***
Телефон разрывается от звонков и сообщений, но Антон не обращает внимания — один раз за утро он глянул в телефон: сообщения от Армяна, от Иры, пятьдесят два сообщения в беседе курса, электронное письмо с инструкциями к фестивалю, уведомление о создании беседы фестиваля «Пробки мира». После того, как он увидел все это, телефон в руки он не брал. Сидел и смотрел потупленным взглядом куда-то над сестрой — будто находясь в трансе. Налоксон уже давно должен был прекратить свое действие. Значит, последние пару часов уже под вернувшимся действием наркотика. Скоро закончится и оно. Вздрогнув и тряхнув головой, Антон возвращается в реальность и берет телефон, с минуту смотря на черный экран. Времени остается немного. Поэтому, глубоко вздохнув, Антон открывает в вотсапе контакт, который первый приходит на ум. Игнорирует входящие сообщения, и печатает:Малыш Шаст: «Армян, привет. не будет одолжить 5к? Отдам как только так сразу»
Нажимает кнопку отправки, чувствуя, как засосало под ложечкой. Докатился. Просит в займ. Ответ приходит почти сразу — это наталкивает на мысль, что Матвиенко, кажется, вшил себе смартфон прямо в ладонь.Армян: «хера се. А чем докажешь, что тебя не взломали?» Малыш Шаст: «бля, это вотсап, как тут можно взломать? Но раз доказать надо, то у меня рост под два метра, а твою голову можно вести на «Дачный вопрос» Армян: «очень смешно. Не, чувак, прости, но таких денег не держу (зп еще не выплатили, так что, мне б кто одолжил»
Антон даже еле слышно рычит, с шумом стукнув телефоном по столу. Сука. Просить одолжить у студентов — провальная идея. В МХТ на всех факультетах учатся либо общажные бюджетники, либо платники, все деньги которых уходят на оплату обучения. Антон без особой надежды черканул ещё парочке однокурсников, но ответ ото всех получил однозначный. В мыслях воспоминанием звучат слова Журавлева. Вот оно. Стоит попробовать.Антон актеришка: «Дим, привет. Слушай, дело срочное — не будет одолжить 5к? Верну сразу как смогу»
Звук отправки. Быстрая блокировка телефона. Антон откидывается на спинку стула, проводя рукой по волосам, вытаскивает сигарету из стремительно заканчивающейся пачки. На половине сигареты слышит звук оповещения о сообщении:Журавлев: «ох. чувак, а что случилось, что такая срочность? Пяти нету, могу только если тыщу-полторы накинуть.» Антон актеришка: «если будет полторы, то уже неплохо» Журавлев: «кидаю на карту.»
Тотчас вверху экрана высвечивается уведомление от сбербанка: «…зачисление 1500р Баланс: 1578.73р»Журавлев: «ты мне скажешь, что за срочность? Как минимум потому, что в круговороте решении твоей проблемы будут задействованы мои 1,5к)» Антон актеришка: «сестре на лекарства»
После чего Антон снова бросает взгляд на сестру, сжавшуюся в клубок под одеялом. Ему нужно ещё хотя бы тысячи две-три. Когда ситуация критическая, ты забываешь про любые нормы приличия, про любой речевой этикет и социальные недомолвки. Когда у тебя срочная проблема, ты отчаянно пойдёшь за помощью хотя бы на улицу. Улица — слишком долгий вариант для сбора нужных средств. Поэтому Антон решает написать Арсению.+7-916-*******: «Арсений, здравствуй. Я понимаю, как это выглядит, и что по факту получения от меня смс ты наверное даже не захочешь отвечать, но, пожалуйста, можешь одолжить мне 3000? Я верну сразу, как только смогу.»
За время ожидания ответа Антон успевает с болью оторвать заусенец. Трель пришедшего сообщения режет по ушам.+7-921-*******: «И с чего же вдруг мне это делать?»
