***
Всё это интервью строго не для записи, не то чтобы он вообще мог заявить в своей книге, что я гей. Тем не менее, ему нужно это, чтобы побольше узнать о моей жизни, и тогда он сможет соответствующим образом всё отцензурировать. Сделать эту часть моей истории неясной для всех тех невинных ребятишек, которые первыми купят мою биографию. В этот раз мы на кухне, сидим за столом друг напротив друга. Теперь у него новые записи, только из печати, и я вижу даты, стрелки и вопросительные знаки и замечаю в тексте много "Б", прежде чем он слегка приподнимает записи, чтобы я ничего не видел. — Как бы ты описал свою сексуальную ориентацию? — произносит он совершенно незаинтересованным голосом. Он выглядит уставшим, словно он плохо спит по ночам. Как и я. — Переменчивая. — Что это значит? — Я не знаю. Я сплю с обоими полами. Бисексуал. Да, вот. Он дует губы и что-то записывает. Я беспокойно смотрю по сторонам, руки лежат на коленях. Хотелось бы мне сейчас быть где угодно, только не здесь. — Сколько тебе было лет, когда ты впервые переспал с девушкой? — Девятнадцать. Тут он замирает, и его серьёзная мина уже больше не такая серьёзная, когда он смотрит на меня, стараясь не улыбнуться. — Погоди, ты был девственником до девятнадцати? — Эй, не думай, что я не пытался. Девчонки считали меня слишком странным. — И это правда. Девушка, в которую я был по уши влюблен в старшей школе, сказала, что я слишком навязчивый и что она не понимала, о чем я говорю большую часть времени. — Что вообще решает возраст? Я думаю, что качество важнее. — У меня первый секс был, когда мне было семнадцать. — Ты хочешь, чтобы я тебе торт испек? — спрашиваю я, и он шумно выдыхает, его щеки слегка краснеют. Он без проблем задает мне личные вопросы, но стесняется говорить о своем опыте. Ох, малыш, может, ты хочешь сравнить наши сексуальные жизни. Потому что я выиграю. В каждом раунде. — У меня секса было больше, чем у тебя будет, скорее всего, за всю жизнь, — говорю я, и я не пытаюсь задеть его, это просто факт. У меня было много секса. Он просто смотрит на меня, мол, ага, ну да, но это очевидно, что он спал, может, с тремя девушками максимум, и с двумя из них всего по одному разу. — Сколько тебе было, когда ты впервые переспал с мужчиной? — Двадцать три. — Значит, это четыре года исключительно девушек. — Нет, это двадцать три года исключительно девушек. Подростковые влюбленности, гормоны в старшей школе, перепихи в музыкальных тусовках Лос-Анджелеса... Всё это были девушки. Всегда. — Хоть убей, но я не могу припомнить, чтобы у меня были подобные чувства к парням в моей юности. Я ковыряюсь в ногтях, что угодно, лишь бы не смотреть на него. — Так что сначала мне нравились только девушки, но потом мне постепенно начали нравиться и девушки, и парни, скорее в зависимости от настроения, а потом это плавно перешло к предпочтению мужчин. Он ерзает на стуле, хмуря брови. — Но... Когда ты узнал? То есть... — Когда я узнал что? — Ну, если ты спал с девушками, почему ты начал... и с мужчинами тоже? — В его голосе слышно недоумение. — Ты спрашиваешь, почему мне нравятся парни или почему я сплю с парнями? — Это нелепый вопрос. Почему солнце желтое, почему океан соленый, почему он спит с девушками? Это же очевидно. Просто так получилось, некоторые вещи так устроены. Я так устроен. — С парнями здорово трахаться. — Румянец на его щеках становится ярче, поэтому я продолжаю, испытывая некое желание отомстить. — Ты можешь думать, что с девушками ты занимаешься Сексом с большой буквы С, но ты вообще не знаешь, что такое секс, пока не переспишь с парнем. Девушки нежные и маленькие, с ними нужно быть осторожным, даже если они хотят пожестче. С парнями не так. Да и с ними проще трахаться. Они не могут случайно залететь. У них не бывает месячных. Они никогда не бывают против. И у мужчин прекрасные тела. Думаю, у меня слабость к красивым задницам, округлым и бледным. Представь парня с... Боже, с идеальным задом, на четвереньках, предлагающего себя, так, что видно его узкую розовую дырочку... — Мой голос затихает, я немного теряюсь в собственных мыслях. Сиски уже ярко-красный, его глаза размером с блюдца. — Извини, я слишком подробно описываю? — Да. — Меня заводят мысленные образы. — А меня — нет. — Его тон звучит оборонительно. — Совсем. — Но он слегка прокашливается, и я не совсем убежден его отвращением. Людям любопытно. — Наверное, тебя это не заводит, потому что ты не гей. — Ты же сказал, что ты би, так кто ты? — Что-то среднее. Однако, не похоже, что его это смутило. Ведь, в конце концов, он уже знает, что я предпочитаю мужчин, что я предпочитаю члены, задницы и яйца. — А что насчет Брендона? Шаловливое и озорное настроение куда-то исчезает. Я подумывал ещё подразнить Сиски, рассказать ему о своих гомоэротических похождениях, но теперь он спрашивает не обо мне. — Он всегда знал, что он гей, — просто отвечаю я. Сначала Брендон, наверное, не понимал, но, казалось, он хотя бы точно знал, что это то, кем он является. Иногда я даже немного ему завидую. Он хотя бы знал. Не считая всего дерьма, которое он получал, всей жестокости и прочего, у него хотя бы не могли отнять этого. Может быть, у нас всё было бы иначе, если бы я... постарался разобраться во всем этом. Он хотя бы знал. — Нет, я имею в виду вас с ним, — уточняет Сиски, а я внезапно испытываю желание защищаться и оправдываться. — Я спросил тебя, почему парни, и ты рассказал мне только о сексе, но... Это ведь зависит от того, с кем спишь, ты так не считаешь? Секс может быть просто физической близостью, естественно, но если... если он не с кем-то случайным, то он имеет значение. Этот человек имеет значение, он важен. — У него явно достаточно сексуального опыта, чтобы понимать это, поэтому я ничего не говорю. Он воспринимает мое молчание как зеленый свет. — Брендон был первым парнем, с которым ты...? Я вдруг вспоминаю, как поцеловал его той ночью, в том гостиничном коридоре, это было так глупо, кто угодно мог... Но желание, жжение и его вкус, его вкус. — Да. — Отчаянные движения рук, сорванная одежда, бесконечный простор горячей кожи, он подо мной, не хотел разворачиваться, нет, он хотел, чтобы мы видели друг друга, поэтому я видел выражение на его лице, когда я толкнулся внутрь... Я прижимаю большой палец к венам на левом запястье, чувствую, как ускорился пульс. Чувствую стыд, злость и возбуждение. — Так почему ты переспал с ним? Мне хочется спросить "Ты что, смеешься?", но я сдерживаюсь. — Ты видел его на сцене. Чёрт, да ему стоило всего лишь пару раз пройтись мимо того парня, Даллона, чтобы ты начал сомневаться насчет своей ориентации... — Неправда! — возражает он с возмущением на лице. — ...