Sonne

Когда Армин был ещё мал, он редко мог уснуть без маминой сказки. Больше всего нравились ему сказки о гигантских людоедах, бравых воинах, воюющих с ними, и смелых странниках, отправлявшихся в путешествия по морю. Матери же его нравилась сказка о девочке в красной накидке и большом страшном сером волке, поэтому Армин слышал её неоднократно. Сказка эта заканчивалась хорошо: появлялись охотники и спасали девочку с её бабушкой. Когда мама с папой умерли, сказки рассказывать стало некому: дедушка придуманные истории не любил, считая, что учить внука следует лишь тому, с чем он столкнётся в жизни. Армин поначалу грустил без сказок, но со временем это убеждение дедушки принял. И правда, к чему рассказы о несуществующих людях и событиях, которых никогда не случалось, если в окружающем его мире и без них так много интересного, того, что можно увидеть, к чему можно прикоснуться? Однако про волков дедушка тоже рассказывал. О том, что они похожи на собак, только больше, сильнее и людей не слушаются. О том, что лаять они не умеют, только выть да рычать. О том, что могут прикидываться людьми, что часто и делают. О том, что вычислить волка-перевёртыша можно по оставшимся на голове торчащим ушам и хвосту, а также по длинным-предлинным клыкам и когтям. О том, что стоит беречься от незнакомцев возле леса: уши волки могут прятать под шляпой или капюшоном, хвост — прижимать резинкой штанов, а когти скрывать под рукавицами. О том, какой травой легко отогнать волка от своего дома. И даже о том, что волки с человеком связываться боятся, а пуще всего их пугает огонь. Но в одном рассказы мамы и дедушки были похожи: если волки и задумывали против человека неладное, охотники всегда всех спасали. В этот злополучный год охотники их не спасли. Пятнадцатилетнему Армину об этом никто не говорил, но он знал это. Он дивился, как рано пришло лето, когда ещё в мае заплодоносил вдруг вороний глаз, выставив своё единственное слепое око к вершинам елей и сосен. Он видел, как на торговой площади продавцы лишь удручённо качали головами в ответ сетующим на высокие цены покупателям: половина всходов в этом году погибла, и с этим ничего нельзя было поделать. Он проходил мимо ругающихся с заезжими купцами фермеров, заламывающих цену за куриные тушки по вине повальной болезни скота. Он сталкивался с едва влачащими свои пьяные тела из таверны охотниками, громко хвастающимися тем, что перебили едва ли не всю дичь в лесу. Он успокаивал маленькую Хельгу, дочь мистера Вебера, рыдавшую по любимцу всей семьи — сторожевому псу. Его накануне ночью загрызли пришедшие из лесу волки, а потом перерезали у Веберов половину овец. Он стоял, опустив голову, когда по разбитой колее везли на кладбище завешенный чёрной тканью гроб убитого волками охотника, а позади процессии плелась безутешная вдова. Он сочувственно кивал, когда жена второго охотника — а их на всю деревеньку и было лишь два человека — стучалась к нему в поздний час и просила трав, которые бы хоть немного облегчили боль её покалеченному волками мужу. Поэтому когда в день летнего солнцестояния деревню огласил торжественно тревожный звук набата, Армин ничуть не удивился. Это было делом времени. Колокол звонил долго и устало, будто усыплённый непривычно жарким для июня полуденным солнцем. Так же устало и неохотно стягивались к торговой площади жители деревни, встревоженные, кажется, вовсе не оповещением о возможном бедствии, а тем, что их оторвали от дел. Лишь когда толпа собравшихся с трудом могла ютиться на небольшой площади, настойчивый звон умолк. Деревенский староста — Мистер Мейер — сразу же вышел вперёд, но заговорил не сразу, явно подыскивая подходящие слова. — Друзья, — староста важно пошевелил усами и оправил полы своего длинного темно-синего сюртука, — собственно, собрались-то мы здесь сегодня вот зачем… Дело-то всем известное, но надо нам… так сказать… — замявшись, он оглянулся на стоящую подле него супругу Сару, и та, будто только того и ждала, кивнула и сделала шаг вперёд, оттесняя