Антон мешкается, не знает, что отвечать. У Арсения реально совершенно нет причин как-то помогать Антону, учитывая его неприязнь. Но… у Арсения есть деньги.+7-916-*******: «У тебя есть деньги, и -3к несильно отразятся на твоём бюджете. К тому же, как я и сказал, верну в самом ближайшем времени. Пожалуйста.»
Арсений больше ничего не отвечает. Через две минуты приходит уведомление о зачислении четырёх тысяч на карту. А с зачислением в онлайн-банке высвечивается комментарий: «Не забудь купить много воды». Антон громко выдыхает и судорожно вдыхает воздух, что больше походит на всхлип. Арсений всё понял. Чувствуется жуткий стыд, мерзость и желание провалиться сквозь землю, в ушах чувствуется жар. Отвратительно выносить сор из своего дома на показуху остальным — тем более, такому человеку, как Арсений. Точнее, человеку, с которым сложилась такая межличностная ситуация. Телами поменялись — жутко неловко, согласитесь. Но сейчас не время для терзаний совести. Антон встаёт, чувствуя усталость каждой, даже самой маленькой, мышцой тела. Натягивает кроссовок, с трудом фокусируясь на шнурках. Ему нужно сходить в аптеку и закупиться всем необходимым до момента, как Лиза проснется. — Тош?.. — доносится тихий голос, когда Антон натягивает второй кроссовок. Проснулась. Черт. Антон так и замирает, не завязав шнурок. Медленно поднимается. — Тош, ты куда? — выговаривает, когда видит одевающегося брата. — В аптеку. Скоро вернусь. Лиза приподнимается на локтях. На лице читается сильное беспокойство. — Зачем? — спрашивает Лиза, но в ответ не получает ровным счетом ничего. — Ты что, хочешь «витаминную бомбу»? Антон кивает, стараясь не смотреть на сестру. — Нет… — почти скулит она, — Антон, пожалуйста… — Я не хочу ничего слышать, Лиз, — говорит Антон каменным голосом. — Ты перешла последнюю грань. И Антон, и Лиза, и Арсений — все поняли, что он собирается сделать. Сегодня у Лизы начнётся ломка. Антон собирается приложить все силы, чтобы не пойти у неё на поводу и не «облегчить» её страдания. Да, переносить ломку на сухую — опасно. Да, переносить ломку в домашних условиях — до безумия опасно. Но именно поэтому Антон сейчас и собирается в аптеку — если помогать организму периодическим пополнением витаминами на протяжении всего периода ломки, то вероятность плохого исхода значительно уменьшается. Антон не думает, что ломка будет длиться недели две. Он сейчас не думает о том, как он будет совмещать заботу о сестре с работой, с учебой, как будет отдавать деньги. В голове тотальная пустота с лишь одной целью — сходить в аптеку. А дальше будь, что будет. Лиза медленно, но решительно поднимается с кровати, когда Антон уже стоит на пороге. — Нет, Антон, подожди, — мямлит она, пытаясь найти хоть какие-нибудь аргументы, которые смогут остановить брата. — Пожалуйста, давай поговорим. — ЗАТКНИСЬ! — ревет Антон и ударяет кулаком по дверной раме. Это происходит так резко и неожиданно, что Лиза вскрикивает и инстинктивно подтягивает одеяло к себе, прикрываясь. Глаза Антона сверкают такой яростью, какой Лиза никогда не видела у своего брата. Он потерянно и медленно смотрит по сторонам, не замечая, что костяшки кровоточат. С опустевшим взглядом и с не меньшей агрессивностью Антон сухо выдает: — Я пошел. Антон выходит за порог квартиры и достаёт ключи. Топорные, автоматические движения. Лиза вскакивает. — Антон, стой! — кричит она. — Ты… ты не понимаешь… Антон закрывает дверь. Из-за закрытой квартиры все ещё доносятся крики сестры: — Вернись, Антон! Ты не понимаешь, что это будет, как это будет боль… — после чего Антон слышит громкий удар. Так и остановившись на полушаге, Антон