Лекарство из крест-травы

Кто-то гладил его волосы. Осторожно, ласково, но не боязливо. Так мать могла нежничать с любимым ребенком. Так бог мог поощрять своего возлюбленного ангела. Еще не открывая глаз, Олег понял, чья это рука. Но ему и не требовалось ничего делать – шаманка и без того знала, что здесь, рядом с ней, он в сознании. Еще не готовый вернуться к реальному миру, но уже способный услышать ее и понять. – Все так, как и было предсказано, – тихо сказала женщина. – Скорлупа треснула, и божественное семя вышло в этот мир снова. – Это хорошо или плохо? – уточнил Олег. – Это предопределено, – отозвалась шаманка и вздохнула. – Кто-то, кому не нужна вера, чтобы оставаться силой, слишком давно ждал возвращения Кутыхэя. А я даже тебя сдержать не могу – какой уж мне создатель! Олег чуть повернулся. Он лежал головой на коленях этой удивительной и как будто нереальной женщины, чувствуя то, чего прежде не чувствовал. Или же давно забыл. Они с шаманкой были связаны столько лет, но только теперь он узнал в ней мать, сестру, подругу. Она перестала перебирать его волосы и заглянула ему в глаза, и всего его затянуло в эту темную чайную ясность посреди лучиков-морщинок. – Этот кто-то – Картер Фауэлл? – спросил Олег автоматически. Если так, то часть мозаики встала на свое место. Незнакомцу нужно было каменное яйцо, но он опоздал. Опоздал так безнадежно, что… – Теперь у него все козыри. Шаманка провела пальцем по лбу Олега, словно стирая морщинку меж бровей. Это был их третий разговор, но казалось, что он же – и последний. Впервые они встретились в реальном мире, в сумрачной, но по-домашнему уютной лавчонке. Во второй раз – во сне, и там женщина просила его остаться в России. И вот, наконец, эта беседа на грани сознания, когда все кажется настолько настоящим, что сразу же понимаешь, что это не явь. Это было прощание и вместе с тем снятие покровов. Можно было задать любой вопрос и получить ответ, но Олег предчувствовал, что его прежняя спасительница и без того расскажет ему все, что посчитает важным. Потом это можно будет списать на отравление газом, головокружение и бессознательный бред, но сейчас Волков, опытный наемник и до последнего реалист, полностью принял правила игры, в которую его затянуло. – Ты все еще хочешь знать, почему именно ты? – шаманка задержала руку над его головой. Между пальцев у нее был зажат ненавистный голубой цветок. – Даже я не знаю наверняка. Ты был совершенно обыкновенным юношей, соколик, когда впервые переступил мой порог. И все же то, что осталось от создателя и спало в камне столько лет, выбрало тебя. И когда выбор был сделан, я увидела… Увидела… На какое-то время она замолчала, словно собираясь с мыслями, и Олег не торопил ее. Какой-то внешней стороной своего восприятия он чувствовал, как кто-то тащит куда-то его физическое тело. С каждой секундой безмолвия он становился ближе к тому, чтобы вынырнуть в реальность, но не спешил нарушить тишину. – Бывает так, соколик, что слышишь, как разом все твари – земные, морские и небесные – заголосили наперебой, нашептывая свои тайны. Так и все твое нутро тогда закричало о тебе самом. О твоей силе. О твоей любви. О твоей боли. И о твоей судьбе, конечно. Тогда ни ты, ни тот, кому предназначалось божественное яйцо, еще не были готовы. Да и создатель не был готов снова показаться среди людей. И я решила дать тебе лекарство. Подарить время, чтобы суметь подготовиться к грядущим событиям. Твой недуг был опасен, как сама смерть. Но я тогда не сказала тебе главного, соколик. Пугать не хотела. Варево из крест-травы не излечило саму болезнь. Оно лишь связало вас. Ты же знаешь, как зовут его в народе? Если слушал меня внимательно, то помнишь: вороний глаз да волчья ягода. Пояснений