благоверного. — Многоуважаемые и добродетельные мои соседи! — заговорила Сара Мейер вместо мужа, чему, впрочем, уже никто не удивлялся. — нет нужды перечислять все напасти, что постигли нас в этот нелёгкий год! Воистину богини наши шлют нам одно испытание за другим, и поныне мы умело справлялись и с внезапной гибелью зерна, и с болезнью домашней скотины, но на сей раз нас постигла ещё более нелёгкая напасть. В нашу деревню повадились ходить волки, — Сара выдержала тяжёлую паузу, многозначительно сжав свои алые, в помаде из воска и кошенили, губы, — мало стало им лесной дичи, теперь они режут наш скот. Как знать, может, завтра треклятые звери придут уже не за нашими козами да овцами, а за нами, за нашими играющими у опушки детьми! По толпе пронеслась череда испуганных женских вздохов, а кто-то позади Армина, кажется, упал без чувств. Только тогда Армин осознал, как отчаянно сейчас колотится его сердце. — Но паниковать рано! — Сара подняла холёную руку, и шёпот в толпе затих. — Лишь в наших руках судьба нашей деревни! Мы не станем ждать, когда на нас нападут. Но и с ружьями в лес мы больше не пойдём. — Само собой! С ружьём идти уже и некому! — насмешливо выкрикнул кто-то позади толпы, но жена старосты тактично склонила голову, принимая его возражение и одновременно оставляя его без ответа. — Раз путь силы не работает, мы должны найти другой путь, — продолжила она, — и мы его нашли. Волки понимают человеческий язык, и не воспользоваться этим было бы большой ошибкой. Наша семья не пожалеет ничего ради покоя родной деревни, поэтому мы приготовили для волков щедрое угощение. Но кому нести это угощение в лес, нам сегодня и предстоит решить. Сердце Армина замерло на секунду и глухо ударилось о грудную клетку. Это был единственный звук, что он услышал, ибо вокруг него на площади воцарилась абсолютная тишина. Люди остолбенели, будто стоило им пошевелиться — и невидимые глазу волки бросились бы на них в тот же миг. В этот раз староста не растерялся — ловко отодвинул жену и, протерев расшитым платком лоб, принялся копаться в котомке, пока не выудил оттуда целых две связки тонюсеньких деревянных лучин. Такие обычно использовали, чтобы зажигать свечи и керосиновые лампы. — Пускай всё решит случай, — объявил он радостнее, чем было уместно в такой час, — и тот, кто вытянет лучину с красным концом, станет нашей надеждой. — А… как же дети?! — что есть мочи сжав плечи малышки Хельги, начала Миссис Вебер. — Они же не… — Только те, кто старше десяти лет, могут пойти, — покачала головой Сара. — Младшим и корзины до леса не донести. — Слава богиням! — шепнул кто-то едва слышно у Армина над ухом, а Миссис Вебер, едва успев обрадоваться, снова поникла головой. Рука её мужа, стоящего прямо перед старостой, поднялась над связкой лучин, выбирая, какая судьба постигнет его, а значит, и всю его семью. Первая лучина оказалась чистой. Вторая, которую вытянула Миссис Вебер, тоже. Соседи подняли гомон, строясь в очередь. Матери то и дело менялись местами с сыновьями и дочерьми, потом, передумав, становились обратно позади них. Отцы же, напротив, решительно лезли вперёд. Стариков пропускали перед собой, выдавая это за знак вежливости, но тайком надеясь, что страшный жребий выпадет уже отжившим своё. — Это же не могу быть я? Я ведь обещала ему надеть на праздник в их деревню то платье! — плакалась Урсуле шестнадцатилетняя Магда, но Армин, стоявший через двух человек после неё, знал: дело не в наряде и не в празднике. Просто яркие платья не надевают на обглоданные волками трупы. Кто-то оправдывал своё нежелание помочь деревне тем, что некому будет кормить собаку, кто-то — тем, что не закончил для дочери большую соломенную куклу, но у всех у них была лишь одна истинная причина искать отговорки. Страх. Армин чувствовал этот страх. Армина тошнило от него. Закрыв глаза, он сосредоточенно повторял про себя: «Раз, два, три, четыре, Всё светлее станет в мире, Пять, шесть, семь, восемь, Выйдет солнце из-за сосен» Повторял снова и снова старую