медленно поворачивается. Замечает кровь на раненых костяшках, но не успевает отреагировать. Что важнее сейчас — так это то, что стало слишком тихо. Прислушивается — из квартиры больше ничего не слышно. Антон вспоминает громкий удар. И все его тело передергивает разрядом страха. — Нет-нет-нет… — рывком возвращается к двери, путаясь в ключах. У замочной скважины пытается найти ключ от квартиры. — Нет, Лиза, нет! — Каким-то чудом подобранный наугад ключ подходит к замку. Антон наваливается на дверь, со стуком открывая ее. Подрывается к сестре. — Нет, Лиза, блять, только не сейчас, зачем ты так поступаешь… — сам не понимает, что несёт, когда переворачивает лежащую на полу сестру набок. Лизу скручивает ещё один спазм, но содержимое желудка выходит спокойно благодаря Антону, который давит ей на язык двумя пальцами. Второй рукой он убирает волосы с влажного лба и гладит сестру по голове. — Почему так рано, почему оно началось так рано? — спрашивает Антон у пустоты, не переставая гладить сестру и поддерживать её за плечо. — Тихо, тихо… — шепчет, когда Лиза издаёт стон боли. — Тш… все будет хорошо, все будет хорошо…***
Антон нажимает на кнопку первого этажа. Лифт с грохотом трогается. Обклеенные объявлениями стены лифта постепенно размазываются пеленой подступающих слез. Антон утыкается лбом в зеркало и плачет. Глупо, по-взрослому, без всхлипов и шумных рыданий. Покорно глотает слезы, комок в горле.***
Добровольский чувствует, что хочет ударить Арсения. Это какой-то невозможный симбиоз чувств — желание стукнуть человека наряду с искренним восхищением. Таким охреневанием, что Паша не замечает, как с тлеющей сигареты, зажатой зубами, падает пепел прямо на рубашку. Таких, как Арсений, хочется просто встряхнуть и усадить на лавку в каком-нибудь парке. И уехать, бросив как надоевшего домашнего питомца, который слишком часто грыз хозяйские тапки. Зажать рот рукой, чтобы перестал, перестал выводить из себя. Суетиться. Говорить. Думать. Он слишком громко думает. В один момент он целиком разобран, его руки не поспевают за ногами, его действия не поспевают за мыслями. А в следующую секунду он сосредоточен, как машина. Это ненормально. Болезненно как-то. Он выдает потрясающие идеи, складывает все действия в отличный план, он мыслит как калькулятор, складывая на раз-два задачи и цели. Иногда кажется, что за Поповым невозможно успеть, проще вырубить его, потому что — серьезно, — невозможно черпать энергию из работы. Не столько энергии. В конце дня они с Поповым сидят в кафе, Попов непрерывно — почти возбужденно — стучит по клавишам ноутбука. Паша делает глоток своего карамельного латте, поправляет деревянные хипповские бусы, которые сделала ему его девушка. Намеренно громко ставит чашку на стол, чтобы привлечь внимание Попова. Попов и бровью не ведет. — Арсений, — решает радикально подойти к вопросу Добровольский, чеша подбородок. — М? Поганец лишь поднимает брови, все еще продолжая печатать. Даже и не думает о том, как по-уебански он себя ведет. — Ты погляди только, — начинает Арсений, добавляя масла в огонь, — какой кадр! Это потрясающе просто, Паш, смотри… — Так, Арсений! — прерывает его Паша, со смесью удивления и возмущения смотря на блогера. — Ты вообще отдыхаешь? Я, между прочим, фанатик лингвистики и аутистов, но даже я после пяти часов общения с аутистами предпочту поболтать о какой-нибудь обыденной ерунде! По типу видов сковородок или еще чего… Арсений наконец-то отклеивает нос от экрана. И что это — серьезно? Это непонимание во взгляде Попова? — Ну, я недавно видел в магазе малюсенькую сковородку в форме сердца — чтоб делать яичницу или блинчики