поэтому представь его. Ладно? Представь, как он смотрит на тебя взглядом... полным желания и похоти. Твою мать. Если думаешь, что он на сцене сексуален, представь, какой он в постели. Он знает, что делает. Он умеет двигать этими своими чертовыми бедрами, и когда мы трахались, мы Трахались, с большой ёбаной буквы Т. Может, у нас всё было не так уж и здорово, но у нас была отличная химия. Правда. Не то чтобы всё дело было только в нем. Думаю, я и сам потрясающий любовник. Сиски смотрит на меня так, будто думает, что я сейчас наброшусь на него, как какой-то коварный секс-монстр. Он покраснел, и я ухмыляюсь. — Э... Ну. — Он приглаживает пальцами волосы и неловко осматривает кухню. — Эм. Так ты... Э... — Ты много чего узнал от людей. Разве я себя переоцениваю? — Нет. Нет, эм. У тебя репутация... Эм. — Он бросает на меня взгляд, и мне нравится наблюдать за его неловкостью. — Хотя я знал, что слухи о том, что, э, он у тебя двадцать пять сантиметров, всё-таки были преувеличением. Я видел тебя, поэтому знаю, что у тебя не... Эм. — Он подносит ладонь к лицу, словно он сам не знает, почему продолжает говорить об этом. Двадцать пять сантиметров? Господи, да я бы в обморок падал при каждом стояке. Но спасибо, всё равно приятно. Преувеличение, но приятно. — Ты не видел меня с эрекцией, — всё равно подчеркиваю я, просто чтобы подразнить его. Он краснеет ещё сильнее, и вот передо мной сидит помидор, который ужасно мне завидует. — Так! Э... Ты не отвечаешь на... — Он прочищает горло. Он хотел поговорить о сексе, так что я просто даю ему то, чего он хотел. — Значит, у вас с... с Брендоном был отличный секс. Ладно. Но ты же не знал этого до того, как вы начали, так... — Ну, я решил, что из него выйдет замечательный любовник, потому что я знал, что он отлично сосет члены. — Вот тебе правда обязательно? — спрашивает он, выглядя так, словно ему физически больно. — Ты хотел поговорить о сексе, вот я и говорю. Это ты тут личные вопросы задаешь. — Тебе необязательно рассказывать об этом так грубо и подробно! — Он смотрит на меня чуть ли не со злостью. — Все эти колкости не убедят меня в том, что для тебя это ничего не значило. Я знаю, что значило. Он был важен. — Ну конечно он, блять, был важен. — Я говорю это с таким же раздражением в голосе, как и он. — Но когда ты понял это? Когда вы впервые переспали или позже или...? — Он пытается взглянуть мне в глаза, и я снова возвращаюсь к созерцанию своих ногтей. Когда тишина затягивается, он говорит: — Что ж, ладно. Как долго вы были вместе? Я хмурюсь. — Мы никогда не были вместе. Он кажется изумленным. — Но ты же... — Нет. Мы с ним никогда не были вместе. — Я вижу, как это признание вызывает у него десятки новых вопросов, неважно, связанных с сексом или нет, но я не могу. Я встаю, как только он открывает рот, чтобы начать меня допрашивать. — Мне больше нечего... — Но почему? — выпаливает он, выбирая этот вопрос из всех прочих. — Я думал, что вы встречались в какой-то момент, пусть даже втайне от других. Но вы никогда...? Почему? Потому что я не был приличным человеком. — Ну, это уж точно было не из-за секса. Интервью окончено. Он остается сидеть, когда я поднимаюсь наверх, нуждаясь в пространстве, чтобы передохнуть. Из всего, о чем хотел поговорить Сиски — группы, слава, — это вызывает внутри меня наибольший хаос. И он сидит внизу, потрясенный тем, что, несмотря на то, что он теперь знает о нас с Брендоном, мы так никогда и не договорились, не перевели это на хоть сколько-нибудь официальный уровень. Насколько это вообще могло быть возможно, раз мы не хотели, чтобы об этом узнали все. И хотя ни Брендон, ни я никогда не говорили этого, никогда официально не договаривались об этом, мы принадлежали друг другу. Иногда. В определенные моменты. Но этих моментов всегда было недостаточно. Господи, мне нужно выпить.***
У Клифтона хорошая устойчивость к алкоголю. Он может отвезти меня домой после ночи пьянствования, когда я вообще не состоянии водить, а ведь я умею пить. В этом плане он напоминает мне Джона — он может пить и пить и при этом не пьянеть. Поэтому неважно, что дорога плохая, что сейчас темно и идет снег, что сосны ограничивают ему обзор и что на дорогу запросто может выйти лось, и тогда удар, взрыв, дым, слава Богу, мы наконец мертвы. Он просто продолжает вести. Он весь вечер был молчаливым, а я всё говорил, что для нас необычно. Сейчас он сворачивает на узкую дорогу, ведущую к дому, и замедляет ход, когда мы выезжаем в лес. Я не знаю, который сейчас час, но Томми всё-таки выгнал нас в конце концов. Клифтон ничего не говорит, пока мы не подъезжаем к дому, и машина останавливается у крыльца. Между нами воцаряется тишина, и он не спешит её нарушать. Что ж, ладно. Хорошо. — Можешь зайти, — предлагаю я. — Парень уже всё равно всё знает. — Ты издеваешься? Хрена с два. — Похоже, он злится. Он действительно злится. Мачайас слишком маленький, чтобы двое мужчин вроде нас пережили даже малейшую сплетню. Эй, я сказал ему, что Сиски никому не расскажет, но он вдолбил себе в голову, что теперь он тоже будет в книге в качестве одного из моих любовных трофеев. Я вздыхаю — драматично, могу это признать. Мой затылок опускается на подголовник. — Или ты можешь всё-таки зайти, — снова говорю я. Почему ему нужно всё усложнять? Он опускает голову и смотрит на руль. — Слушай, Райан... — начинает он тем самым тоном, и нет, нет, не хочу этого слышать. — Да, я знаю. Знаю. Я чувствую это. Я знаю. Эти дни сочтены, все эти дни. Не в каком-нибудь там божественном плане, а из-за меня. Из-за людей. Из-за того, что мы делаем и что думаем. В воздухе висит какое-то чувство завершенности, в темных тучах, и оно окутывает мой голубой дом у побережья, дом, который я захотел, потому что он больше никому не был нужен. Два отброса, которые держатся вместе. — Может, когда он уедет, — исправляется Клифтон. — Я позвоню тебе. — Конечно, — говорю я, открывая дверь, — как хочешь. Я поднимаюсь на крыльцо, пока он разворачивает машину. Дверь не заперта, ну конечно же нет, и в коридоре я вешаю свою зимнюю куртку и снимаю обувь. Ночью этот дом кажется жутким, неприветливым. Он кажется другим. Оказывается, что уехав в Монреаль, я разрушил чары. Я снова не нахожу себе покоя. Подсознательно я понимаю, что уже поздно и что парнишка уже, должно быть, спит, поэтому я стараюсь не шуметь и поднимаюсь наверх. Однако, когда я оказываюсь на лестничном пролете, меня тут же ослепляет свет из ванной, прежде чем за выходящим оттуда Сиски закрывается дверь. Он таращится на меня, явно ошарашенный. У него растрепанные ото сна волосы, на нем только серые трусы. Дверь в его спальню открыта, и он смотрит в её сторону, а затем снова на меня. — Эм, — выдавливает и неловко переминается с ноги на ногу. — Извини, я тебя разбудил? — Мне нужно было в туалет. — Он жестом указывает через плечо. — А. Он не сдвигается с места, и я тоже не шевелюсь. — Эм. Значит, Клифтон не пришел? — Его голос звучит нервно. — Нет. — О. Так вы... в машине? Я искренне смеюсь над этим вопросом, направляясь в сторону своей спальни. — Нет. Мы ничего не делали. Мы не настолько отчаялись. Но я замираю, когда Сиски подпрыгивает от того, что я подхожу ближе к нему, и стеснительно обхватывает рукой голый торс. В его позе чувствуется напряжение. Это сбивает меня с толку, и я смотрю на него. Только тогда до меня доходит, что он не совсем одет, хотя он это явно понимает. Он немного ниже меня и младше на восемь лет, поэтому в моих глазах он не полностью развитый человек, а скорее просто какой-то тощий мальчишка, у которого только-только произошел скачок роста. Он словно застрял где-то между завершенностью и простым наброском, однако его тело оказалось вполне себе развитым: под одеждой скрывается на удивление