Indomable

Видеть вещи другими, в совершенно неожиданном свете страшно. Страшно возвращаться к дому, в котором ты когда-то жил, и видеть пустырь. Страшно видеть яркий палисадник увядшим, поросшим сорняками. Страшно видеть полюбившиеся книги изорванными в клочья. Страшно видеть уютную пекарню, в которой проводил вечера, догорающей на фоне заката. Минхёку страшно было видеть уверенного и вольного Сынчоля обессиленно привалившимся к машине и потерянно смотрящим перед собой, рассказывая о том, что произошло. Его опущенные плечи и сиплый голос вызывали жалость, а не страх и уважение к величавому лидеру Клана. Чхве Сынчоль сейчас был не лидером. Чхве Сынчоль был маленькой деревянной лодкой, попавшей в проклятую воронку. - Мы вернем Джонхана, - Шону крепко сжимает его плечо, заставляя поднять взгляд и взять себя в руки. – Но сейчас это сделать нельзя. Слишком опасно. - Они убьют его, - Сынчоль едва ли не умоляет. – Мне нужна твоя помощь, без вас я не смогу его спасти. Я не могу его потерять, понимаешь? Не могу. - Я понимаю, что тебе тяжело, но послушай. Если мы сунемся сейчас в Цитадель, то умрем все. Твои ребята и мои погибнут просто так. Думаешь Джонхан обрадуется этому? Тогда его точно никто не спасет, тогда вся Зона окажется под контролем Цитадели. Сынчоль с силой впивается пальцами в свои волосы и издает протяжный звук, похожий на смесь воя и рычания. Он всхлипывает, затем зло пинает ногой машину, оставляя вмятину, закрывает лицо руками и какое-то время стоит, буквально каменея. В нем идет борьба, причем борьба жестокая. Его сердце ноет, задыхается, кричит и торопится сорваться с места, чтобы найти и вернуть того, кто зажигал в нем огонь, человека, за которого он готов убивать. Хочется прижать его к себе, вернуть в надежный дом, а потом до мельчайшего пепла сжечь всех, кто его хоть пальцем тронул. Но разум говорит, что Шону прав. Без подготовки это будет прямая и бессмысленная дорога на тот свет. Они не смогут добраться даже до лабораторий. Ни один из Кланов не станет так сильно рисковать ради того, чтобы спасти одного единственного человека, и их можно было понять. На его собственной совести еще висело десять человек. Кто променяет несколько дюжин бойцов на жизнь одного? - Я не могу просто бросить Джонхана, - Сынчоль похож на канатоходца, оказавшегося между загоревшимися небоскребами и не понимающего куда податься: его взгляд бешено мечется, вороньи волосы высоко подлетают с каждым порывом ветра, полы расстегнутой куртки тяжелыми бляшками хлещут по животу. – Как я должен есть в нашем доме и спать в нашей комнате, зная, что его сейчас потрошат как гребаную крысу? Каким куском дерьма я должен быть, чтобы оставить все как есть и просто ждать день нападения на Цитадель? Ждать и надеяться, что он еще жив. Сынчоль обещал всегда быть рядом. Когда горделивый и резкий Джонхан открылся ему, со взглядом побитой собаки признался в том, что он Хванун, и ждал осуждения, готовый тут же сорваться с места, Сынчоль понял, что больше не оставит его одного. Он прикрывал его спиной, когда они решили рассказать обо всем своему Клану, не зная какая реакция последует. Джонхан ответил верностью на верность и был рядом в самые сложные времена. Караулил постель, когда его ранили, рука об руку шел на опасные переговоры, стоял за плечом, когда Сынчоль спустил курок, смотря в глаза предателю, которого сам воспитал. Джонхан действительно всегда был рядом, а он сейчас должен отказаться от него ради общего блага? - Мы не можем так долго ждать, - Минхёк оборачивается к Шону и смотрит ему в глаза настойчиво. – Мы должны его спасти, он не заслужил того, чтобы его использовали, как чертов генератор. - Сейчас туда лезть бессмысленно. У нас нет ни полного плана зданий, ни оружия, ни людей. Это самоубийство. - Когда? – голос Сынчоля буквально режет воздух. - Что когда? - Когда мы сможем туда попасть? – его бледное напряженное лицо похоже на фарфор, который в любой момент может дать трещину. – Я согласен подождать, но я должен знать сколько именно. Наш Клан будет готов всегда. Отчаяние и животный страх в Сынчоле сменяются яростной решительностью, подгоняемой болью потери. Он ломает себя изнутри, крошит каждую кость, давит тяжелыми ботинками каждую эмоцию, чтобы по углам собрать остатки самообладания и снова закинуть на спину бремя лидера. Если Джонхану сейчас больно, то он сделает так, чтобы ему самому было больнее в стократ. - Сынчоль, такое за неделю не подго… - Сколько? Шону чувствует на себе переполненные силой взгляды с двух сторон. Один был просьбой, другой требованием. Минхёк, конечно, был на стороне своего лидера, но его духовная связь с другим Хвануном звала броситься на помощь. Шону молчит, в упор смотря на Сынчоля, за пару часов постаревшего на несколько десятков лет. Окончательное решение зависело от него и, казалось бы, такое случилось не первый раз, а значит не должно нервировать. Вот только в этот раз речь шла об огромном количестве жизней, в том числе и близких ему людей. - Два месяца, - наконец, Шону выносит свой вердикт. - Слишком долго, - Сынчоль и Минхёк реагируют едва ли не в один голос. - У нас был запас в пять месяцев, за которые мы должны были достать все нужные документы, оружие, технику, подделать карты и без всего этого нападение априори провальное. Сынчоль, ты и сам отлично знаешь политику остальных Кланов, никто не согласится броситься в бой настолько раньше времени и без полноценной подготовки, я даже