не требовалось. Детские ассоциации разом хлынули на поверхность. Значит, чувства тогда разделились и стали взаимны? Или выцвели и истаяли, не дотянувшись до ответа? – Я же говорила: великого человека ты полюбил. И ты разделил с ним эту силу. Так ты сумел сам избавиться от ханахаки, даже не подозревая об этом. – А если бы вы ошиблись? – Я не ошибаюсь, соколик. А коли так, то пришлось бы мне тебя хоронить под новый год. Олег невольно рассмеялся. Он поверил шаманке тогда и не видел причин осуждать ее теперь. Они рискнули, и он смог прожить свою жизнь, не преследуя Сережу по пятам и не задыхаясь от собственной привязанности. – Почему же вороний глаз? – Легенда гласит, что жил в лесах Коми ведун, и был у него ручной ворон, что был наделен способностью видеть будущее. Людей ворон сторонился, а потому после смерти ведуна остался совсем один. Так и летал над лесом, днем прорицая, а ночью роняя слезы по погибшему другу. Слезы те стали ядовитыми ягодами, которых ни один зверь не тронет. – Тогда почему ягода волчья? – То ли и волки скорбели, но больше верится в то, что ведун носил волчьи шкуры. А мог и медвежьи, но как-то не прижилось. Вот остался бы на родине, поехал бы в Сибирь, да там и узнал бы, что к чему. – Вы сердитесь, что я прилетел в Венецию. Шаманка покачала головой и посмотрела на Олега так пристально, что он сумел прочесть ответ по ее лицу. Он для нее – несмышленое дитя, ослушник, который просто не мог поступить по-другому. Картер Фауэлл сыграл на его заботе о Сереже, и после их встречи не могло быть и единого помысла о том, что наемник смалодушничает и оставит клиента одного. О том, что друг оставит друга и возлюбленного. Даже если это будет означать конец для обоих. Женщина знала, что он поедет. Что ее предостережение окажется бессмысленным и лишь подстегнет беспокойство. Потому что ворону нужен его ведун. Нужна жертва, которая станет решающей в пробуждении спящего вороньего бога. Жертва, которая уже была отравлена, и… Олег не знал, сможет ли он и в самом деле еще хоть раз раскрыть глаза в реальности. – Но, кажется, вы говорили, что создатель был прекрасным и мудрым. Что же страшного он может сделать? – Вынужденное бессилие может озлобить и лучшего из нас. Как и ощущение собственной власти. Неужели не заметил? Заметил, еще как. Тюремные пытки и возвышение над чужими умами и жизнями. Они кольцами сплелись вокруг Сережи, медленно, но верно превращая его в то, что видел Олег в тревожных снах, а иногда и наяву. Даже не озлобленность, а полноценное умопомешательство. Намеренное. Спланированное. Божественное. – Выходит, Сережа?.. – Пока еще нет. Но осталось недолго. Последний штрих, и твое присутствие здесь сделает его готовым к тому, что его ждет. И тогда Кутыхэй зажжет не солнце с луной, а миллионы пожаров – за каждый миг своего заточения, за каждого несчастного, кто потерял веру в него. За Мити, что сохраняла эту веру до последнего вздоха. – Мити? Это же… – Это ее благословение ты получил, и оно способно лишь раз, но спасти тебя. – От неминуемой гибели, – тут же вспомнил Олег. – Такова была ее последняя воля в надежде спасти светлую душу своего супруга. Боги, соколик, не так уж сильно отличаются от людей. Только их ошибки могут стоить много больше. – Но Фауэлл говорил о Мити. О том, что она провела его. – Его, может, и провела, но от судьбы не уйдешь. Мити дала тебе способность отсрочить неизбежное, но никто не может сказать, надолго ли. Ни я, ни тот, кого ты зовешь Картером Фауэллом. Если он действительно тот, кто желает смерти богов, то он может добиться своего любыми руками: и моими, и твоими, и собственными. Олег ощутил, как отвратительно давит на него неизбежность. Словно огромный кусок масла, тяжелый, но плавящийся