крепкий торс, подтянутый живот, худые, но сильные с виду руки с выпирающими под кожей венами, и его тело напоминает мне Брендона, только Брендон немного крепче, с этими его бедрами, его чертовски прекрасными... В то время как Сиски просто худой и тощий. Но это тоже может быть привлекательным, такое мальчишеское телосложение, и сейчас он выглядит так, словно знает об этом. Он не смотрит на меня; скорее он позволяет смотреть мне. И просто стоит. Как будто чего-то ждет. — Э, — произношу я, и это звучит тупо. Его руки плавно опускаются. Так лучше видно. Что ж, чёрт. Чёрт, это... Понятно. — Ну, — тихо говорю я. — Он смотрит на меня большими глазами, медленно моргая, и он кажется напуганным. Как олень в свете фар. — Не спится, да? Он едва заметно кивает, но ничего не говорит. Я буквально чувствую его нервозность, но он всё равно стоит на месте, надо отдать ему должное. Я медленно подхожу к нему, ожидая, что он отскочит, но он остается на месте. Он стоит на своем, проявляет упорство. И я как минимум уважаю это. — Ты думал, что я помогу тебе устать перед сном? — медленно спрашиваю я, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки от него. Сложно сказать, как сильно он покраснел, потому что здесь темно, но я знаю, что он краснеет. — Ну, думал же? У него уходит несколько секунд, чтобы издать хоть какой-нибудь звук. — Я, э... — У него дрожит голос. — Я просто... — Думал о нашем разговоре, да? О сексе с парнями. Он делает неровный вдох, его тело замерло в ожидании. — ...Да. — И он смотрит на меня, напуганный, но всё ещё стоит на месте. Я делаю ещё один шаг, а он, кажется, инстинктивно пытается отступить, но ему некуда идти. Его спина врезается в стену. Он часто дышит, грудь вздымается и опадает. Я сокращаю расстояние между нами, но наши тела не соприкасаются. Я опираюсь ладонью в стену, прямо рядом с его головой. Его глаза расширяются всё сильнее и сильнее, а я медленно подаюсь вперед, мой взгляд опускается от его глаз к губам. Он замирает, слегка мешкая, словно думает, что ему, возможно, стоит сделать то же самое. Я останавливаюсь в паре сантиметров от его рта. Жду. Произношу шепотом: — Ты не хочешь этого, парень. Правда. — Ч-что? — Он, похоже, совершенно сбит с толку, смотрит на меня, на мои губы, часто моргая. — О, я мог бы взять тебя. Мы бы оба кончили. Я мог бы разжевать тебя на мелкие кусочки, а потом просто выплюнуть, как я делаю со всеми. И ты знаешь это. — Затем я отстраняюсь, давая нам обоим возможность дышать свободно. — Но я не стану этого делать. Да и кроме того, — я позволяю себе рассмеяться, чтобы разрядить напряженную обстановку, — тебе не нравятся парни. Тебе интересно, что в этом такого, конечно, и, возможно, тебе по душе идея настолько сблизиться со своим кумиром, но ты же не гей, и мысль о том, что я трахну твой девственный зад, приводит тебя в ужас. Так что нет. Мы не будем этого делать. Ладно? С его губ слетает горячий вздох, запах мяты и невинности. — ...Ладно, — тихо говорит он, и как только я отхожу от него, его плечи опускаются, и он, похоже, расслабляется, с облегчением выдыхая. Он смотрит на меня так, будто только сейчас понимает, о чем он думал. — Блять, — выпаливает он, затаив дыхание. Я не пытаюсь вести себя благородно. Я ведь мог бы. Я переспал с несколькими фанатами, которым и в голову не приходила мысль о сексе с мужчиной, пока я не заставил их встать на четвереньки, и эти парни, небось, всё ещё не понимают, что вообще, нахрен, произошло. Они не были геями, они просто были ошеломлены, не могли отказать мне, делали что угодно, лишь бы мне угодить. Я использовал это в своих интересах. Я мог бы сделать то же самое и с Сиски, но не стану. Он важен, поэтому я не стану. — Чувак, прости, — говорит он, немного смущенный. Он потирает лицо, и чары, к счастью, спадают. — Просто я... Всю ночь сидел над записями, думал о... о тебе, твоих отношениях и... и о сексе. — Ко мне постоянно пристают, — ухмыляюсь я, но чувство неловкости никуда не исчезает. Оставив позади вымученные шутки, я говорю: — Нам не обязательно вспоминать об этом утром. — Ладно. — Он так и светится от благодарности. — Хорошо. Спасибо. — Без проблем. Когда я собираюсь уйти, может, даже сбежать, он быстро говорит: — Райан? — Он по-прежнему стоит в углу, по-прежнему в одних трусах, по-прежнему в легком шоке. Я жду, пока он скажет, что хотел. — Я хочу ещё кое-куда съездить. Думаю, важно, чтобы ты... чтобы ты тоже поехал. — Куда? — В Сиэтл. Я смотрю на него в недоумении. Вопрос "Что мы, нахрен, забыли в Сиэтле?", должно быть, очевиден, потому что он говорит: — Доверься мне. И, что забавно, я ему верю. — Ну, в этот раз мы никуда не поедем, сорвавшись с места в эту же секунду, и мы уж точно не поедем через всю страну на машине. — О, нет, я... надеялся, что ты, ну, купишь нам билеты на самолет. — И тогда он робко улыбается, и я видел эту улыбку сотни раз. Улыбка, которая меня расслабляет, помогает снять напряжение. Да, да. Полагаю, я куплю нам сраные билеты.***
Сиски восторгается роскошью первого класса на протяжении всего полета, во время которого у меня предостаточно времени, чтобы задуматься, что же я, нахрен, делаю. Я прячусь в Мачайасе, а потом Сиски, Джон и кто угодно ещё умудряются меня оттуда выманить, и я приезжаю в Цинциннати, приезжаю в Нью-Йорк, а затем возвращаюсь в Мэн, потому что хочу, за мной никто не гонится. Собираюсь остаться там навсегда. Никуда не уезжать. А когда Сиски просит меня поехать с ним, даже не объясняя зачем, я собираю вещи в рекордные сроки. И в этот раз я по-настоящему собрался — зубная щетка, книги, запасные пары носков. Носки — это важно. Надеюсь, Спенсеру хорошо в Лондоне, потому что у меня нет его номера, а если он сейчас позвонит в Мачайас, ему никто не ответит. Он будет думать, куда же я пропал, после того как сказал всем, что возвращаюсь домой насовсем. Я сам себе противоречу. Я знаю. Осознание того, насколько неоднозначны мои планы на свою собственную жизнь, меня беспокоит. Сиски достает блокнот, попивая бесплатное шампанское. Он всё посматривает на рыженькую стюардессу, краснея, а я снова пытаюсь выкинуть из головы наше ночное происшествие. Думаю, он позволил бы мне, если бы я захотел, но мы оба прекрасно справляемся с тем, чтобы не говорить об этом. И, надеюсь, это больше никогда не всплывет в разговоре. — Мы останавливаемся в Мейфлауэр Парк-Отеле, — говорит он, изучая свои записи. Я позволил им с Вики со всем разобраться по телефону. Вики спросила, что я, нахрен, творю, проснулся ли во мне внезапно дух путешественника. Возможно. И всё же я проверил, где сейчас His Side, удостоверился, что они не в Сиэтле. Что Сиски не собирается совершить что-то неимоверно тупое. Но His Side заканчивают свой зимний тур и они уже были в Сиэтле. Они заканчивают в Чикаго. Не в Сиэтле, не в Мейфлауэр Парк-Отеле. Мне больше не нужны случайные встречи, устроенные отчаянием. Я больше не буду его искать. Как и сказал Спенсер, стоит найти себе парня. Принять, что всё кончено, и притвориться, что я двигаюсь дальше. — Как долго мы там будем? — спрашиваю я, держа в руке стакан джина-тоника с кубиками льда. — Не знаю. Недолго. Он специально ведет себя загадочно, ну, или специально ведет себя как заноза в заднице. Но