не уверен, что хотя бы половина согласится на два месяца. При всей симпатии к вам обоим, я не пущу своих ребят на верную смерть и не позволю этого сделать тебе, - Шону выдерживает красочную паузу. – Даже если мне придется запереть тебя в подвале, пока ты не придешь в себя и не начнешь мыслить трезво. Когда отвечаешь не только за свою жизнь, принимать решения становится сложнее. Наличие совести у человека, имеющего в руках власть, заставляет убирать личные эмоции на задний план и думать объективнее, видеть картину шире, с нескольких позиций сразу. Хотя Шону и без того проявил достаточно сочувствия, сократив срок более, чем в два раза. Рисковать сильнее он не намерен: Джонхану придется терпеть, а Сынчолю смиренно ждать. Личная трагедия – это не причина пустить по ветру все, что отстраивалось годами. Пусть и Сынчоль, чьи покрасневшие глаза нездорово сверкали, сейчас был белее снега от того, что свалилось на него. Чтобы вести за собой других, нужно думать головой, а не сердцем, иначе все планы пойдут под откос. - Хорошо, - спустя долгое время, голос лидера Каратов звучит сухо, как трескающиеся под подошвами ботинок старые ветки. – Два месяца, не больше. Сбор Кланов я организую сам. - Но не раньше, чем через неделю. Нужно тщательно обдумать, что мы им скажем и как будем убеждать. Тебе придется рассказать им о том, что Джонхан Хванун, больше аргументов нет. - Хорошо, - повторяет Сынчоль так же бесцветно. Минхёку смотреть на него настолько больно, что сводит живот. Сынчоль похож на смятую лампу с бумажным абажуром, выброшенную в окно. Он погасший, искривившийся, изорванный, не представляющий собой равным счетом ничего. Конечно, Сынчоль возьмет себя в руки, когда отойдет, соберется с новыми силами и пойдет к новой цели, теперь мотивации попасть в Цитадель и зачистить ее снизу доверху у него в тысячи и тысячи раз больше. Но сейчас его разум был воспален и затуманен, дремавшего много лет человека вырвали из закутка и поставили на переднюю линию фронта, перегородив хладнокровного и расчётливого лидера. Свое бессилие угнетает, заставляет чувствовать себя бесполезным куском мусора. Единственное, что сейчас может сделать Минхёк – это подойти к нему и ободряюще похлопать по предплечью. - С ним все будет хорошо. Мы обязательно спасем Джонхана. От пронзительно-грустного взгляда Сынчоля по спине пробегает холод. Где-то далеко в памяти мелькает призрак их первой встречи и его теплая улыбка. Приветливый хозяин дома радушно пожимает ему руку и проводит маленькую экскурсию. Казалось, что с того момента прошел не один десяток лет. Он долго смотрит на Минхёка, кивает, но вместо Хвануна обращается к Шону. - Не дай им забрать и его. Делай что хочешь, но больше эти мрази никого из наших не получат. - Он в безопасности, - твердо заявляет Шону. Они предлагают отвезти Сынчоля домой или вызвать кого-то из Клана, чтобы те забрали его вместе с машиной, но он отказывается. Сынчоль выглядит очень нестабильно, однако упорно настаивает на том, что сможет и сам добраться до своей территории без проблем. Клочки истерзанной гордости и желание побыть наедине с собой не дают ему принять такую унизительную, по его мнению, помощь. После небольшого спора приходится ему уступить, но Шону берет с него обещание отписаться, как только он окажется дома. Не хватало еще, чтобы Сынчоль с психа натворил дел и навредил самому себе. Шурша гравием, машина со вмятиной на двери исчезает за поворотом, педаль газа вжимается в пол. Какое-то время они молча смотрят на дорогу, после чего Минхёк поворачивается к Шону с нескрываемым укором в глазах. - Не начинай, - лидер останавливает его взмахом руки. – Я уже всё сказал. - Если они его убьют… - Если мы нападем без тщательной подготовки, они убьют нас всех, - несвойственно жестко обрывает его Шону. – Считай меня бесчувственным ублюдком, кем угодно, но я не буду рисковать всем ради одного человека. Никто не будет и Сынчоль это понимает. - А если бы забрали меня? Брови Минхёка упрямо насуплены, кулаки сжаты. Он вызывающе смотрит снизу-вверх, слегка опустив голову. Скажи кто ему пару месяцев назад, что он будет так разговаривать с Шону, Хванун назвал бы его сумасшедшим. Он был слишком взвинчен, чтобы контролировать свой характер. Шону такой дерзкой провокации если и удивляется, то спускает ее с рук. Он внимательно заглядывает ему в глаза и тихо, но весомо, подчеркивая интонацией каждое слово, спрашивает: - А ты бы хотел, чтобы я за тобой пришел в такой ситуации? Минхёк, готовившийся тут же ответить, дергает нижней губой, но слова с языка так и не срываются. Потому что их нет. - Ты бы хотел, чтобы я захватил с собой единственные два Клана и мы бы все умерли на твоих глазах? – продолжает Шону серьезно, но с искрой печали во взгляде. – Иногда приходится принимать тяжелые решения ради общего блага, Минхёк. Даже наперекор себе. И если ты выключишь импульсивные эмоции, то поймешь, что я прав. Ты бы не захотел, чтобы я приходил. И я бы не хотел, чтобы ты пришел за мной. Я не хочу, чтобы за меня умирали другие. Лидер указывает ему головой на ворота, которые затем с хлопком закрывает, когда они возвращаются обратно на территорию Логова. Вороны, копавшиеся в затхлой воде канала, возмущенно подскакивают. Минхёк быстрым шагом вырывается на несколько метров вперед по бетонной дорожке, но вдруг оборачивается. Лицо его выглядит загруженным и озадаченным. - Я не могу просто смириться и жить так, как будто ничего не знаю о