о кожу и сползающий по ней, оставляя свой жирный след, не позволяя дышать, окружая плотной пленкой. Он почувствовал себя младенцем в жаркой и совсем не уютной утробе. Птенцом в яйце, прочном, как камень. Так чувствовал себя и бог, которого с его помощью освободили. Так наверняка чувствовала себя и шаманка в своей тесной лавочке, где творились предписанные чудеса. Последняя надежда была сказочной и глупой. Настолько глупой, что Олег едва не подавился вопросом, но все же задал его. – Вы рассказывали, что создатель и его супруга любили друг друга. Разве любовь не может спасти богов, а вместе с ними и мир? Любовь. Как это наивно и просто. Так просто, что и вспоминать не стоило. Если Мити жила лишь своей верой, то за столько лет ее силы наверняка исчерпали себя. Кто она теперь для Кутыхэя, изъеденного гневом и потерявшего себя? Древняя красавица, от которой ничего не осталось, кроме глотка студеной воды, разлитой по венам случайно заглянувшего Олега Волкова, простого человека? Да и жива ли еще шаманка, передающая ее волю? Он видел ее лишь во сне, погружаясь в мир духов и видений. Уж не оттуда ли говорила она с ним в последние дни, ведь при первой встрече он был еще студентом, а она уже тогда, хоть и сохраняла бодрую юркость, казалась тысячелетней старухой. – Спасти? После стольких лет и потрясений? И этот ответ ты уже испробовал, – женщина провела кончиками пальцев по его горлу и опустила руку ниже, приложив ладонь к груди. – Снова крест-трава? Какое название на этот раз? – Сугубо научное, но не настолько приземленное, как можно было подумать. Paris quadrifolia. В латыни Олег силен не был, но про четырехлистное растение понял. А вот про географию – не очень. – Так мне стоило бы поискать ответы в Коми или во Франции? – Ох, бедовый! Париж здесь ни при чем. Парис – как имя греческого героя. Сережа бы такую беседу определенно поддержал, но у Олега все античные легенды успели благополучно выветриться из головы за годы службы. Имя-то он помнил, но понадобилось несколько мгновений, чтобы он сумел призвать из глубин разума соответствующие мифы и сделать выводы, на которые намекала шаманка. – Зачинщик троянской войны. Ради любви, конечно же. Усмешка скользнула по старушечьим губам. Они не разомкнулись, но Олег отчетливо услышал невысказанное. В любой местности есть свои мифы и легенды, и у всех есть общие черты, какому бы народу они ни принадлежали. В этот раз речь шла о том, что сильные чувства приводят к жестокому кровопролитию. Неугасающая ненависть Сережи вылилась в месть Грому. А без спящей, но все еще живой любви Олега эта месть была бы невозможной. Даже если бы он знал, кто просит вытащить себя из тюрьмы, ничего бы не изменилось. Наоборот, все произошло бы быстрее. – Не кори себя. Просто постарайся прожить подольше. Ладонь снова скользнула по волосам Олега, и он попытался поймать ее. Чужие пальцы резко отдернулись. Послышался щелчок закрывшегося замка. Вокруг снова был реальный мир, и в этом мире Сережа осторожно, спиной вперед, отступал прочь от Олега в пятно света в центре просторного помещения. Его глаза пылали желтым огнем, но в этот раз не возникало никаких сомнений, что это линзы: за чужим неестественным цветом взгляд оставался родным, полным сожаления и неизбежности. Олег поднялся на ноги и подошел к решетке, отделявшей его и прочих наемников от свободы. Прямо по центру залы за столом сидел Игорь Гром, и Сергей опустился в кресло напротив него, окончательно отвернувшись от Олега. Гром еще не пришел в себя, и Разумовский нетерпеливо отбивал пальцами ритм по подлокотнику кресла. Говорить с наемником он не собирался, и Волков чувствовал себя не в лучшем положении, чтобы первым начинать беседу. Он обернулся и увидел, что часть