Мой дом Азкабан

Когда за Нарциссой задвинулась каменная дверь, Брум сдавленно выдохнул. Он остался наедине с телом своей матери. Удивительно, каким хрупким может быть душевное равновесие. Ещё четверть часа назад он считал себя вполне вменяемым, теперь же всё летело к чертям. Боль, которую он придавил могильным камнем, вырвалась наружу и затопила разум. Мальчик мерил шагами тесный склеп, запустив обе пятерни в свои седые волосы. Мысли в голове устроили чехарду. Он убил ее. Своей пугающе-твердой рукой пустил зелёный луч прямо в сердце. Он похоронил её. Своими руками, стёртыми до кровавых мозолей, засы́пал землёй. Он едва не умер сам от горя, а теперь перед ним, словно с немым укором, лежит его мать. Как возможно, что тело Беллатрисы Лестрейндж не подвластно законам природы? Каменная дверь со скрипом отодвинулась в сторону. На пороге показалась целая кипа тряпья, но она вдруг вплыла внутрь, и Брум наконец заметил эльфийку. — Молодой господин не должен наказывать себя, — смущенно прошелестела домовиха, не поднимая глаз. — Эльфы наказывают себя, а не знатные господа... Брум только сейчас понял, что ногтями разодрал себе кожу головы. Лоб тоже саднило от красных борозд. Под ногтями была запекшаяся кровь. Он слишком ушёл в себя. Есть опасность, что однажды он не вернётся. Домовиха разложила одеяла, обустраивая постель для молодого господина, рядом поставила большую корзину с провизией и хрустальный графин с праздничным пуншем. Кланяясь и причитая, эльфийка щелчком длинных пальцев призвала маленькое круглое зеркальце на длинной ручке и поднесла его мальчику. Брум отвернулся. За его спиной раздался тихий хлопок. В склепе кроме него и Беллы больше никого не было. В одной из ниш, рядом с урной для праха осталось лежать зеркало. Это всё сейчас казалось таким неважным и мелочным, но рука сама потянулась к вещице, а когда Брум взглянул на себя, то в отражении увидел бесконечно измученного седовласого старца. Белые волосы у корней окрасились в красный, лоб поверх старых шрамов пересекали новые царапины. Темные круги под запавшими воспаленными глазами делали его похожим на ту женщину, что сейчас покоилась посреди склепа на ритуальном алтаре. Однако сходство было лишь в изможденности. Во всем остальном человек из отражения мало походил на свою мать. Брум вспомнил, как Снейп упорно вбивал ему в голову правду о его происхождении. И можно сколь угодно долго отрицать это, но истина останется неизменна. А что, если он признает его правоту? Вдруг Снейп смягчится и сможет хоть чем-то помочь? Впрочем, однажды один мертвый волшебник уже помог ему, и ничего хорошего из этого не вышло. Если бы он принял тогда смерть матери, ничего бы не случилось. Наверное, самым верным будет принятие всего, что даёт тебе судьба. Что, если Брум примет свое происхождение? Ведь он не станет после этого меньше любить свою Беллу. Но станет ли Белла любить его?! «Она – труп...» — зашелестело на краю сознания. «Это я – труп!» — гневно ответил он сам себе. Как он мог жить, дышать, улыбаться, когда она мертва? Как мог он похоронить в своей душе воспоминания о ней? Как могло что-то земное вытеснить её?! Зеркальце полетело в стену и осколками рассыпалось по каменному полу. Брум вновь запустил руки в волосы и яростно сжал их, раскачиваясь на полу. ***** Северус Снейп вышел из камина в поместье Малфоев, когда за последним гостем затворилась дверь и последнее облачко золы поднялось в воздух. Зал опустел, и теперь лишь эльфы шустро творили свою магию, наводя порядок. Люциус поприветствовал мрачного гостя и усадил в одно из светлых кресел в гостиной. Эльф тут же подал чай. Северус при каждом посещении этого особняка никак не мог отделаться от ощущения собственной чужеродности. Всё здесь казалось ему таким рафинированным, идеально-выдержанным – просто квинтэссенция аристкратии. И во всем этом великолепии сам Северус Снейп ощущал себя грязным пятном на чужом накрахмаленном воротничке. Он