прикольные… — сконфузившись под этим искренним непониманием проговаривает Добровольский. Арсений продолжает давить своим непониманием, чуть наклоняя голову наподобие щенка. Он всем своим видом прям так и говорит: «че ты несешь и почему ты отвлекаешь меня от работы?» — Мы же завтра в Питер поедем во второй центр, — с видом «это-же-очевидно» начинает объяснять Попов, — сейчас надо закончить скрипт для того материала, что мы отсняли сегодня! Паша закатывает глаза, отпивая еще латте. Он аристократично оттопыривает мизинец, что смотрится невероятно комично вместе с его общим видом хиппи-оборвыша. Арсений, глядя на эту прекрасную сцену, решает впервые за все время пребывания в кафе пригубить и свой кофе. Рывком отпивает, вдруг снова всполошившись: — Кстати, у нас завтра самолет во сколько? Паша поднимает бровь и смотрит в угол, вспоминая время. Когда память выдаёт лишь перекати-поле, лезет в телефон. — В двенадцать дня, — отвечает он, сверившись с электронным билетом. — В час уже будем в северной столице. Обратно самолет в девять вечера. Арсений кивает, снова двигая ноутбук к себе с сумасшедше-сосредоточенным взглядом. Нет, Паша серьезно хочет его ударить, ну что это за пиздец. Он бы и не подумал, что Арсений стал таким задротом за то время, что они не виделись. — Арсений. — Да ну чего тебе? — с обиженным видом спрашивает Арсений, невинно моргая. — Ну мы, вообще-то, шесть лет не виделись. Поработали — так может поболтаем… — …обсудим виды сковородок? — смеется Арсений. Он смотрит вниз, смахивая с джинс видимые одному ему крошки, и все-таки закрывает ноут, на крышке которого медленно темнеет светившееся до этого надкусанное яблочко. — Да, извини, ты прав. Как-то нехорошо это по отношению к старому доброму знакомому вести себя как я. Арсений берет в руки кружку, просовывая пальцы в ручку, и отпивает. Но только сейчас Арсений понимает, что вместо тёплого бодрящего кофе во рту оказывается мерзкая холодная жижа. Попов еле сдерживается, чтоб не выплюнуть, и корчит губы, когда глотает. Тираду мысленного проклинания законов физики, в частности тот факт, что тёплое имеет склонность остывать, прерывает снова подавший голос Добровольский: — Что-то с тобой приключилось, я прав? Вопрос звучит слишком громко в, как кажется Арсению, образовавшейся тишине. Арсений сглатывает терпкую слюну, и этот звук будто раздаётся эхом в ушах. — О чем ты? — Арсений концентрирует всю мысленную энергию на том, чтобы его вид был максимально спокойным. Вот только голос звучит предательски тихо. — Что-то серьезное случилось за эти шесть лет, да? — давит своё Паша. — Мы хоть и не так много общались, но даже я вижу это очень явно. — Ну, я прическу поменял… — говорит Арсений, а в мыслях крутится направленный на Пашу позыв: Не трогай это. Попов ритмично стучит ногтем по чашке, чем выдаёт себя со всеми потрохами. Паша ничего не говорит, но по его прищуру можно однозначно прочесть: «попизди мне тут». Добровольский отодвигает свою опустевшую чашку к краю стола, чтобы официант не отвлекал, забирая её. С минуту смотрит в окно, и Арсений только сейчас замечает образовавшиеся за шесть лет морщинки на лбу у мужчины. Провожая взглядом старика с неприлично толстой собакой за окном, Паша чешет подбородок, чуть оттягивая бородку. — Знаешь, — говорит тихо, переводя взгляд на Арсения, — у нас на лингвистике есть такая штука как «психолингвистика» — прослушал один модуль лекций на втором или третьем курсе. Лженаука полнейшая, но за что я могу сказать ей спасибо, так это за то, что она засеяла во мне интерес к психологии. Я потом даже дополнительные курсы брал. Так вот на психологии меня научили понимать, когда человек пиздит, а когда не пиздит, — Добровольский заглядывает прямо в глаза Арсению, добивая тягучим золотом карих глаз. — Угадай, что делаешь ты. Арсений глубоко вздыхает, опуская взгляд — сдается. Паша роется в потертом бумажнике и кладет под чашку пятьсот рублей. — Пошли покурим, — говорит он приказным тоном, поднимаясь со своего кресла. — Я… я не курю… — пытается возразить Попов. Добровольский нацепляет на нос очки в стиле Леона и выразительно поднимает бровь: — Опять пиздишь?***