том, что происходит. - Не смиряйся. Прими к сведению и вспоминай об этом каждый раз, как становится сложно. Ради чего ты тренируешься. Когда Минхёк работал курьером, ему однажды пришлось ждать у двери заказчика, застрявшего в пробке. Дом находился в частном секторе, где все дома были абсолютно однотипные. Псевдо-первый этаж отводился под складирование всякого старья и оптом закупленных долгосрочных продуктов, в дом как таковой можно было попасть, поднявшись по наружной лестнице. Код от замка на калитке был указан в информационном листе, так что Минхёк вошел во двор, поднялся, постучался в дверь, но после продолжительного молчания созвонился с заказчиком и согласился подождать его. Чтобы как-то убить время, он начал осматриваться по сторонам и взгляд сам собой зацепился за окно соседнего дома. Там, в яркой гостиной, его одногодки играли в Дженгу, которую Хвануну довелось увидеть впервые в жизни: в интернате не было никаких игр, кроме традиционных Ютнори, Конги и Гостоп. Каждый человек по очереди пытался вытащить один из деревянных блоков башни так, чтобы она не упала, а потом клал его сверху. Чем больше они ее деформировали, тем опаснее она шаталась, пока, наконец, не упала на пол, раскидавшись по углам. Минхёку кажется, что его мир: мир, где он пил с бабушкой сливовый чай во дворе, ночью пытался достать еду в интернате, скитался по бесконечным подработкам; мир, где он попал в Клан Экс, взял в руки оружие, впервые убил человека, рассказал правду о себе; мир, где он целовался с Шону в кабинете на столе, где Вонхо постоянно сидел на своей балке, Чангюн матерился через слово, Чжухон копался в гараже, Кихён неустанно твердил про Законы, Хёнвон спал под крышей; мир, где другой Хванун научил его управлять силой, где в доме Каратов выращивали цветы и нельзя было поднимать одну единственную тему, - весь окружающий его мир был Дженгой. И кто-то постоянно вытаскивал из этой Дженги блоки, выкидывал их, прятал, а Минхёку приходилось лихорадочно вставлять в нее все, что под руку попадется, лишь бы не свалилась. Она стоит кривая, уродливо перекошенная, шатается, расползается на глазах, а укрепить ее больше нечем. Что в нее ни запихивай, ровнее и устойчивее она уже не станет. В конце концов, она просто свалится на него и разлетится к чертям собачьим. В Клане на очередные безрадостные новости отреагировали по-разному. Были те, кто предлагал ринуться в Цитадель еще раньше, были те, кто считал, что срок подготовки сокращен слишком сильно. Впрочем, доводов Шону им оказалось достаточно для того, чтобы относительно успокоиться и разойтись по своим делам. Уже не было каких-то споров, масштабных размышлений, было гораздо легче сразу согласиться с лидером и постараться отстраниться от накатившей желчи, забить ее в дальний угол сознания. Минхёк понимал, что нервы постепенно накалялись и искрили у всех. Когда он только попал сюда, улыбок вокруг было больше. Да, они выбирались на опасные задания, строили планы нападения, рисковали, но тогда был определенный алгоритм жизни, где даже проблемы появлялись однотипные. Поставили новые камеры слежения, перекрыли нужные дороги, информаторы просчитались с количеством врагов, раздербанился ящик с оружием в процессе перевозки. Это все были их «бытовые» мелочи. То, что начало происходить в последние месяцы, выходило за рамки привычной нормы. Иногда ночью Хванун видел в темноте кухни спину Кихёна, отрешенно смотрящего в широкое окно. Пахло средством для уборки и крепким, максимально ядреным, черным чаем. В его глазах Кихён всегда был человеком упрямым, строго придерживающимся Законов, с твердым характером и с навязчивой идеей проконтролировать каждого, убедиться, что все идет так, как нужно. Кихён носился по Логову от человека к человеку и постоянно был чем-то занят. Пусть даже между ними до сих пор стояла стена отстраненности, Минхёку было спокойнее от мысли, что Кихён точно проверит все, что можно проверить, а значит дела пройдут гладко, уж он-то за порядком проследит и подстрахует, если что. Но в Кихёне заметно поубавилось энергии. Он продолжал ходить туда-сюда, но как-то вяло, без особого интереса. Он все чаще застывал на полпути и задумчиво смотрел куда-то мимо этого измерения. На косяки других у него появилось две реакции: злость с криками или полное безразличие. Если раньше он занудно читал нотации, то сейчас либо выпускал пар, либо молча разворачивался и уходил. Кажется, Кихён устал. Не только Кихён, в той или иной степени изменился каждый из них, просто Минхёк не так часто проводил с ними время, чтобы сказать что конкретно. Единственное, о чем он мог заявить наверняка: атмосфера в доме посерела. Он сам начал плавать в тревожных мыслях. Жив ли Джонхан, согласятся ли Кланы поменять план, не будет ли больше плохих новостей, получится ли обойтись без больших жертв, выберутся ли они оттуда всемером. Эти вопросы застревали в голове, даже когда он тренировался, мешая сосредоточиться. Неделя перед собранием представителей Кланов прошла как в тумане. Шону уехал рано утром, оставив после себя запах кофе и ментолового шампуня на подушке Минхёка. В качестве сопровождения с ним поехал Кихён на основании того, что официально являлся его правой рукой и близким помощником. На все просьбы Минхёка взять его с собой лидер отвечал твердым отказом. «За пределы Логова ты больше не выходишь. Даже со мной». Обидно и неприятно, он чувствовал себя запертым дома беззащитным ребенком, но поделать с этим