его людей оклемались и с беспокойством ощупывали себя, особенно насторожившись надетыми на них ошейниками. Олег сглотнул и с трудом сдержал собственный порыв. Он чувствовал, что что-то слегка сдавило шею, и понимал, что не станет исключением в этой борьбе двух главных действующих лиц. Напротив, за спиной Грома, в темноте скрывалась еще одна клетка, заполненная заложниками. Пол залы, освещенный единственным источником света, будто льющегося из коридора, был выложен черными и белыми мраморными плитами в шахматном порядке. Над столом зависла электронная доска. Олег присутствовал при вежливом допросе Алексея Капустина, и сразу же понял, что задумал Сережа. Только до последнего не верил, что тот настолько поднимет ставки. – Серый… – начал было он, но не знал, как и чем продолжить. Не выяснять же отношения перед своими людьми, которым явно положение дел пришлось не по душе, и они готовы были послать ко всем чертям и клиента, и этот заказ, и командира, обрекшего их на подобный финал. – Тише, Олег, – Сергей даже не обернулся, – кажется, наш гость, наконец, приходит в себя. Волков стиснул зубы и замолчал. Будет еще время поговорить, если шаманка не обманула со спасением от гибели. В конце концов, бежать было некуда, а Сережа шутить не собирался. Он объяснил правила игры Грому точно так, как успел представить Олег: каждая съеденная фигура – находящийся в клетке человек. Победитель забирает тех, кому повезет выжить. Только одно в словах Разумовского не соответствовало представлениям. – Каждый из нас играет своими друзьями. Олег со вздохом опустил голову. Сережа назвал его другом. Здесь. Сейчас. Подтвердив наболевшее, но одновременно с этим приравняв того, кто когда-то был ближе всех, к группе головорезов, которых знал всего-ничего. Они были друзьями Волка и теперь расплачивались за это. Однако… Разве для партии необходимо не шестнадцать фигур? – У меня не было девушки для черной королевы, так что я позаимствовал одну из твоих подруг, – пояснил Разумовский как будто между прочим, и Олег взглянул на Юлию и Александру в противоположной клетке. Обе девушки сжались от ужаса, и даже Волкову стало не по себе от мысли о том, насколько далеко заходит жестокость Сережи. При этом раскладе Грому, полицейскому и герою многих громких дел, придется собственным ходом отнять жизнь у бывшей или нынешней возлюбленной. Он пойдет на это. Сломается. Олегу всегда хватало хладнокровия спустить курок. Хватало выдержки пытать террористов, ломая им пальцы, выдирая ногти и зубы. Но подобное моральное истязание человека, который, в сущности, выполнял свой долг, оказалась за гранью понимания. Даже с учетом того, что пережил Сергей после ареста. Даже с учетом того, что за него говорило нечто, рожденное из каменного яйца, больного рассудка или из самой бездны. А ведь среди фигур Грома были и другие девушки. И вообще похищенных гражданских было два десятка. В следующие пару минут Разумовский показал на примере лишних, зачем на них нацепили ошейники. Пока главная жертва металась между стадиями принятия, пушечное мясо лишалось голов по нажатию кнопки мобильного. Страшно стало даже Олегу – так страшно, как не было в падающем самолете или на первом боевом задании. Как не было страшно даже тогда, когда он едва обнаружил, что болен синдромом ханахаки. Игра началась. Волков чувствовал спиной взгляды своих ребят, прожигающие и красноречивые. – «Куда ты завел нас, Сусанин-герой?» – «Да что вы, ребята, я сам здесь впервой», – совершенно некстати пронеслось в голове. Они были безоружны. Беззащитны. И имели равные шансы умереть или выжить. Но если Гром своих пытался оберегать, то Сергей не жалел ни своих, ни чужих. – «Giuoco piano» с последующей рокировкой! – разгадал Сережа маневр