взял в руки белоснежную чашку из тончайшего фарфора. Его бледная желтоватая кожа неприятно контрастировала с глянцевой белизной сервиза. Снейп успел сделать только один глоток чая. — Принес? — нетерпеливо спросил Люциус. Зельевар молча вытащил из складок мантии свёрток серой упаковочной бумаги, перевязанный грубой бечёвкой, и протянул его Люциусу. Воровато оглянувшись, Малфой сунул свёрток в рукав и, как ни в чем ни бывало, присел к чайному столику. — В прошлый раз вылезла желтизна. Ужасно! — пожаловался он. — Я доработал формулу. Будет платина, — низко пробубнил Северус в чашку, отпивая горячий напиток с ароматом жасмина. — Ты позвал меня в Рождество обсуждать твой оттеночный шампунь? Люциус вновь огляделся по сторонам и приложил палец к губам: — Тсссс! Это мой натуральный цвет. Просто, сам понимаешь, нервы, седина лезет, и на подушке я нахожу больше волос, чем обычно. Меня это, знаешь ли, волнует! В душе Снейп почувствовал лёгкий укол зависти. Всё, что заботило этого хлыща на краю катастрофы – его волосы. Впрочем, Люциус тут же развеял эти мысли своим следующим вопросом. Без долгих предисловий он перешёл к другой теме и серьезно спросил: — Ты нашел что-то по феномену? Снейп кивнул, откинувшись в кресле, и погрузился в свою стихию: — Как оказалось, это не такая уж и редкость. В книгах довольно много упоминаний о Милосердной Аваде. Это случается, когда волшебник имеет твердое намерение лишить жизни, однако делает это из альтруистических побуждений. Происходит сбой, и магия как-бы консервирует тело, замедляя разложение, потому что волшебник не испытывал истинного желания убивать. Люциус внимательно слушал собеседника, покручивая трость. — Есть способ отменить заклятие? Северус облокотился на подлокотник и упёрся в висок узловатыми пальцами. — Теоретически тело можно оживить, но душа уходит в иной мир, и ей оттуда нет пути назад. А значит, на выходе мы получим что-то вроде зомби, — Снейп устало выдохнул и потёр переносицу двумя пальцами и, откинувшись на подголовник, повернул уставшее лицо к Малфою. — На кой тебе сдались эти бредни? Я трачу своё время на поиск ненужной информации. Люциус улыбнулся – всё и всегда упирается в деньги. — Я знаю, как дорого стоит твоё время, мой дорогой друг, и поверь, ты не будешь разочарован. Снейп, конечно, был заинтересован в материальном вознаграждении, но он, прежде всего, был учёным, а потому не мог упустить момент: — Если есть возможность, я бы хотел изучить это явление. — О, ну, что ты, и правда, думаешь, что кто-то из нас или наших общих знакомых способен на Милосердную Аваду?! Это всего лишь праздный интерес, уверяю тебя. Снейп не поверил ни единому слову Люциуса Малфоя. **** Брум устроился на одеяле и жевал свой праздничный бутерброд с ветчиной. Жизнь в Азкабане научила его, что есть нужно, несмотря ни на что. Маленькое затхлое помещение, холод камня и мама рядом — это ли не тот самый пресловутый рай? Она будто спит. А он будто снова бодрствует и стережет ее сон. Всё, как было тогда. Брум чувствовал влагу на щеках, и впервые за долгое время это были тихие слезы радости. Где-то краем сознания он понимал, что это неправильно. Он ведь в комнате с мертвым телом, надежды нет, и холод пробирает до костей... И почему, собственно, нет надежды? Ведь он ухаживал за Беллой. Четыре долгих года он был при ней исправной сиделкой. Бросить всё и вернуться в Азкабан вместе с матерью. Жить там в тишине и спокойствии, вести неспешные беседы с Беллой, присматривать за дементорами... Эта идиллическая картина так захватила его, что он не заметил, как в склепе появился домовик. — Хозяин желает видеть юного господина, — поклонился ушастый слуга. — Скажи, что Я не желаю никого видеть. — Нельзя, господин. Велено вас доставить даже против воли, — с этими словами эльф проворно обхватил запястье Брума длинными цепкими пальцами, и через мгновение они оба уже стояли посреди кабинета Люциуса Малфоя. Мальчик брезгливо