ничего не мог. Теперь, когда Охотники убедились в том, что еще не переловили всех Хванунов, надзор и рейды с большой вероятностью усилятся в несколько раз, а значит он находится в постоянной опасности. Время тянулось невыносимо медленно, оно ползло вперед настолько незначительно, как будто толпа муравьев толкала вагон, загруженный углем. Минхёк специально не взял с собой никаких часов, чтобы не было соблазна постоянно их проверять и разочаровываться, но небо перед его глазами практически не изменилось с тех пор, как он вышел на тренировку. Погрузиться в процесс не получалось, мысли самовольно перескакивали с контроля Энергии на тревогу и Хванун впустую переводил материал, пеплом орошающий изрытую землю. В конце концов, он сдался. Мастерская Чжухона пропахла чипсами до тошноты. Чангюн открывал пачку за пачкой, складируя их в мусорном мешке у своих ног. Скорее всего на фоне стресса в нем проснулся неконтролируемый аппетит, который нужно было чем-то унять в перерывах между официальными приемами пищи. А может быть он ел их просто от скуки. С тех пор как появилось ограничение на выезды в город ему было нечем заняться. Он рисовал, практиковал с Вонхо рукопашный бой, иногда выходил на стрельбище, а все остальное время торчал с Чжухоном, попутно набивая рот вредной едой. Чжухон давно уже не чувствовал запахов, сутками работая с порохом, моторным маслом и химикатами, поэтому ничего против не имел. Минхёк сидел на сколоченной пару месяцев назад специально для него табуретке, отстраненно катая по столу отдающий блеклой бронзой пистолетный патрон. Краем уха он слушает, как Чангюн рассказывает про тир, в который ходил с друзьями после учебы, и чей владелец за дополнительные деньги давал им пострелять из пневматического пистолета, что и набило ему руку задолго до присоединения к Клану. Внимание на бравадную болтовню он перестает обращать спустя первые пять предложений. Взгляд фокусируется на отблесках начисто отдраенной столешницы, а мысли возвращаются к тому дню, когда Шону чуть не убили на его глазах. В последнее время он часто окунался в прошлое. Если бы он так и не решился воспользоваться силой, если бы он попытался выстрелить и промахнулся, то он бы уже был… - Ты никогда не пробовал? – Чангюн оборачивается к Минхёку и ждет ответа, но видя его пустой взгляд, недовольно толкает его ботинком. – Слышь, белая башка. - А? - Два, блять. В астрал ушел что ли? - Да как-то залип, - Хванун отмахивается и старается натянуть оживленную улыбку. – О чем ты там спросил? - Говорю, мы с друганами в детстве дохлых голубей на дорогу кидали и смотрели, как они под колесами взрываются. Ты никогда так не делал? Лицо Минхёка сморщивается в отвращении, фактически втягиваясь в середину в области носа, губы поджимаются. - Это омерзительно, Чангюн. Зачем вы издевались над бедными трупами? - Потому что они прикольно взрываются, - он разводит руками и смотрит на него практически презрительно. – Они все равно уже сдохли, какая им разница? - Надо уважать мертвых, пусть даже птиц. Это аморально. - По мне так весело, мы тоже так делали, - отзывается Чжухон, расчерчивающий что-то на кожаном материале. - Вы просто сволочи, - Минхёк качает головой. – Нельзя обсуждать что-то нормальное? - Обосраться у тебя запросы, - хмыкает Чангюн. – И что ты считаешь нормальным? Рассказать тебе про искусство? Раннее Возрождение? Боттичелли? Микеланджело? - А ты можешь? Чангюн закатывает глаза, усмехаясь едва ли не оскорбленно. Он похож на аристократа, которого сравнили со свинопасом. - Думаешь, если я всяким долбоебам кишки на уши наматываю, то я не могу отличить барокко от рококо? - Да я вроде ничего такого не говорил, - Минхёк растерянно хмурит брови. – Я имел в виду, что если ты реально можешь про что-то такое рассказать, то вперед. Это лучше, чем дохлые голуби. Недоверие в глазах Чангюна сменяется удивлением. Во-первых, об искусстве в этом доме не говорили никогда. Во-вторых, Чжухон вдруг присоединяется к Минхёку. - Я бы тоже что-нибудь такое послушал. - Ты? Охуеть, и давно ты топишь за культурное просвещение? - Надоело перетирать одно и то же, - механик вытирает пот со лба. – Когда отец был жив, он по утрам включал передачу «Точки Искусства». Там говорили про историю живописи, про какие-то факты из жизни художников и скульпторов, про техники рисования. Иногда интересно было послушать фоном. Хорошие воспоминания. Чангюн не понимает, в какой момент что-то пошло не так. Он молчит, озадаченно ковыряя пальцем угол пачки чипсов, оценивает сложившуюся ситуацию и, наконец, открывает рот. - В общем, были раньше художники, которые использовали коричневую краску, основанную на останках мумий. Рассказывать он начинает вопреки своему характеру достаточно нерешительно, но это из-за того, что такое в его жизни случается первый раз. Обычно Чангюн обсуждает оружие, крутые фильмы, машины, ворчание и придирки Кихёна, «ебучую Цитадель», планы на будущее, где Зона уже оказалась под их контролем. Это он умел, в этом он купался, вертелся, жил. Соответствующих обстоятельств для обсуждения чего-то высокого у него просто не было, особенно после ухода из школы. Однако чем больше он говорит, вороша свой мысленный архив, тем более увлеченным и уверенным он становится. Тема все-таки перекликается с одной из его душевных струн. За пятнадцать минут он успевает выдать информации на целый учебник. - Блять, ты опять меня не слушаешь? Чангюн окликает Минхёка, который смотрел сквозь