался на крик: — И снова! И снова! Слышишь?! Привидение молча исчезло, уплыв сквозь высокую дверь. В зелёных глазах Брума загорелся лихорадочный мстительный блеск. Нарцисса Малфой посещала Азкабан каждый месяц. Когда она впервые увидела, что стало с ее сестрой, она слегка побледнела, но ни жестом, ни словом не выдала своих эмоций. И лишь вернувшись домой, она безутешно рыдала на груди у растерянного супруга. Впервые лорд Малфой видел Нарциссу в подобном состоянии. Всегда холодная, чуть отстраненная, с неизменным самообладанием, эта женщина судорожно пила из его рук огневиски, захлёбываясь слезами в душащих спазмах. Зубы стучали о тонкий хрусталь, губы застыли в горестной гримасе – новая грань этой женщины открылась для Люциуса в такой тяжёлый момент. Он сопереживал ей, как мог, и, кажется, именно тогда полюбил ее ещё больше за ту неприглядную истерику и живые острые чувства. Но уже к ужину Нарцисса спустилась при полном параде. О ее потрясении напоминали только покрасневшие глаза да тёмные тени под глазами. Лорд Малфой в угоду супруге лично занялся изучением заклинания и ритуала. Время шло своим чередом, приближая всех участников драмы к главному рубикону. **** Брум прогуливался по острову, поглядывая на чёрные тени в вышине. Середина лета выдалась холодной – частые штормы и ливни непрерывно осаждали крепость. Прогулки с матерью пришлось прекратить. Мальчик теперь изредка выбирался из крепости побродить в одиночестве. Он кутался в мантию и щурил глаза от сильного ветра. Брум был погружён в свои тяжёлые думы, совсем не свойственные мальчишкам в таком юном возрасте. Через пару недель ему исполнится некогда заветные одиннадцать лет. Крупная белоснежная птица с чёрными глазами опустилась возле мальчика. Брум впервые увидел живую сову. Ее перья оказались мягкими, характер вздорным, а клюв очень острым. Посасывая прокушенный палец, волшебник одной рукой вскрыл послание. На желтоватом пергаменте знакомым каллиграфическим почерком было написано: «Дорогой Арлен, Эта сова прилетела в поместье Малфоев в поисках тебя. Я могла бы сама доставить тебе письмо, ведь скоро состоится наше свидание, но, я считаю, каждый ребёнок должен однажды получить сову из Хогвартса. Я перенаправила сову в Азкабан. Покорми ее и поблагодари. До скорой встречи. Нарцисса Малфой. » Брум вскрыл второй более пухлый конверт, на котором зелёными чернилами было выведено: «Малфой-мэнор, мистеру Арлену Бруму Лестрейнджу» Мальчик дрожащими руками держал пергамент, строчки прыгали, но ему удалось прочесть нечто очень волнительное: « ШКОЛА ЧАРОДЕЙСТВА И ВОЛШЕБСТВА «ХОГВАРТС» Директор: Альбус Дамблдор (Кавалер ордена Мерлина I степени, Великий волшебник, Верховный, чародей, Президент Международной конфедерации магов) Дорогой мистер Лестрейндж! Мы рады проинформировать Вас, что Вам предоставлено место в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс». Пожалуйста, ознакомьтесь с приложенным к данному письму списком необходимых книг и предметов. Занятия начинаются 1 сентября. Ждем вашу сову не позднее 31 июля. Искренне Ваша, Минерва МакГонагалл, заместитель директора!» Возможно, другой ребёнок при других обстоятельствах в другом месте прыгал бы от счастья, получив заветное письмо из магической школы. Брум же уронил на землю ворох листов и, зарывшись лицом в ладони, судорожно вздохнул. Горькие слезы неудержимо лились по щекам, ветер тут же высушивал их и трепал снежно-белые волосы, словно хотел утешить. Но нет утешения человеку, на чьих плечах лежит тяжкое бремя. Нарцисса явилась через неделю. Брум был искренне рад ее приходу. Один раз в месяц на протяжении четырёх лет он видел живого человека и мог поговорить тот недолгий час, что выделялся для свидания в этой тюрьме. Дементоры знали своё дело и уже спустя положенный отрезок времени нависали над посетителем, вынуждая того покинуть камеру. Но сейчас у них был целый час. Леди Малфой, как обычно, принесла с собой угощение: лоток с парой стейков, овощной салат, немного фруктов и большой кусок пирога. Есть нужно было быстро, иначе гниль покрывала свежие продукты уже к вечеру. Азкабан не терпел ничего живого. В ее зачарованной сумке также нашлась сменная одежда для Брума и Беллы, тщательно выстиранная и выглаженная домовиками. Пока мальчик жевал свой королевский ужин, Нарцисса рассказала ему о текущих делах: — Я отправила сову от твоего имени. Люциус подготовил все документы. Мы волновались, что из-за фамилии тебя могут не принять, но это же Дамблдор... его великодушие не знает границ, — усмехнулась ведьма. Будет сложновато поначалу, но ты привыкнешь. Первого числа прибудешь в Малфой-мэнор, поживёшь у нас до отправки в школу. Я привезла тебе порт-ключ, — с этими словами Нарцисса достала из сумочки очередной хрустальный шарик и положила на стол между книгами. Брум