стряхнул руку домовика и зашипел, протирая запястье: — Мерзкая дрянь! Существо прикрыло мордочку ушами и исчезло с тихим хлопком. — Погрейся немного. В том склепе холодно, как в ... склепе, — Люциус тихонько фыркнул от смеха. Он был слегка пьян, что, впрочем, не мешало ему выглядеть всё так же величественно, как и в начале праздничного вечера. — А здесь слишком душно, — ответил мальчик, ослабляя ворот рубашки и усаживаясь в одно из глубоких кресел напротив камина. — О, пожалей мои старые кости! Эта сырость дурно сказывается на моём здоровье. — В Азкабане всегда сыро и холодно. Я так привык, что не замечаю, как плохо другие переносят подобные условия. Простите, дядя. Глядя на профиль Малфоя, Брум заметил лёгкую тень, набежавшую на его лицо при упоминании Азкабана. Но может, это огонь в камине играет светом, превращая красивое лицо в печальную маску. На несколько минут в кабинете повисла тишина. Трещали поленья и каждый думал, с чего начать сложный разговор. Люциус на правах старшего первым начал диалог: — Видимо, есть волшебники, которым всё ни по чём. Беллатриса тоже неплохо выглядит после стольких лет в этом ужасном месте. Даже смерть не слишком испортила её. Брум вздрогнул. Он знал, что беседы не избежать, и отчасти хотел этого, но он так боялся получить объяснение происходящему чуду и узнать, что это лишь временно, что всё внутри него сопротивлялось любой информации извне. — Как думаешь, почему она так свежа, как в первые минуты после смерти? — спросил Люциус, ненадолго повернув лицо к мальчику — Не знаю, сэр,— Брум покачал головой. — Но я бы хотел, чтобы она оставалась такой, как можно дольше. Люциус вновь смотрел в огонь, не поворачивая больше головы. Возможно, даже ему было в тягость сообщать дурные вести. Особенно ребенку. — Выслушай меня спокойно. Процесс этот необратим, но он происходит настолько медленно, что может смениться не одно поколение, прежде чем разложение станет заметно. Иногда магглы находят нечто подобное, когда разоряют магические захоронения. В силу своего недалёкого ума, они объясняют это естественной мумификацией, подходящим режимом температуры и влажности... чудом, в конце концов. Но мы-то знаем, что чудес не бывает... — Люциус замолчал, а Брум весь трепетал в ожидании продолжения рассказа. Мальчику хотелось поторопить его, но он смиренно выполнял обещание соблюдать спокойствие. — Так вот, мой юный друг. То, что произошло с Беллой, называется Милосердная Авада. И бывает она как раз в тех случаях, когда убийца не желает по-настоящему лишать жизни свою жертву. Брум вздрогнул при словах «жертва» и «убийца». Вряд ли Малфой случайно выбрал именно эти слова. — Мы с Нарциссой не осуждаем тебя и ни в чем не виним. Ты правильно поступил, разорвав убивающую тебя связь. Белла в мучениях умерла бы без тебя на острове, и ты лишь проявил великодушие, прекратив ваши общие страдания. Но ты не желал этого, ты любил ее всем сердцем, винил себя и жалел её. Все эти факторы в совокупности с твоей, вероятно, темной магией и дали этот консервирующий эффект. Малфой замолчал, выжидательно глядя на мальчика. Брум же сидел не в силах пошевелиться. — И что теперь делать, сэр? — Ничего. Белла будет лежать в нашем фамильном склепе, поскольку там созданы самые оптимальные условия для ее длительного хране... эм... так скажем, пребывания, — Малфой и сам смутился от своей заминки, а решимость Брума после этой неприятной оговорки только возросла. Его шальная идея забрать Беллу в Азкабан теперь казалась совершенно нормальной. В конце концов, она не тыква, чтобы храниться в холодильном погребе. Он благоразумно оставил при себе эти размышления и, попрощавшись с Люциусом, ушёл обратно в склеп. При виде умиротворенного лица матери на душе у него стало спокойно и, поцеловав ее в лоб, Брум улёгся в своем гнезде из одеял. В эту ночь ему спалось очень тихо и спокойно – Белла даже после смерти заботилась о нем, отгоняя дурные сновидения.