я так и не спросил, что нам понадобилось в Сиэтле, потому что мне всё равно. Просто мой собственный дом казался мне угнетающим. Раньше такого не было. Я как будто только мельком взглянул на весь тот уют, в который я был готов вернуться: Мачайас, тишина, старые пластинки, хорошие книги, крики чаек, телефонные звонки, печальные волны, секс без обязательств. Уют, в котором мне ничего не хотелось. Райан Росс. Умерший в двадцать семь и не осознающий этого до двадцати восьми. И где-то в моем подсознании прячется крошечная, но упрямая частичка меня, которая отрицает идею моей смерти. Одна единственная частичка, в то время как остальная часть меня не желает с ней согласиться. И только благодаря этой частичке я сейчас сижу здесь. Чудесное спасение. Я был на чёртовом волоске от смерти. В шестой раз. Я отказался умирать. Может, мне стоит начать чередовать Нью-Йорк и Мачайас. Месяц тут, месяц там. Необязательно же решать всё раз и навсегда, так? Можно наслаждаться высшим обществом в Нью-Йорке, проводить время со старыми друзьями, тусить с Гейбом, затем возвращаться в Мачайас, читать книги, наслаждаться уединением, спать с Клифтоном. А затем всё заново. Стоит подумать над этим. — Это займет несколько дней? Эта фигня в Сиэтле? — Нет, — отвечает Сиски, качая головой и пожимая плечами. Загадочнее некуда. — Ясно. Может, когда я вернусь в Мачайас, я начну планировать свое возвращение в общество. Позвоню Вики, узнаю, что она думает о моих планах жить в двух местах одновременно. Мысль об этом наполняет меня надеждой, которую я не испытывал годами. Возможно, сейчас наконец-то пора. Однако на данный момент я ничего не могу сделать с этой идеей, поэтому я беспокойно осматриваю салон первого класса, в котором только несколько бизнесменов и мы. Один из них показывает мне пальцы вверх, когда я случайно смотрю на него, и я натянуто улыбаюсь в ответ. Я уже дал ему автограф и слушал его болтовню о том, как он играл на гитаре, когда был подростком, и как он мечтал стать рок-звездой, и что его "песни были не такими уж и плохими", и что он думает, что моя музыка на самом деле изменила мир. Мило. Когда мы оказываемся в аэропорту, я хочу взять такси и доехать до отеля, отдохнуть немного. Сейчас начало второй половины дня, благодаря часовым поясам, но мой организм считает, что уже гораздо позже. Однако Сиски говорит, что нам нужна машина, и когда мы арендуем самую красивую из доступных (его прихоть, не моя), мои подозрения всё укрепляются и укрепляются. — Давай свою сумку, — просит он, стоя перед открытым багажником на парковке аэропорта. Над нами пролетают самолеты. Он положил в багажник свой маленький чемодан, и я отдаю ему потрепанную спортивную сумку, которую купил в 1970-ом перед нашим самым первым туром. — Я могу довезти нас до отеля. — Зачем нам машина? — Мы можем отдохнуть, поужинать, сходить куда-нибудь... Эй, хочешь посмотреть на китов? — Зачем нам машина? — Или нет, знаешь, мы можем... — Сиски. Зачем нам... Твою мать. — Я замолкаю и нервно вдыхаю. Здесь не так уж и снежно, может, тут зима теплее, чем у нас в Мэне, но здесь что-то моросит, слишком влажно для снега, но и плотнее дождя. Из-за этой таинственной затеи Сиски я нервничаю и не нахожу себе места. — Это как-то связано с Брендоном? Меня бесит то, насколько уязвимо звучит мой голос, но я смотрю на Сиски сверху вниз, и он отводит взгляд. Он больше не спрашивал меня о Брендоне после нашего разговора о сексе, и я ценю это, но он... смотрит на меня как-то по-другому. Когда он смотрит на меня, в его взгляде есть какое-то выражение жалости, и меня это бесит. Что он видит меня насквозь. Он закрывает багажник. — С ним это не связано. Мы садимся в машину, и он, как всегда, сам выбирает радиостанцию, чёртов мелкий Сталин. Он вручает мне карту. — Я отметил отель крестиком. — Я удивлен его организаторскими навыками, однако опять-таки, он месяцами изучал мою жизнь, прежде чем его поймали. Но меня не устраивает то, что он чего-то недоговаривает. — Что мы здесь делаем? Дело не в His Side, и это никак не связано с Брендоном. Думаю, мне всё же пора узнать. У меня нет никаких связей в Сиэтле или... Блять, а что, если моя мама сюда переехала? Разве она не собиралась замуж за кого-то из штата Вашингтон года четыре назад? Или то был город Вашингтон? Она вообще ещё с тем парнем? — Мы собираемся с кем-то встретиться? — продолжаю я встревоженно. — Нет, ладно? Мы просто посмотрим кое на что, но мы сделаем это завтра. — Почему не сейчас? — Потому что. — Он покусывает нижнюю губу и смотрит вперед через лобовое стекло. — Потому что скоро стемнеет. Полет был длинный. И потому что ты... ты начинаешь нервничать, поэтому, пожалуй, сейчас не... — Хватит. Говори уже, мать твою. Он виновато смотрит на меня. — Но... если я скажу, ты не пойдешь. — Всё настолько плохо, да? — спрашиваю я, стараясь скрыть то, в каком недоумении я пребываю. — Вот что я тебе скажу. Мы либо делаем это сейчас, чем бы это ни было, либо я выхожу из машины и первым же рейсом возвращаюсь домой. Он, похоже, сдается. — Ладно. — Когда я предлагаю ему карту, он говорит: — Она мне не нужна. — Это даже подозрительнее. Он включает заднюю передачу, выезжая из ряда машин напрокат, а из динамиков доносится угнетающее "Hello darkness, my old friend".***
Здесь ничего. Буквально. Обочина у чёрта на куличках. Солнце опускается за горизонт, когда Сиски глушит двигатель. Он побледнел и, кажется, нервничает. — Ну, — говорит он. — Мы на месте. Мы нигде. — ...Ладно? — Слушай, я просто... — Он слишком сильно сжимает руль. — То, как ты... не хочешь не говорить об этом. Я подумал, что, возможно, это пойдет тебе на пользу. Я... Я всё равно собирался сюда приехать. Пофотографировать. — ...Ладно...? — Ладно. — Он улыбается или же пытается улыбнуться, и мы оба выходим из машины. Дождя больше нет, но черная дорога блестит от света фар, а обочину украшает белый снег. Я засовываю руки в карманы и дрожу от холода. Сиски открывает багажник, а я жду его, пытаясь сложить кусочки этой головоломки воедино, но безуспешно. Он достает камеру и говорит: — Немного дальше, вон там. Мы идем туда пешком, оставив машину позади. Мимо нас по междуштатному шоссе проезжают автомобили. Не знаю, что я ищу, но затем я вижу что-то впереди, на обочине. Всплеск цвета в серых окрестностях, и несколько ярких огоньков, как будто... Как будто это свечи или... Я замедляю шаг, испытывая холод, который никак не связан с январским морозом. Я знаю, где мы. — Ну, я просто... — говорит Сиски извиняющимся тоном, когда мы подходим к нашей цели. Я и забыл об этом месте. Очевидно, что все остальные о нем помнят. Я смотрю на кучу мертвых цветов, убитых холодом, кладбищенские свечи, пропитанные влагой записки, пустые бутылки из-под алкоголя, дешевую бижутерию, медиаторы, ручки, всё это, разложенное у дороги в этой глуши. Сиски фотографирует. Меня тошнит. — Бля. — Ты не знал? — спрашивает он, опуская фотоаппарат. — Что это место стало мемориалом? Нет. С чего бы кому-то делать это? Это... Это место между городами, это неудобно, сорок минут езды от Сиэтла. А люди... Люди приезжают сюда? Для чего? Чтобы скорбеть о чем-то, чего больше нет. Чтобы каяться, словно паломники, чтобы стать ближе к чему-то