пол, уже третий раз. Уровень раздражения подскакивает, не спасают даже виноватые глаза, настороженно поблескивающие из-под ландышевой челки. - Прости, я… - Опять завтыкал, - цедит Чангюн сквозь сжатые зубы. - Он скоро вернется, - Чжухон ободряюще хлопает Хвануна по коленке. – С Шону все будет нормально, тем более если с ним Кихён. - Да я и не переживаю, - Хванун выпрямляет спину и отмахивается. – Не выспался, вот и выпадаю. - Ну-ну, - усмехается Чангюн, открывая очередную пачку чипсов. – Если ты думаешь, что весь такой из себя загадочный и непонятный как Джоконда, то ты пиздец как ошибаешься. Ты простой как мой ботинок. Минхёк поджимает губы и отворачивается. Он на самом деле не хотел поднимать эту тему, подразумевающую под собой вываливание своих тревожных мыслей на людей, которым это будет слушать как минимум неинтересно, а как максимум откровенно уныло. Хванун всегда придерживался такой логики: когда у тебя дома скапливается мусор, ты не идешь вываливать его на лужайку соседа. Ты сортируешь его сам, выкидываешь в контейнеры и забываешь про него, едва закрыв входную дверь. Он пришел сюда, чтобы отвлечься, побыть с друзьями, мастерская это не кабинет психотерапии. В каком вообще кабинете психотерапии можно наткнуться на облупленную дверь гаража? Атмосфера совершенно не для облегчения души. - А что если Кланы не согласятся перенести сроки? Что тогда? Слова вырываются сами по себе раньше, чем он успевает осознать процесс и сорвать стоп-кран. Минхёк чуть ли не подскакивает, поворачиваясь на табуретке обратно, и вопрошающе вскидывает беспокойные руки с криво застывшими от напряжения пальцами. - Ты как будто Шону не знаешь. Если ему надо, он может уговорить любого человека на что угодно. Чангюн, дай ножницы, - Чжухон тянется за инструментом, продолжая обращаться к Хвануну. – Остальные лидеры тоже не глупые и не конченные мудаки. Шону бы с такими просто не стал работать, для него слишком важна мораль. Во-первых, они знают Джонхана лично не первый год, во-вторых, они осознают, что в Цитадели придут как минимум к одному несложному выводу – Джонхан взялся не на пустом месте, он часть чего-то и это что-то нужно ликвидировать. Чем больше времени у них на это будет, тем больше шанс, что как минимум один из Кланов попадет под раздачу. Оно кому-нибудь надо? Конечно нет. - Но риск того, что из-за недостаточного времени на подготовку что-то пойдет не так, никому не понравится. Они не станут так рисковать из-за ошибки одного человека. - Риски сейчас сравнялись, если подумать, - говорит Чангюн. – Риск ошибки в миссии и риск попасться наряду из Цитадели. Лучше уж напасть первыми, обосраться и соображать что-то на ходу, чем ждать, отхватить пиздов и подставить этим других. - Может и так, но… Минхёк обрывает сам себя тяжелым вздохом. Он понимал, что в их словах есть смысл и что сидя здесь он ни на что повлиять не в силах в любом случае. Лучше от этих мыслей не становилось, нога продолжала беспокойно постукивать по бетонному полу. Оставалось только ждать, а ожидание, как известно, один из худших видов издевательств. Чем больше ждешь, тем туже натягивается внутри лента волнения, порождая бесконечное количество самых неприятных потенциальных сценариев. Удивительная способность человека довести и добить самого себя, даже пальцем не двигая. Подумав, что надоедать своим отстраненным бледным лицом дальше будет слишком унизительно, Минхёк решил перебраться из гаража на пустующую кухню. Поежившись на холодном ветру, он вошел обратно в дом и по привычке поднял глаза наверх. Вонхо был на своем месте, хоть что-то в их ненормальном ритме жизни никогда не менялось. Только в этот раз он был не один. Напротив него, сгорбившись, сидел Хёнвон, чьи длинные ноги покачивались между балок, как ветви деревьев. Хванун ни разу не видел, чтобы кто-то, помимо Вонхо, поднимался под потолок, и искренне удивился непривычному зрелищу. - Ты разве не должен был уйти спать? - Не спится, - Хёнвон пожимает плечами. – Дождусь Кихёна, чтобы нормально пообедать. - Оставил нас без жрачки, скотина, - вопреки сказанному беззлобно, даже как-то тепло говорит Вонхо. И Минхёк вдруг всё понимает. Он был слишком занят копанием в себе, чтобы сразу это заметить. Не только он сидит на иголках. Хёнвон обычно может заснуть когда угодно и где угодно. Его «Дождусь Кихёна, чтобы нормально пообедать» равняется «Дождусь Кихёна, чтобы успокоиться, потому что так я не могу заснуть». Вонхо сидит без книги, с двумя бокалами вина перед собой. Видимо, они о чем-то разговаривали, пытаясь, как и сам Минхёк ранее, отвлечься. Чангюн болтал без умолку обо всем подряд, а Чжухон был готов слушать о чем угодно. Каждый справлялся с волнением как мог и никто не хотел в этом признаваться. В конце концов, все они люди. Кухня кажется серой в рассыпчатом свете из широкого окна. Серой и безмолвной. Часов в этой части дома не было, тихие голоса остались где-то в коридоре. Минхёк наливает себе воды и садится, со скрипом отодвигая стул. Он очень любил кухню. Когда они собирались здесь за завтраком, обедом или ужином, сердце как будто укутывали в мягкий плед. За столом обсуждались списки продуктов, погода, изменения в городе, утеплители для окон, новая мебель, забредающие на территорию Логова ежи. Насущные темы, связанные с заданиями и Цитаделью, специально избегались, были негласным табу. Хотелось отдохнуть от них хотя бы несчастные пятнадцать-двадцать минут. Хванун чувствовал себя так, словно