считалочку, которой давным-давно научил его дед, сказав, что она всегда поможет ему успокоиться. Считалочка заканчивалась, тут же начиналась снова, и хотя гнетущее чувство никак не уходило, Армину вдруг показалось, что страх, который он ощущает — не его собственный. Стоя почти в конце очереди, Армин оглядывался вокруг и видел счастливые семьи, готовые сорваться в пропасть безутешного горя, видел людей, вцепившихся в руки друг друга и боящихся отпустить. Но он сам — глубоко внутри, далеко ото всей этой суеты, далеко от своего ЧУЖОГО страха — был пугающе спокоен. У него не было ни собаки, ни кошки, чтобы их кормить, у него не было незаконченных дел для друзей, которых у него тоже не наблюдалось. На столе его — лишь недочитанные книжки, а на окне — пучки сухой травы, которые не увянут и не осыплются — что с ним, что без него. Все, кто хоть когда-нибудь был ему близок и дорог, уже не смогут по нему затосковать. Мама с папой спят в своих могилах на кладбищенском пустыре. Чуть поодаль вот уже три года лежит дедушка. А детская мечта Армина увидеть далёкие страны с великанами, воинами и бескрайними водными просторами — сбылась бы она когда-нибудь вовсе? Пелена страха вдруг спала с Армина, точно не по размеру сшитая сорочка. Больше он не чувствовал ничего. Какая бы участь ни ждала его на кончике лучины, Армин готов был принять её. Когда подошла его очередь, за Армином оставалось лишь два человека: старик Шульц из школьной библиотеки и звонарь. Лучин же в руках у старосты торчало четыре. Заметив это, Армин помедлил, думая, стоит ли спросить о таком, но стоящая рядом с мужем Сара Мейер вдруг всплеснула руками. — Что же это? Четыре осталось. Дорогой, ты разве сам не тянул? — захлопотала она и, увидев, как супруг пожимает плечами, аккуратно приняла у него оставшуюся связку. Мистер Мейер зачем-то откашлялся, будто готовясь произнести официальную речь, но лучину вытянул молча и — чистую. Сара кивнула ему и лишь теперь протянула сжатый кулак Армину. Стараясь не впускать в сознание ни единой мысли, Армин взялся двумя пальцами за случайную лучину, потянул вверх, но та не двинулась с места, крепко сжатая белыми женскими пальцами. Он хотел попытаться вновь с большей силой, но ненароком поднял взгляд на серые глаза Сары Мейер. Плутовка всегда была горазда красиво говорить, но иногда ей не требовалось даже слов. А может, это он, Армин, прочёл в её непреклонных зрачках то, чего хотел и одновременно опасался. Деревенские позади него шушукались, взволнованные задержкой, но Армин больше не смел заставлять их ждать. Взявшись пальцами за лучину по соседству с первой выбранной, он потянул вверх. Эта поддалась без труда. Шульц долго колебался между двумя оставшимися щепками, а у звонаря выбора и вовсе не осталось — пришлось брать последнюю. Звонарь было принялся ворчать что-то о несправедливости, но увидев, что его лучина белая, мигом склонил голову и забормотал какую-то молитву. Какую именно — Армин не слышал. Он молча разглядывал лежащую на ладони деревянную палочку, конец которой был вымазан в кошенилевой помаде. Разглядывал, не в силах осознать случившееся до конца. Разглядывал, пытаясь нащупать в душе панику, страх, злость — хоть что-нибудь, но его грудная клетка словно пустовала. Ничего. Только слабое, отдалённое разочарование, а во рту вкус, который можно было бы окрестить предательством, будь у Армина в этой деревне хоть один друг. Разум неестественно заваливался куда-то набок, уступая место воспоминаниям прошлой ночи, когда тени от свечи плясали на деревянной стене. Армин глядел на них и всё не мог сомкнуть глаз, слыша в лесу волчий вой. Протяжный, лишённый привычной человеческому уху мелодичности, то надрывный, то напротив — вымученно слабый. Выло разом волка три или четыре. Один начинал, остальные вступали позднее. Каждый пел свою партию, совершенно непохожую на остальные, нескладные между собой. А к утру, когда звери почти умолкли, один вдруг взвыл до жути близко — рядом с опушкой, у которой ютилась избенка семьи Арлертов. И