оппонента и победно улыбнулся. Олег в тонкости партий не вдавался, но знал итальянский достаточно, чтобы разобрать «тихое начало». Как иронично! С самого начала игра не была тихой, и слова Разумовского, как и тактика Грома, так неожиданно противопоставленная его обычным методам, звучали откровенной издевкой. Но когда после следующего рокового хода и сброшенного с доски белого слона ничего не произошло, тишина все же повисла на короткое время. – Ты ошибся, мразь! Среди моих друзей нет человека с ошейником второго слона! – бедняга Игорь, неужели он и правда поверил, что одержимый Сережа мог хоть в чем-то ошибиться? До Олега правда дошла быстрее, что была озвучена. Действительно, Разумовский не зря звался компьютерным гением. Без чьей-либо помощи он вычислил, куда отвезли Дубина, взломал местную систему и подключился к аппарату жизнеобеспечения. Волков не удивился, но в очередной раз осознал, на какие глубины ада спустился его друг детства. Друг… Он почти упустил из виду ответ Грома, но успел заметить, как дернулись плечи Сережи, и весь он выпрямился в напряженном ожидании. Ошейник Олега замигал красным, как и многие до него, затрещал, легонько ударив током, и погас. Вот тебе и благодать Мити. Или… – Гребаная китайская техника… На нее никогда нельзя положиться! Что ж… Придется все делать самому. Сергей поднялся, как в замедленной съемке, и Олег снова увидел у него за спиной крылатую тень. Выходит, еще не начатую войну с богом они проиграли. Второй раз он вряд ли окажется столь удачлив. Наемники насторожились, и Волк кожей чувствовал их мысли: вот бы в упор, чтобы подошел ближе, и можно было выхватить пушку… Пара самых отчаянных, кажется, даже готовы были прикрыть пока-еще-командира собой, но считали, что и так уже за него схлопотали достаточно. – Прости, Олег, но правила есть правила! И придумал эти правила кто-то задолго до Разумовского. Может, Олег и должен был умереть здесь. Шаманка примерно это и упомянула: ворону из сказания нужно кого-то оплакивать. Но она же и просила его продержаться подольше. Выстрел. Черная тень накрывает пальцы, выпуская первую пулю, и Олег видит ее плавный полет, но успевает лишь слегка, по наитию дернуться в сторону. Ключицу прожигает огнем. Второй. Плечо. Рука отнимается от боли, но Олег еще стоит на ногах и не понимает, почему ощущает выстрелы так заторможенно. У кого-то в такие минуты жизнь проносится перед глазами, а у него – треклятые пули, от которых он не может увернуться. Третий. В грудь. Теперь Олег теряет равновесие и явственно чувствует, что умирает. Где-то вдалеке кричат черные птицы, вестники тьмы. На миг как будто узнается еще один голос – белой Марго. Но она наверняка не пережила отравления газом. Выходит, в этой партии первым другом была она? Четвертый. Олег уже не чувствует, куда она попала. Ниже по корпусу. Пули будто высвечивали узор, созданный розами у забора детдома. Удачливая семерка, чтоб ее! Пятый. Еще ниже. Олег упал, заваливаясь на бок и чувствуя прожигающую агонию во всем теле. – Только один раз, – напомнил голос шаманки, и пальцы наемника разжались, ослабев. Пять раз – или уже больше? – его не могли спасти даже боги. Сознание утекало в черноту, за которой не было ни чего – ни райских кущ, ни адского пламени, ни света в конце туннеля, ни добрых рук шаманки. Он думал, что последним, что он услышит, будет голос Сережи. – Ну что, продолжаем партию? – театрально выкрикнул тот, и самым страшным в этом звуке было безумие отчаяния, которого Олег никогда прежде не слышал – ни от Разумовского, ни от тех, с кем он сражался на Ближнем Востоке. Однако действительно последним звуком перед сгустившимся мраком был далекий горестный крик погибшей богини. Погибшей вместе с ним или за него.