в эти короткие моменты находился в кругу семьи, которой у него никогда не было. Так он представлял ее себе, так он представлял себе чувство уюта одинокими вечерами в интернате или в своей продуваемой насквозь квартире. Наверное, многим из них, если не всем, такие человеческие посиделки помогали двигаться дальше. Они были стимулом выбраться из любой потасовки живым и снова вернуться домой, к теплу и свету. В сложившейся ситуации кухня казалась холодным погребом. Без света, без суеты, без голосов, без людей. Как будто они все ушли воевать против Цитадели и не вернулись. Минхёк старался не задумываться о том, как будет уходить отсюда с мыслью, что возможно видит дом в последний раз. В последний раз выпьет холодной родниковой воды, сполоснет стакан под краном и уберет его на полку. Обернется ли он напоследок? Вспомнит ли всё, что здесь было? Или найдет в себе силы поверить в то, что они еще придут домой? Он не знает. Теперь уже он не уверен абсолютно ни в чем. В одиночестве, без отвлекающих звуков и событий, тревога затягивает его в пространственно-временную пучину, где он перестает следить за всем, что его окружает. Так удается, наконец, забыть о времени, которое пролетает стрелой. Хванун сидит, обхватив руками стеклянный стакан, и чудом не скидывает его со стола, когда резко поднимается, услышав звонок соединяющего устройства. Мир за мгновение оживает, краска бежит по стенам. Вонхо и Хёнвон спрыгивают с балок, чтобы открыть ворота, Минхёк бросается к входной двери, но в последний момент успевает одернуть себя. Не ему одному это важно, нужно научиться сдерживать свои эмоции. Он выходит в гостиную и напряженно замирает у дивана. Первое, что они слышат, спустя две минуты тишины – это голоса ворчащего Чангюна и уставшего Кихёна. - Да мы заебались вас ждать, - дверь впечатывается в стену. – Скажи нормально что там было. - Я тебе еще раз повторяю: обо всем будет рассказано на Совете. У нас есть правила и Совет это… - В задницу твой Совет, сейчас вообще не до этих сраных формальностей. Шону, скажи ему. Лидер, появившийся в дверях последним, окидывает взглядом весь собравшийся Клан, выжидающе смотрящий на него. Он задерживается на обеспокоенном лице Минхёка и смиренно выдыхает через нос. - Через два месяца мы нападем на Цитадель. Облегчение не смогли скрыть даже те, кто делал вид, что совершенно не волнуется. Шанс найти Джонхана живым возрос в несколько раз, а это как минимум означает, что Сынчоль на эмоциях не ринется на верную смерть. - Все согласились? – спрашивает Чжухон. - Нет, - Кихён скидывает обувь и обессиленно падает на диван, понимая, что идти до кабинета для нормального обсуждения никто не собирается. – Несколько Кланов были против, но в финальном голосовании согласных было больше и у них не осталось выбора. - Что они сказали насчет того, что Джонхан Хванун? – не задать этот вопрос Минхёк просто не мог. - Удивились, сначала не верили, потом поняли, что врать нам смысла не было. - Никто негативно к этому не отнесся? - Нет, еще на первом Собрании было четко обозначено, что если кто-то испытывает ненависть к любой категории людей, помимо работников Цитадели и бандитов, убивающих просто так, то ему в Союзе не рады. - Как Сынчоль? - Держится. Больше ему ничего не остается. На сыплющиеся со всех сторон вопросы отвечает сугубо Кихён, в то время как Шону продолжает молча стоять у входа, видимо, исчерпав суточный запас разговоров в процессе накаленных дебатов на Собрании, где несколько раз пришлось повысить голос. Когда вопросы заканчиваются и объясняется примерный план работы на ближайшие недели, «Совет» считается завершенным. Чжухон с Чангюном уходят обратно в мастерскую, Вонхо возвращается на балку, Хёнвон и Кихён расходятся по своим комнатам. Хёнвону нужно отоспаться перед сменой, а Кихёну перевести дух. Около лестницы, когда вокруг никого не остается, Минхёк двумя руками обхватывает запястье ждавшего Шону. - Я знаю, что было нелегко, но ты поступил правильно. Ты молодец. Спасибо. Шону кивает и наклоняется, признательно целуя его в висок. День выдался не из легких у всех, но теперь можно было ненадолго выдохнуть, прежде чем придется снова погружаться в тяжелые мысли. Рассыпчатый первый снег, похожий на крахмал, уверенным слоем припорошил промерзшую жухлую траву и еще не облысевшие до конца деревья, которые теперь напоминали высокие напудренные кексы. Воздух начал становиться по-зимнему колючим и студящим легкие. За месяц, прошедший от обусловленного срока, природа вплотную приблизилась к пику своей временной смерти. Солнце, если даже и выходило, несло с собой только признаки первых морозов, напрочь забыв о тепле. Ветер кусал кожу, пробираясь через фактурные нити плотных курток. Частично спасала от него только трехслойная защита, состоящая из футболки, тяжелой толстовки и куртки. Воздух в лесу был такой свежий, что не отпускало ощущение размазанного прямо под носом ментола, бьющего через мозг аж до затылка. Дышалось легко и свободно, сознание как будто прочищалось от наслоенных друг на друга проблем и переживаний. Чем дальше они шли вглубь леса, тем больше слоев снималось, оставаясь далеко позади. Клан Экс решил сделать перерыв в своей боевой рутине. Шону объявил, что безвылазное погружение в подготовку к нападению снижает как концентрацию, так и работоспособность. Им всем нужен был хотя бы один день чего-то другого, не нагнетающего и без того утомляющую обстановку. Хотя бы день, похожий на