порочному. — Поверить не могу. — Я немного отступаю, качая головой. Этот участок дороги выглядит таким безвредным, он ровный, мать твою, он ровный и прямой и в нем нет ничего, ничего опасного. Ничего, что могло бы оправдать меня. — Я всё помню не так. Здесь нет перевернутого автобуса, нет осколков стекла, нет крови на дороге, нет смывающего её летнего дождя. Я продолжаю оглядываться по сторонам, мысленно заменяя пейзаж своими ужасающими воспоминаниями. — А что ты помнишь? Я делаю глубокий вдох. — Мы ехали... по полосе на этой стороне. И я помню... автобус. Перевернулся набок, наверное. Кажется, здесь. Кто-то проезжал мимо и поехал найти место, откуда можно было... вызвать скорую, так что мы ждали. Я ждал. Я... Я сидел. Сидел где-то вон там. А Спенсер, он... Я думал, что он умер, он лежал там, у него вся голова была в крови, и... Ну, он был в порядке, отделался парой неглубоких ран, которые только с виду были такими страшными. Но меня тогда парализовало от страха. Когда я смотрел на него. Брент был с ним и он был практически невредим. Я сидел там, — показываю я. Рука дрожит. Вижу всё это настолько же отчетливо, как и той ночью. — Джо был не на своей полке, когда всё произошло, а в гостиной. Он ударился, э... поясницей об столик, который у нас там был. Маленький такой столик. Он повредил позвоночник. Ещё бы пару сантиметров, и его бы парализовало навсегда. Он не мог... Не мог пошевелиться. Он лежал вон там на земле и всё орал от боли. Он не мог пошевелиться. Ему той же ночью сделали операцию. Ему пришлось заново учиться ходить. Но в итоге он тоже был в порядке. Ну, это очевидно, — говорю я, потому что Джо Троман прямо сейчас, небось, расхаживает по сцене в обтягивающих штанах, к огромному восторгу фанаток. — А что с остальными? — тихо и неуверенно спрашивает Сиски. — Зак отделался парой царапин. То есть у нас у всех были какие-то раны или синяки. Но он сломал указательный палец. — Я дергаю своим пальцем. — Вот его сломал. Практически мелочь для здоровяка вроде него. Что... Что забавно... Он сломал палец, раздавив его своим телом об стенку полки. Уильям, эм, ударился головой, заработал шишку. Ничего такого, но он потерял сознание. Легкое сотрясение. Наверное, это были единственные двадцать минут в его жизни, когда он молчал, а когда он пришел в себя, он пытался помочь остальным, но своей паникой сделал всё только хуже. Пит, это наш менеджер... — Я знаю, — вставляет Сиски, и ну конечно же он знает. Он ведь говорил с Питом. — Сломал челюсть. Вылетел со своей полки в коридор, для него автобус перевернулся не в лучшую сторону. А Энди отделался легкими царапинами, практически невредимым остался. — Серьёзно? Повезло, учитывая, что он был за рулем. Его тон полон удивления, и тогда я замолкаю. Вспоминаю, что Сиски не знает. Я ничего не говорю. — А что насчет Брендона? — Брен? — тихо повторяю я. Мой взгляд останавливается на алтаре, созданном фанатами The Followers. На свежей записке, которую ещё не уничтожила погода. Чернила размылись, но буквы большие, а записка короткая: "Я люблю тебя, Райан". Алтарь, посвященный одной из худших ночей в моей жизни. Когда Брендон не... Не вернулся в Портленде. Когда стало ясно, что всё кончено. — Брендона не было в автобусе. — Сиски кажется удивленным. Я редко могу рассказать ему что-то, чего он ещё не знает. — Он ушел. То есть, э... — Я нервно почесываю голову. Даже виновато. — Ему нужно было остаться в Сан-Франциско, у него были какие-то дела. В автобусе его не было. — Ого. Вот так повезло. Ему, в смысле. Представь, если бы он был там, понимаешь? Может, именно он и стал бы единственной жертвой аварии. Я ни на секунду не задумываюсь о таком сценарии. — Если бы Брендон был в автобусе, не было бы и никакой аварии. Он замирает. — Что ты...? — Должно быть, он замечает выражение вины на моем лице, потому что он бледнеет. — Чёрт. Что ты имеешь в виду? — Я был за рулем. — В этот же момент он громко охает. — Всё... Всё из-за меня. — Нет, ты... Я видел отчет полиции, Рай, это был не... — Мы солгали. Я был пьян, мы не могли... Не могли рисковать, чтобы меня арестовали за вождение в нетрезвом виде, за аварию. В той машине, в которую я врезался, были люди, и мы думали, что кто-то мог... Мог умереть, и тогда... Блять, меня могли бы посадить в тюрьму, а я был слишком знаменит для этого. Слишком талантлив. Мы солгали. Энди получил компенсацию за то, что взял всю вину на себя. — Сиски, похоже, в полном шоке. — Я был за рулем. Блять. Я был за рулем того автобуса, Сиски. И я напился, потому что Брендон ушел от меня. Я был не в себе, поэтому... Поэтому, если бы он был там, меня не было бы за рулем. Я бы не... — Я вытираю слезы и отвожу от него взгляд, стараясь дышать спокойнее. Мой взгляд снова падает на алтарь. Что за тошнотворное, отвратительное восхваление смерти. Кто вообще чтит подобное? Я же изо всех сил стараюсь забыть. Но теперь я вспоминаю, почему я должен прятаться от людей. В этот момент, я отчетливо понимаю почему. Только когда я начал думать, что, возможно, своего рода возвращение будет уместным, только когда... — Я думал, ты сказал, что вы не были вместе, — тихо произносит Сиски, без обвинения в голосе, и это слегка помогает. Немного облегчает боль. Потому что у него есть право послать меня нахуй за то, что я был таким эгоистом. Я знаю это. Спенсер простил меня. Я мог оставить Сьюзи без отца той ночью, мог оставить Хейли вдовой, но Спенсер меня простил. Остальные же — Брент, Джо, Пит — не простят никогда. Но они и так ненавидели бы меня, так что авария здесь мало что изменила. Мы с Брендоном никогда не говорили об этом, но он, должно быть, думал, что это только показало, каким уебком я был. И есть. — Мы не были вместе тем летом, я не соврал. Мы никогда не были вместе. Это была просто летняя интрижка. Мимолетное увлечение в туре. Но чёрт, — говорю я чуть ли с отчаянием, — это не значит, что я не любил его. Я постоянно убеждал себя в том, что это был просто хороший секс. Он кажется пристыженным моей честностью, но ведь он хотел этого, нет? Хотел неприкрытую правду. Чтобы я наконец рассказал ему всё то, чего никто не знает о человеке, которым все восхищаются. Когда я думаю о том лете, меня охватывает дурацкое чувство, в животе словно порхают бабочки. Когда я впервые встретил его. Когда у нас всё было хорошо. Когда мы могли... Если бы только всё вышло иначе, если бы только он не был таким... А потом всё заканчивается здесь. На холодной земле у междуштатного шоссе I-5. — Я, блять, запутался тогда, ясно? — с отчаянием говорю я, испытывая потребность хоть немного оправдать всё это. — То есть секс... секс — это одно, с этим я ещё мог разобраться, если бы сильно постарался. Секс с ним был замечательным, но, знаешь, это необязательно должно было что-то значить. Но то, как я чувствовал себя, как я чувствовал себя, когда был с ним... С этим всё было сложнее. — А ещё ты встречался с Жак. — Недолго, — пренебрежительно отвечаю я, и Сиски знает о Жак и Бренте, я рассказал ему об этом, поскольку в его интервью они оба опустили их роман, чтобы выставить себя в лучшем свете. Сволочи. — Она изменяла мне со многими и я изменял ей со многими. Брендон был одним из этих людей. Но он не был... Он был