— Итак, рассказывай. Паша таки вытащил Арсения, сунул ему сигарету в рот и даже как-то поджег. А теперь смотрит выжидающе. Арсений все ещё ломается — закатывает глаза: — Да что тебе рассказывать-то? Попов делает аккуратную затяжку — очень красиво строит из себя редко курящего человека. Паша же затягивается с таким видом, что Боб Марли бы позавидовал. — От чего ты убегаешь, ныряя с головой в работу? — спрашивает Паша, а Арсений закашливается. Это было слишком проницательно. Настолько, что у него вырывается: — Хватит. Понятное дело, такая реакция снимает маски окончательно и бесповоротно. Лицо Паши озаряется доброжелательной ухмылкой: — И не подумаю. Непонятно, какие такие курсы по психологии отслушал Добровольский, но после нескольких осторожных и выстроенных попыток с его стороны, Арсения все-таки удается пробить. Арсений поначалу корчит из себя недотрогу, «я ничего не скажу» и так далее. Но потом — бум, и все. Он рассказывает про разбитые мечты, про трудности учебы и выстраивания карьеры, про сбитые кулаки и ночные загулы. Он рассказывает про Марину. Он освещает этому добродушному Добровольскому в деревянных бусах каждую тень своей души. Говорит до появления единственной звезды в топком московском небе. Через три часа они уже сидят в квартире Арсения, и Паша испытывает невероятный кайф от зажигания десятка свечей. — А Дима куда пропал? Арсений открывает для них по бутылке пива и жмёт плечами: — Понятия не имею. Наверное, снова пошёл глазеть на дореволюционные здания. Арсений чувствует себя полностью опустошенным. Не будет громким сказать, что ему больно. Так резко и неожиданно выворачивать душу наизнанку — занятие очень выматывающее. Арсений спешит глотнуть пива, чтобы хоть как-то успокоить комок усталости где-то под сердцем. Паша садится на пуфик, на который метил глаз Арсений, и раскидывает ноги, будто совершенно не замечая жалостливого взгляда Попова о пригретом местечке. Благодарно кивает, беря протянутую бутылку. — Ты не закончил про Антона, — говорит так ненавязчиво, будто бы он не несколько часов подряд слушает Арсения. Паша наводит бутылку к одной из свечей и крутит, создавая на противоположной стене шоу зелёных отражений. Арсений садится напротив на стул, глотает пива и трет глаза. Смотрит на собеседника и чувствует, как собственные глаза оттягиваются мешками под ними. — Ты серьезно веришь мне? — голос звучит безжизненно, устало. Паша прекращает играть со светом и откидывается на пуфике. — Ну как можно тебе не поверить, Арсений. Либо это правда, либо ты сошел с ума и беспрекословно веришь в это сам. Последнее хоть и плохо, но хотя бы интересно. Арсений усмехается, слыша в последней фразе свойственное Паше как ученому любопытство. — Думаешь, я сумасшедший? — поднимает правую бровь, спрашивая. Но Арсений не возмущается. Ему будет спокойней, если все это резко и быстро разрешится тем, что он всего лишь сумасшедший. Лечь в психушку — и все закончено, все разрешено. — Не знаю. Даже если да, рассказ твой не становится менее интересным. Так что, продолжай. И Арсений до скрипа выворачивает свою душонку, заканчивая их вечер разговором про подмену.