жизнь нормальных людей. - Мы же не наткнемся тут на медведя? – с опаской спрашивает Минхёк, когда они спрыгивают с небольшого склона в кучу сломанных хрустящих веток. - Я бы не отказался, - Вонхо с театральным предвкушением потирает ладони. – Неделю будем жрать медвежатину, еще и ковер в гостиную забацаем. - Поддерживаю, - Чжухон дает ему звонкую пять. – Медвежатина похожа на свинину, только еще жирнее. Если ее правильно приготовить, то мы тарелки будем как не в себя вылизывать. - Здесь водятся только дикие кабаны, можете не надеяться, - отрицательно качает головой Шону, вызывая разочарованные вздохи. В лесу снега оказалось намного больше. Из-за постоянно опущенной на несколько градусов температуры он еще не успел растаять и слегка скрипел под ногами. Когда недовольные неожиданным гостям птицы подскакивали, маленькие пригоршни снега падали мужчинам на головы, вызывая друг у друга смешки. «Исцеление» - так Кихён обозначил для себя эту незапланированную прогулку. Возможно, это последний раз, когда они могут вспомнить о том, что в мире помимо постоянных стычек, ненависти и оружия всё еще существует сам мир, ради которого они и борются. В конце концов, у них есть другая сложная задача – не потерять в себе людей, уничтожая их, и задача эта тяжелее, чем кажется. Благородная цель не должна служить оправданием всем своим действиям и вовремя остановить себя, увидеть грань требует колоссальных усилий. Деревья резко редеют, открывая вид на шероховатую белую поляну, по форме напоминающую неровный восьмиугольник. На дальней стороне виднеется покосившееся подобие ворот, явно простоявшее здесь не одно десятилетие. Возможно, раньше в этом месте разводили скот. - Охуеть, тут так ярко, у меня аж глаза заболели, - Чангюн выбегает первым и тут же морщится, забыв о том, что полутьма среди деревьев контрастирует со светом на открытой местности. - Чангюн, язык, - цыкает Кихён больше по привычке, чем из-за настоящего раздражения. Хёнвон промаргивается, осматривая поляну, пинает ботинком засыпанную кучу сгнивших листьев, шуршащую под ногами, и неторопливо идет вперед, оставляя за собой четкие следы. Он хочет сказать, что тут практически точно весной цветет рапс, но вместо этого оборачивается с открытым от возмущения ртом. Прямо в затылок ему прилетел наскоро слепленный снежок с торчащей из него травой. Вонхо победоносно улыбается, скрестив на груди покрасневшие от холода руки. - Ты у меня сейчас получишь. Хёнвон угрожающе показывает на него худощавым пальцем, тут же собирая с земли снег. Неожиданно его опережает Чангюн, умудрившийся зарядить снежком прямо в ухо Вонхо, который в ответ на это обещает, что заставит его жрать перегной. Так, с легкой подачи Дневного Стража начинается ребяческая потасовка, которую Шону, чей голос был бы решающим, даже не думает останавливать. Вселенная словно по щелчку перемежается с параллельной – там, где никто из них ни разу в жизни не держал оружия всерьез. Пользуясь возможностью, они кричат, смеются и увлекаются этим так сильно, что все остальные мысли благополучно вылетают из головы. Даже Кихён не может подавить проблеск несвойственной ему улыбки. Он наблюдает за ними и с легкостью уворачивается от летящего в его сторону снежка. В этот момент его взгляд натренировано зацепляется за движение среди деревьев. Улыбка гаснет. Сначала у него, а затем и у всех. В увлекающем азарте они совершенно не заметили отсутствие одного человека. Минхёк с пустым выражением лица тяжело шел по разворошенному снегу. Казалось, что каждый шаг стоит ему неимоверных усилий. Позади него чинно вышагивала дюжина крупных мужчин в темно-коричневой экипировке, их винтовки были направлены на членов Клана. Его руки, зафиксированные впереди, на запястьях были стянуты громоздкими наручниками, не пропускающими ни капли Энергии. Одно из первых изобретений, связанных с Хванунами. То, которое снилось им только в кошмарах. - Какая приятная встреча, - сухо, без намека на эмоции, говорит человек, удерживающий Минхёка за плечо. – Похоже, у нас начался сезон Хванунов. - Ублюдки, да я вас! – Вонхо мгновенно достает из-за пазухи пистолет, но его движением руки останавливает Шону. - Всем стоять смирно, - жестко чеканит он. - Правильно, слушайте своего лидера, - мужчина указывает на него подбородком. – Он явно понимает, как устроен этот мир и вам тоже бы не помешало. Рад, что ты не подвел, Шону. - Что? Члены Клана Экс тут же смотрят на лидера так, как будто он задал им максимально сложный математический вопрос. Лица хмурятся из-за непонимания и растерянности, кривятся сведенные брови. Минхёк поднимает виновато опущенную голову и встречается с его холодным взглядом, пугаясь того, что видит, сильнее, чем самих Охотников. Спокойный Шону абсолютно не кажется хоть сколько-нибудь взволнованным. - Нет, - первым выдавливает Чжухон. – Ты не мог… Ты же не… - Как и договаривались. Награда за живого Хвануна, - мешок, наполненный деньгами, летит им под ноги, с шорохом падая на смешанную со снегом землю. – Поймаешь еще одного в течение месяца, увеличим сумму на несколько позиций. - О чем он? – наконец, раздается сквозящий отчаянием хрип Минхёка. – Я не верю. Шону, это же не правда? Ты же не мог так поступить? - Что происходит? – Кихён хватает Шону за ворот куртки и резко разворачивает. – Какое ты имеешь к этому отношение? Лидер молчит, не обращая на него внимания, и Кихёна это выводит из себя. Ситуация, где их жизни висели на волоске, а члена