хотя Армин знал, что волкам не подойти ко двору, в котором посажены рябина и волчий аконит, по его вспотевшей спине всё равно прокатились мурашки. Может быть, думал теперь он, прошлой ночью волки уже оплакивали его. Односельчане же оплакивать Армина не спешили, но глазели на него с каким-то торжественным сожалением и страхом, будто увидели призрак того, кого не должно уже быть на этом свете. Даже наглый Стефан, порой позволявший себе шутки не к месту, в том числе и в адрес Армина, теперь косился на него затравленным взглядом. Даже староста смотрел на Армина как-то виновато. Лишь у одного человека взгляд от случившегося нисколько не поменялся. Не поменялся он даже тогда, когда Армин подошёл к Саре и задал единственный мучивший его вопрос: — Это потому, что лишь меня одного некому будет ждать назад? — Армин, — вздохнув, Сара невесомо положила руку ему на плечо, — помнишь ли притчу о том, как богиня наша Мария пожертвовала собой, чтобы защитить сестёр своих и богинь наших Розу и Сину? Всякий должен равняться на её подвиг и искать в себе силы повторить его ради ближнего своего. Миссис Мейер, кажется, рассказывала что-то ещё, давала какие-то напутствия, но Армин уже не слушал. Он получил ответ, которого ожидал, ещё до того, как она заговорила. Солнце едва заметно клонилось к западу, когда народа на улицах и торговой площади почти не осталось. Должно быть, все сели за обеденный стол, догадался Армин. Что ж, так куда лучше. Лучше, чем встречать на улице соседей и смотреть, как они отводят глаза: кто-то стыдился жалости в своем взгляде, а кто-то — того, что не мог её изобразить. С собой Армин взял мало. Кроме тяжёлой корзины с выпечкой и большой зелёной накидки с капюшоном — почти ничего. Лишь маленькую веточку волчьего аконита сунул в карман брюк. Думал взять нож, но что в нём толку против стаи оголодавших волков? Порылся в дедушкином сундуке и захватил керосиновую лампу: как знать, сколько ему предстоит плутать по лесным тропинкам до того, как он найдёт то, что ищет? Или до того, как выйдет обратно к деревне… Ведь шанс того, что он вернётся, пусть и до смешного слабый, всё же есть. Вот только впустить в себя надежду значит испытать двойную боль, когда она рассыплется в пух и прах. Армин этого не хотел. Он знал, что ещё может убежать. Раствориться в лесу, не теряя опушки, затем свернуть на торговый тракт и сбежать прочь вместе с припасами, поймав редкий экипаж. Вот только в других деревнях и сёлах его ждут такие же люди, которым дела нет и никогда не будет до того, что за пределами их двора. А для этих… людей, пусть он совсем и не похож на них, Армин сможет хоть что-то сделать. Не пойдёт он, так отправят старика Шульца или новоиспеченную вдову. Так не должно быть. Армин закрыл ставни и убрал книги на полку. Негоже бросать единственных друзей небрежно распахнутыми у окна, где солнце быстро съест со страниц все краски. Он накинул капюшон и взял в руки корзину, что дали ему в пекарне. Пора было отправляться. Шагнув за порог, Армин запер дверь, повернулся и аж вздрогнул от неожиданности: в полуметре от него стояла Анни Леонхардт, дочь раненного охотника, а вернее — его падчерица. Армин думал сначала молча уйти, не желая слышать никаких ободряющих речей и советов, но взгляд у Анни был ледяным и не выражал ни капли сочувствия к его непростой доле. В такие глаза сейчас смотреть было легче. — На вот, держи, — Анни сунула Армину в руку маленький металлический пузырёк. Армин покрутил подарок в руках, затем перехватил корзину поудобнее и открутил крышку пузырька, доставая тонкий стержень, с которого что-то капало. — Там керосин. Чиркаешь этой штукой по пузырьку — сразу загорается и не тухнет. Всё лучше, чем с огнивом возиться. — Откуда у тебя это? — только и сумел спросить Армин. — У отчима взяла. Обойдётся, — честно созналась Анни. В иной день Армин бы отчитал её за подобное, но теперь только кротко кивнул: — Спасибо, — и неуверенной походкой шагнул в сторону лесной опушки. Он знал, что Анни не пойдёт его провожать.