видел, как она тщательно избегает основной темы разговора, поэтому, дожевав яблоко и оставив от него лишь хвостик, он решился спросить напрямую: — А что с мамой? Нарцисса боялась говорить мальчику тяжёлые вести. Она скорбно покачала головой: — Она умрет. Нет ни одного заклинания или зелья, способного помочь ей. Ритуал на крови слишком силён. У нас всех было четыре года, чтобы свыкнуться с этой мыслью, — женщина достала из рукава платок и приложила к уголкам глаз. Несмотря на всю свою выдержку, свыкнуться с неминуемой смертью сестры ей так и не удалось. Брум стойко принял весть о горькой неизбежности. Он раньше каждый месяц ждал известий от Малфоев, но из раза в раз получал неутешительный ответ. А потом просто перестал ждать, перестал надеятся. Стало даже легче. Сегодня был последний раз, когда сердце мальчика ёкнуло и, казалось, остановилось – спасенья нет. Нарцисса понимала, что должна навсегда попрощаться с сестрой. Но никакая сила не смогла бы ее заставить это сделать сейчас. Сейчас, когда влажные глаза смотрят, пусть мимо, но хотя бы в ее сторону. Она тешила себя мыслью, что для Брума это будет избавлением. Мальчик был болезненно худ и слаб. Ровесник ее сына, он выглядел жалким заморышем. Белые волосы, бледная кожа, чёрные круги вокруг запавших печальных глаз – Нарцисса жалела Брума, понимая, что большая часть его жизненной силы уходит Беллатрисе, которую уже ничего не спасёт. Час пролетел незаметно. Дементор вплыл в темницу, вынуждая Нарциссу поспешно встать с места. Леди Малфой порывисто обняла тело сестры и, взяв ее лицо в ладони, поцеловала холодный влажный лоб. Она гнала от себя мысли, что это последняя их встреча. Хотелось сказать или сделать что-то уместное, но чёрная тень, парящая у дверей, наводила ужас. Ведьма сжала на прощание руку мальчика и, горько улыбнувшись уголками рта, удалилась из камеры. Брум остался с матерью в оглушающей тишине. Это безмолвие казалось осязаемым. Белла все так же сидела на кровати, вперив свой безжизненный взгляд в пустоту. Брум посмотрел на мать и сглотнул подступившие слезы Им осталась одна неделя. Нужно было успеть прожить целую жизнь за семь дней. **** Кресло-каталка давно стало их спутником в долгих прогулках. Дементоры не смели задерживать труп, а потому Брум с матерью беспрепятственно гуляли по крепости и ее округе. Целыми днями они пропадали то в библиотеке, то на прибрежных скалах. Под жалобные крики чаек мальчик читал Белле детские сказки, «Теорию трансфигурации» или «Основы стихийной магии». Он накрывал ей ноги одеялом и кутал плечи в шерстяную шаль. Дни неслись, как стадо обезумевших кентавров. Рассвет сменялся ночью каждый час. Брум сидел на камнях, облокотившись щекой на острые колени Беллы, и глядел, как занимается заря. Небо в огне. Море пылает. Мир рушится. А он в раю. Его рай у ног матери. Последний день начал свой неумолимый отсчёт времени. Сегодня ему исполняется ровно одиннадцать лет, а, кажется, что целая вечность. Не зная другой жизни, не ведая иных удовольствий, он находил своё счастье в этой женщине. И теперь должен покинуть ее. В горестных думах мальчик провёл весь день. Он ходил неподалёку, пробирался через скалы к воде, чтобы почувствовать холодные брызги на лице, коснуться морской пены. Это позволяло ему понять, что он все таки ещё жив. Брум обернулся у самого обрыва и увидел тёмную фигурку в кресле. Она сейчас была такой маленькой, высохшей, беспомощной. Но было время, когда эта красивая, смелая женщина лихо взбиралась на скалы, пугала дементоров своим безумным смехом и целовала его тёплыми ласковыми губами. Мальчик поспешил вернуться к матери. День промелькнул, словно магниевая вспышка, и вот закат уже поджигает облака. Брум поправил шаль на худых материнских плечах и поцеловал ее в прохладную щеку. Встав перед Беллой на колени, мальчик взял ее сухие ладони в свои и, заглянув в глаза, будничным тоном произнёс: — Мам, завтра я уезжаю. Я уже и вещи собрал. Поживу пока у тёти Нарциссы, а потом в школу. Надо ещё кучу всего купить. Я буду скучать по тебе... — голос подвёл и дрогнул, слезы наполнили большие зеленые глаза. Он прижал ее руку к своей щеке, поцеловал раскрытую ладонь: — Прости меня, мам. Я мучил тебя все эти годы. Это было жестоко. Я должен был отпустить тебя сразу. Но я так люблю тебя... — тихие слезы текли по щекам мальчика нескончаемым потоком. — Ты простишь меня, ма? — ее лицо дрожало, размытое сквозь призму солёной влаги, и Бруму на краткий миг показалось, что Белла моргнула. Эта иллюзия была такой желанной и оттого слишком жестокой. Новый приступ глухого отчаяния содрогнул его плечи в рыданиях. Мальчик встал с колен и, отступив на шаг, достал чёрную волшебную палочку. Он твёрдой рукой направил ее на мать: — Прости, что не сделал этого раньше... — выдохнул он. — Авада Кедавра!