намного... — Большим. Да. Мимо с какой-то легкостью проезжают машины. Минуя место аварии, где горят свечи. Люди приходят сюда ежедневно, они должны приходить. — Группа погибала, Спенсер собирался уйти, а Брендон бросил меня. Этого достаточно для оправдания? — тихо спрашиваю я, но этот риторический вопрос не требует ответа. Я не хочу, чтобы на него отвечали, потому что я этого не вынесу. — Мне жаль, — тихо говорит он. Кажется, ему действительно жаль. — Ты не хотел, Райан. Аварии... Аварии иногда случаются. Видимость была плохая, шел сильный ливень. Так говорилось в полицейском отчете... — Ему сложно говорить эти слова. Его голос звучит так, будто ему грустно и он разочарован, даже если он пытается убедить меня, что я не виноват. Ничего. Мне тоже грустно и я тоже разочарован. Я виноват. — Почему он остался в Сан-Франциско? — Потому что я облажался. Он рассказал мне о своих чувствах, а я рассмеялся ему в лицо. — Господи, как же я облажался. В горле пересохло. Но не потому, что я рассказываю обо всем Сиски. Не осталось почти ничего, в чем ещё я могу признаться, чем ещё я мог бы разочаровать. — Но ты же не понимал, ты не знал, что... — Я знал. В глубине души, я знал, и это охуеть как пугало меня. Я даже... Я даже помню, когда я осознал, что мы с ним... Мы поссорились, я уже и не помню, из-за чего именно, но он злился на меня, и меня это терзало. Но мы помирились и он... Или мы... Мы. Мы спали в задней части автобуса, пока ехали из Омахи в Денвер. Там была кровать, для меня. Мы никогда раньше... не были вместе вот так. Я не мог уснуть, а он спал. В моих объятиях. И я думаю, это был первый раз, когда я... Но я просто не мог этого признать. И вот где я спустя пять лет. Наконец признаю это. Я не влюбился в него в Нью-Йорке. Это случилось задолго до этого. Он говорит: — Из Омахи в Денвер. Долгая поездка. — Да. — Между нами воцаряется неловкая тишина. Я думаю о том, как Брендон прижимался ко мне, ровно дыша. Как я обнимал его, но постоянно поглядывал на дверь, боясь, что кто-то просто зайдет и увидит нас. Это было всего лишь делом времени. Как я прижимал его крепче к себе. Запутавшийся, чертовски запутавшийся, но так сильно поглощенный всем этим. Я не совсем понимал, что чувствовал к нему. — Думаю, это был первый раз, когда крошечная часть моего мозга признала, что что-то изменилось. Потому что там был он. Он просто вошел в мою жизнь. А потом ушел из нее, разбив её. — Я делаю судорожный вдох. — Как после аварии. И, в последний раз взглянув на придорожный алтарь, я разворачиваюсь спиной к месту преступления. Начинаю двигаться в сторону машины. Чувствую себя потрясенным и бесполезным, разорванным изнутри. Сиски следует за мной, и я как можно незаметнее вытираю слезы. Когда мы возвращаемся в машину, мы оба просто сидим там. Смотрим на далекие слабые оранжевые огоньки свечей впереди нас. Снова начинает идти дождь, капли в ровном ритме разбиваются о крышу автомобиля. Наше дыхание превращается в пар в холодном воздухе. Но мы не двигаемся. — Ты ещё видел его до Нью-Йорка? — Нет. — И как же ты нашел его тогда? — Встретились случайно на вечеринке. — Мир тесен. — Он крошечный. Он говорит: — Судьба. Я не совсем в это верю. Он кладет фотоаппарат на заднее сидение, а затем предлагает мне сигарету. Мы оба прикуриваем. Последние лучи слабого солнечного света исчезают, и нас постепенно проглатывает ночная темнота, но мы никуда не торопимся. — Ну, вот что у меня есть, — говорит он в конце концов. — Моя теория, моя версия. У вас с ним, ну, явно ничего не вышло тем летом. Но потом, в Нью-Йорке, вы снова встречаетесь. 708? О нем. Гостиничный номер. В отеле Челси, да? Я знаю, что ты там жил. А песня о романе, все это знают. Теперь... очевидно, что она о нем. И стих Одена, который ты процитировал в песне, это стих о парне. Оден был геем. Теперь это имеет смысл, ты, должно быть... почувствовал связь, наверное. Но ты был с Келти. Он был с Шейном. Но вы всё равно... — Мы всё равно. Я ничего не говорю о его версии, потому что мы оба знаем, что он прав. — Ты изменял Келти только с ним или со многими? — С несколькими, — честно говорю я. Не нужно думать о её красных глазах, когда она плакала из-за меня. — В основном, э... В основном с парнями. — Почему-то это кажется оправданием, то, что я изменял ей с парнями, а не с другими девушками. — Я старался быть тем, кого она заслуживала, но я просто не мог. Она хотела хорошего мужчину. Я таким не был. А потом я снова встретил его. И с тех пор был только он. Всегда был только он. — А что насчет его и Шейна? Брендон... и с другими парнями или только с тобой? — Только со мной. — Даже сейчас, спустя всё это время, я уверен в этом. Только со мной. Я был единственным, кто смог разрушить их подобие семьи. Он поддался только мне. — Шейн был временным парнем, который не понимал, когда нужно отвалить. Упоминание о нем помогает исчезнуть воспоминаниям об аварии, помогает мне собраться. До тех пор, пока я буду помнить то, что хочу, выбирать, за какие кусочки истории цепляться. Помнить, что Шейн отобрал его у меня. Отказался отпустить. Ведь было так очевидно, что он должен был быть моим. Он получил по заслугам. Они оба получили по заслугам. — Чёрт, почему ты вообще нанял Шейна? — Чтобы быть ближе к Брендону. Он смотрит на меня, как на больного. Спасибо за понимание. Спасибо. — Ну сработало же, блять, — говорю я в свою защиту. Выдыхаю сигаретный дым. — Какое-то время это работало. — А когда перестало? — Я уволил Шейна. — Вот так просто. — У всего есть срок годности. У романов есть срок годности. Ты либо двигаешься вперед, либо умираешь, а он не хотел двигаться вперед, поэтому мы... поэтому мы умерли. То же самое было и с The Followers. Мы не могли двигаться вперед, не хотели, поэтому умерли. — С этим покончил Брендон? — уточняет он. — Это было взаимно, — вру я. Ничего из этого не было взаимным. Я стоял перед ним на коленях, умолял. — Брендон под конец свел меня с ума. Он постоянно передумывал, то уходил, то возвращался, уходил, возвращался... Может, это было его местью за это, — говорю я и указываю жестом на место аварии. — Я не знаю, но я этого не заслужил. Клянусь богом, я не заслуживал того, через что он заставил меня пройти. Он правда... — Злость в моем тоне растет, а внутри меня разгораются темные и обжигающие языки пламени. — А теперь у него есть группа и слава. Он использовал меня и бросил. — Не думаю, что это так, — тихо произносит он сожалеющим тоном. Ну конечно же это так. — Я больше не могу здесь находиться, — говорю я ему, и он послушно заводит машину. Мы стоим на обочине, ожидая возможности выехать на дорогу, а потом он разворачивается. Я смотрю в зеркало заднего вида ещё долго после того, как место аварии исчезает из виду.***