Клана схватили Охотники, совершенно не подходила для игры в молчанку. Он встряхивает его так сильно, что голова Шону дергается назад. - Отвечай мне, черт тебя дери. Что ты творишь? - То, что должен. Так нас не тронут. - Ты сдурел? Как можно опуститься до предательства? - Я сделаю всё ради защиты Клана. - Ты же любишь его, разве нет? Глаза Шону без интереса поворачиваются к побледневшему Хвануну, едва стоящему на ногах и смотрящему на него с откровенной надеждой, мольбой. На кого еще ему надеяться в такой момент, если не на самого близкого человека? Человека, которому он верит больше, чем себе. - Разве положено любить скот, выращиваемый на убой? В голосе лидера звучит неприкрытая насмешка. Последние остатки сил покидают теряющего нить с реальностью Минхёка, который фактически обмякает в руках, грубо подхватывающих его. Как будто под дых зарядили титановым молотом, а потом размазали им голову в кашу. Желания сопротивляться больше нет. А смысл? Ради чего? Его действительно продали как скотину, боготворящую того, кто протягивает ей еду и чешет шею, в эти же секунды прикидывая, когда пустить ее под нож. Он рвано выдыхает, давясь всхлипом и забывая дышать. Из сведенного спазмом горла вырывается что-то, похожее на глухое «Но я тебе…». - Почему тогда не сделал этого сразу? Зачем весь этот театр? – шипение сквозь зубы Кихёна больше звучит как крик. - Рано или поздно награда за Хвануна должна была подскочить. Выше, чем сейчас, она уже не станет, а деньги нам нужны. Я делаю это ради нашего с тобой Клана. Кихён не узнает человека перед собой. Он хочет залепить ему пощечину, трясти со всей силы как куклу, распотрошить ее, вытащить наружу своего лучшего друга, ради которого даже умирать было бы не страшно, но тело не слушается. Он пораженно отшатывается назад на задеревенелых ногах и смотрит на него, как на внезапно выскочившее из воды морское чудовище. Как он мог пропустить в нем эти изменения и позволить всему этому случиться? - Ебаный ты говнюк, – стоит Кихёну отойти, как Чангюн вырывается вперед и яростно толкает Шону, ударяя его в живот. Лидер сгибается, морщась от боли, но реагирует быстро. Схватив Чангюна за локоть, он заряжает ему по ребрам коленом, бросает на землю и наставляет на него пистолет. - Если кому-то что-то не нравится, то я никого не держу, - рявкает он, из-под бровей осматривая каждого. – Проваливайте отсюда, если вы такие нежные и не понимаете, что нам всем угрожает, пока он с нами. У вас пять секунд. Потом за любое неповиновение я стреляю. Чангюн порывается встать и снова накинуться на него, но пуля, вспоровшая землю рядом с бедром, заставляет ноги подкоситься, показывая, что Шону абсолютно серьезен в своих намерениях. Его непривычно жесткий командный голос вводит в ступор и вызывает необъяснимый животный страх. Внутри закручивается конфликт, сводя внутренности, как случайно намотавшуюся на ручку нить. С одной стороны, Минхёк часть Клана, часть семьи, а семью предавать нельзя. С другой стороны, Шону их лидер, которому они обязаны всем и которому привыкли доверять не задумываясь. Как можно пойти против лидера? Кто они без него? Под грозным взглядом голова невольно вжималась в плечи. По истечении пяти секунд, ко всеобщей досаде, никто с места так и не сдвигается. Если хотя бы один человек решился пойти против, остальные бы его поддержали. Решать вопросы без лидера оказалось проблематичным уже сейчас. Страх и нерешительность заставляют их чувствовать себя опозоренными перед самими собой и Минхёком в первую очередь. Они опасливо переглядываются друг с другом. Тем временем, их внутренняя драма изрядно наскучила Охотникам. - Проваливайте отсюда. За сокрытие Хвануна полагается казнь, но раз уж вы зарекомендовали себя отличными поставщиками, мы решили изменить для вас эти условия. Исчезните, пока мы не передумали, ваша ругань начинает надоедать. Кихён сжимает кулаки. Он очень хочет достать жгущий кожу пистолет и перестрелять всех в мясо, а заодно прочистить Шону мозги, хорошенько приложив его несколько раз головой о землю. Но наглядный численный перевес заставляет пересилить себя и закусить свою гордость. В этой бессмысленной перестрелке погибнут все. Кихён смотрит на разбитого Минхёка. На его лице вопреки ожиданиям не было ни слез, ни следов истерики, ни эмоций, ничего. Только потухшие глаза и трясущаяся нижняя губа, что пугало еще больше. В нем как будто одним звучным щелчком выключили человека. Кихён испытывает глубочайшее сожаление и ноющую обиду, которую отрицать нет смысла. Ведь Хванун действительно стал ему братом. Как будто потерять свою кровную семью было недостаточно. - Уходим, - коротко бросает Шону, после чего берет мешок и, развернувшись, направляется в сторону оставленной у обочины машины. Они специально отъехали от Логова в дальнюю часть леса. Выбора не остается. Провоцировать Шону в таком взвинченном состоянии не хочется, они уже не понимают, как он может отреагировать. Пуля больше не кажется пустой угрозой, равно как и наведенные на них винтовки, поэтому приходится повиноваться. Члены Клана Экс, сжимая челюсти, идут следом за лидером, напоследок окидывая Минхёка пристыженными взглядами. Чангюн, на самом деле успевший сильно привязаться к нему (в чем он никогда не признается), задерживается, тяжело поднимаясь с земли, и виновато шепчет ему «Прости», прежде чем раз и навсегда отвернуться от Хвануна, который до самого последнего момента высматривает в тени деревьев фигуру Шону.