Этот отель один из самых дорогих в городе, и мы с Сиски стоим в фойе, я со своей небольшой спортивной сумкой, он — налегке, но менеджер отеля провожает нас, жмет мне руку, говорит мне обращаться, если мне что-то понадобится, что угодно, мистер Росс, а гости поворачиваются, смотрят на нас, что-то бормочут и охают, и я изо всех сил стараюсь не поднимать голову. В апартаментах есть бесплатное шампанское, и мы с Сиски инстинктивно направляемся прямиком к нему и вскоре сидим у окна с видом на Сиэтл и выпиваем. Мы наблюдаем за тем, как свет борется с тьмой, смотрим на Спейс-Нидл и то, как вода отражает огни города. У Сиски свой отдельный номер, апартаменты поменьше моих, но я не возражал, когда он пошел за мной. Мы ничего не говорим, просто наслаждаемся дорогой выпивкой и потрясающим видом из окна роскошного номера. Наша одежда измята, а души — утомлены. Чувствую себя кусочком пазла, который не подходит, но который всё равно силой вставляют в пустое место. Давно забытое чувство вины вновь просыпается где-то внутри меня, вместе с бесполезными вопросами вроде "что, если бы Спенсер умер?" или "что, если бы я просто подождал ещё немного?" Потому что Шейн понял, что Брендон изменял ему. Я по-прежнему помню его болезненное осознание: "Думаю, он изменил мне". Шейн всё понял. Может, если... если бы я просто прогнал его или даже рассказал ему, что Брендон был со мной, может, тогда... Они расстались бы. И Брендон пришел бы ко мне. Он сказал, что Шейн может его бросить, но ведь я точно этого не сделал бы. Поэтому, если бы я просто подождал. Если бы я проявил ангельское терпение. Если бы я не был настолько разбит эмоционально, если бы я не был в таком отчаянии, если бы я не жаждал мести. Может быть. Что, если. Возможно. Слишком поздно. — Как считаешь, человек может как-нибудь искупить свою вину за всё, что он сделал не так? — тихо спрашиваю я. — Почему нет? Думаешь, Бог счет ведет? — парирует он, хоть и знает, что я в это не верю. Он говорил, что, по его мнению, ничего нельзя исключать. — Я так не думаю. Мне нравится думать, что... если Он существует, то Он слишком велик, слишком невероятен, чтобы ему было не наплевать, что там делают люди. Что делает каждый человек. Не думаю, что Богу есть какое-то дело до того, что, не знаю, миссис Смит из Де-Мойна в штате Айова спит со своим соседом. Бог слишком божественен, чтобы ему было дело до жалких людишек. Бог слишком велик, чтобы говорить с нами. — А мы все слишком ничтожны, чтобы говорить с Богом. — Думаю, так и есть. — Значит, искупление зависит только от нас самих? — Для меня это звучит не лучшим образом, потому что я уже пытался. Я уехал из Нью-Йорка, перестал общаться с друзьями, стал прятаться в несчастном доме... Это в одинаковой мере и защита, и наказание. Если бы я мог простить себя, я бы уже давно это сделал. Если бы я мог отпустить себе все грехи. — Да. Но люди могут меняться. Я верю в это. Я набираюсь смелости, прежде чем спросить: — Как думаешь, мне нужно измениться? Он слегка посмеивается. — Я, эм... Я не могу на это ответить. Наверное, это значит "да". Но вина, которую я испытываю, смешивается со злостью. Я поступил неправильно. Я могу это признать. Но Брендон заслужил это, клянусь. За то, как он со мной обращался. Когда я старался изо всех сил, а он в ответ не давал мне ничего. — Это из-за его детства, — вслух рассуждаю я, а Сиски смотрит на меня в легком недоумении. — Брендон. Он отвергает тех, кто его любит. Вот в чем дело, знаешь. Он считает, что должен избавиться от кого-то первым, прежде чем избавятся от него. — Если это правда, то это недостаток, над которым ему нужно работать, — говорит он, и это звучит разумно и здраво. Вот только когда ты страдаешь от этого "его недостатка", в этом нет ничего здравого. — Слушай, я знаю, что это не мое дело, но... — осторожно начинает он. — Похоже, он был немного неуверен насчет вашего расставания... И он исполняет кавер на песню The Followers. Он поет твои слова. Возможно, он всё ещё... — Я уже проходил через это. И попал в тупик. — Но... — Нет. Я постарался сделать так, чтобы между нами всё было кончено наверняка, поэтому нет. — Но... — Сиски, — нетерпеливо огрызаюсь я. — Нет. — Я больше не могу тешить себя ложной надеждой. — Я зол на него, и, может, он постоянно и противоречит сам себе, но поверь мне, думаю, можно с уверенностью сказать, что он злится на меня не меньше. — За то, что ты уволил Шейна, — говорит он, кивая, а я невольно издаю короткий веселый смешок. Если бы. Тогда он смотрит на меня, но я не смотрю на него в ответ, пристыженный своим коротким выплеском эмоций. Вместо этого я смотрю на наш вид из окна, надеясь, что он замнет эту тему. — Райан... — медленно начинает он слегка подозрительным и встревоженным тоном. — Что? — выдавливаю я, и одно только это слово звучит ужасно виновато. И, видимо, что-то не так с тем, как я произношу его или с тем, как я выгляжу, должно быть что-то не так, потому что в этот же момент он, кажется, всё понимает. — Нет, — выдыхает он, широко открыв глаза. — Ты не мог этого сделать! — Я ничего не говорю, тем самым подтверждая его опасения. — Ты переспал с Шейном?! — Он спрашивает это с таким ужасом, как будто это произошло буквально только что. — Но я... Ты ведь столько рассказывал о том, как он с тобой поступил, что во всем был виноват только он, а теперь выясняется, что ты переспал с его парнем?! — Слушай, не надо мою ебаную совесть тут изображать, ладно? Я просто отплатил ему той же монетой. И всё. — Ладонь, держащая бокал шампанского, начала потеть. Блять. — Ты не знаешь, каково мне было, — шепчу я в свое оправдание. — Нет, не знаю. Но ты же любил его. — Он говорит это с таким разочарованием. Не хочу об этом думать. Мне не нравится то, что он копается у меня в душе и возвращает все те воспоминания и чувства, которые я так старался подавить в себе. Например, выражение лица Брендона, когда он спросил меня, что я наделал. И то, как он встретился взглядом с Шейном. И то, как Шейн стоял там, снедаемый виной, это было так очевидно. То выражение лица Брендона. Последнее из увиденных мною. — Любил, — признаю я, — и он знал об этом. И всё равно водил меня за нос. А я... я просто никому не мог позволить так обращаться со мной. Даже ему. Сиски, похоже, сильно расстроен, но я больше не могу продолжать извиняться за это. Я принял свое наказание. Когда же этого будет достаточно? — Но... — Что "но"?! — яростно рявкаю я. — Что ты хочешь, чтобы я сказал?! Что я облажался? Я это знаю! Что это было самой большой ошибкой в моей жизни и что я хотел бы это изменить? Неважно, что я скажу, потому что это ничего не изменит. Я хотел отомстить. И отомстил. Уж я-то ему показал. — Мои слова насквозь пропитаны сарказмом. Сиски побледнел, и он снова делает попытку помочь мне. — Ты не хотел. То, что я сказал тогда Гейбу в Нью-Йорке, правда: что я ценю в этом парне, так это то, что всегда старается меня оправдать. Однако в этот раз даже он не сможет ничего исправить. — О, ну да, он, блять, упал на мой член, Сиски. — Я в изумлении качаю головой. — Я не хотел разбивать автобус, и я не хотел спать с Шейном. Забавно, что я прям полон благих намерений, но все мои поступки говорят только о том, какой я хуевый человек. — Я качаю головой, поражаясь самому себе, а ему нечего мне сказать. Да и что он мог бы сказать? В этот раз у нас обоих нет оправданий. — Суть в том, что... Суть в том, что я хотел защитить Брендона от чего-либо, что могло причинить ему боль. А в итоге я развернулся и сам ударил его ножом в спину. Да кто так делает вообще? На это ему тоже нечего ответить. — Я не могу изменить прошлое. Мне приходится жить с этим. Я не заслуживал того, что он сделал со мной, а он не заслужил того, через что я заставил его пройти, поэтому, возможно, нам обоим так будет лучше. Чтобы мы больше никогда не виделись. Так... Так должно быть лучше. — Я встаю, слегка покачиваю бокалом в руке. Ощущаю вес всего мира на своих плечах. Осознаю, что мне лучше оставаться в Мачайасе, подальше от мира. — Это неправильно — любить кого-то вот так, — тихо произношу я. — Когда у тебя нет никаких на это причин. Он издает едва слышный вздох. Да, теперь всё кончено. — Всё кончено. Сиски остается сидеть на месте, а я иду в спальню, где сижу в темноте какое-то время, ожидая, пока весь этот шум во мне поутихнет. Когда я выхожу, Сиски уже нет в номере.***
К утру, я успокаиваюсь. Мне снова снились кошмары, только иногда это обычные сны. Они превращаются в кошмары, только когда я просыпаюсь. Чувство вины и злость поутихли, и я снова полон твердости, снова отдаляюсь от всего этого. Как будто это произошло с какой-то другой версией меня. Теперь Сиски знает, что Брендон сломал меня, превратил меня в раненое животное. Он знает, как мы причинили друг другу боль. Он знает, что мы с ним ездили в Монреаль, но я не смог заставить себя поговорить с Брендоном. Он знает, что Брендон не нуждается во мне и что я безуспешно пытаюсь научиться не нуждаться в нем. Это похоже на какой-то новый вид рассвета, на день после похорон. Хорошо, что я приехал сюда. Хорошо, что я наконец разобрался с этим. Я звоню в обслуживание номеров, заказываю себе "королевский завтрак", чем бы это ни было, и осматриваю апартаменты. Может, я мог бы остаться здесь. А почему нет? Мог бы пойти посмотреть на китов. Написать пару новых песен. Да и, в любом случае, в Сиэтле просто должно быть большее разнообразие секса без обязательств, чем в Мачайасе. И это даст мне немного времени. Я съедаю завтрак на половину, читая прилагавшуюся к нему утреннюю газету, когда приходит Сиски. Я открываю дверь, держа в руке тост, который я ел, и говорю: — Угощайся. — Я указываю на стол, накрытый для короля. Он, похоже, пытается сдерживать свою радость, хоть я и не представляю, чему он может радоваться. Но он присоединяется ко мне за столом, берет тост и наливает себе кофе. Я читаю газету, а он смотрит на меня с другого конца стола. У него тоже есть газета. Не знаю, что изменилось с прошлой ночи, когда я наконец умудрился настолько загнать его в угол, что ему было нечего сказать. — Теперь полетишь в Нью-Йорк? — спрашиваю я, предполагая, что у него больше нет дел здесь. — Я подумал, что, может, останусь здесь на пару недель. Посмотрю на город. — Я думал поехать в Чикаго. — Домой? — спрашиваю я, потому что его следующим пунктом назначения должен был быть Нью-Йорк, чтобы закончить с интервью. — Не совсем. — И, словно он только и ждал удобного момента, он открывает свою газету, находит нужную страницу и говорит: — Вот, почитай. Я беру газету и кладу её поверх своей. Она открыта на страничке досуга: судя по всему, в местном театре завалили "Гамлета" и, ох. Опять он меня этим достает. — Это интервью Брендона, когда His Side выступали здесь на прошлой неделе, — выпаливает он. — Сиски, я... — Ладно, просто... Можешь просто прочитать его, пожалуйста? — Он смотрит на страницу, перевернутую для него вверх ногами, протягивает руку и показывает пальцем. — Прочитай только конец. Я опускаю взгляд туда, куда указывает его палец, и читаю "Райан Росс". Ну как обычно. Ладно. После того как Райан Росс был замечен на концерте His Side в декабре, фанаты с нетерпением ждут второго появления легенды музыки. Однако His Side утверждают, что не знают, где сейчас находится Росс. — Мы очень удивились, когда услышали, что Райан приходил на концерт, — говорит Роско. — Мы не связывались с ним, но надеемся, что ему понравилось. Роско прозвали протеже Райана Росса. Считает ли он это справедливым? — Мы с Райаном часто разговаривали о музыке, обсуждали наши вкусы, говорили о том, что, по нашему мнению, делает музыку лучше. В этом плане он повлиял на меня. Вскоре после того, как я подписал контракт, он ушел на пенсию, и мы перестали общаться. Музыка, которую вы слышите, принадлежит мне. Значит ли это, что слухи об их близких отношениях преувеличены? Роско пожимает плечами и никак это не комментирует, но, после ещё нескольких вопросов на эту тему, заключает: — Райан помог мне начать карьеру. Не знаю, получилось ли бы это у меня без его поддержки, и я всегда буду благодарен ему за это. Мы были бы рады видеть его на стольких выступлениях His Side, сколько ему захочется, и, надеюсь, если он всё же придет, он решит поделиться с нами своими впечатлениями. Было бы неплохо пообщаться. "Wandering Lips", дебютный альбом группы His Side, уже в продаже. Сиски выжидающе смотрит на меня, когда я поднимаю взгляд. — Ну? — требовательно спрашивает он. — Что "ну"? — Ты издеваешься? Он сказал, что хочет с тобой увидеться! — Он хватает газету и читает. — Вот, смотри! "Было бы неплохо пообщаться"! Он сказал, что хочет поговорить! И вот, смотри, он говорит, что хочет, чтобы ты пришел на их концерт и поболтал с ними! — Сиски, ты явно никогда не занимался пиаром. Естественно он так сказал. Он же не может вообще ничего обо мне не сказать. Не тогда, когда меня так прославляют. Он злобно смотрит на меня, но я-то знаю, что я прав. — Я считаю, что это он так сказал, что хочет с тобой встретиться, — настаивает он. — Ну да, потому что я точно регулярно читаю The Seattle Times. — Нет, потому что... — Он кажется расстроенным. — Потому что что ещё ему остается делать? Ты пропал, скрываешься от всех, в том числе от него. И ладно, его часто спрашивают о тебе, но иногда он сам говорит о тебе в интервью! Это ведь что-то значит, а? А потом ты едешь в Монреаль, но даже не пытаешься поговорить с ним, и что он должен думать? Может, что тебе не понравилось выступление или музыка или... Или что, возможно, ты не хочешь говорить с ним, что ты просто хотел послушать их музыку. Что тебе плевать на него. — Он знает, что это не так. — Разве? — с сомнением спрашивает он. — Он ведь не может читать твои мысли, а ты не можешь читать его. И он в туре. Он не может искать тебя, поэтому ему приходится... — Я жил в Мачайасе семь месяцев! Один звонок Вики, и он мог бы узнать мой адрес, ясно? — Господи, какой же ты упрямый, — бормочет он. — Ты хочешь с ним увидеться? Я не говорю снова сойтись. У вас... у вас серьёзные проблемы, поэтому я не... Не предлагаю этого. Но вы же не были просто какой-то проблемной недопарочкой, вы и друзьями были. У вас была связь. Ты когда-нибудь... думал о том, что тебе нужно поговорить с ним хотя бы о том, что произошло? Что это будет вечно преследовать тебя, если ты этого не сделаешь? — Когда я не отвечаю, он вздыхает. — Райан. Ты не двигаешься дальше. Ты просто находишь для себя новые укрытия. Я не стану говорить ему, что он прав. В его словах есть смысл, о моем молчании и о молчании Брендона, или же о том, что он говорит обо мне, а я приходил к нему на концерт... Всё это можно истолковать по-разному. Откуда мне знать, что мы с Брендоном думаем об одном и том же? Сиски сует руку в карман, а потом передает мне помятую салфетку. — Вот. Достал для тебя. Я смотрю на салфетку. На ней какой-то адрес в Чикаго. — Что это? — Его адрес. От этого я чувствую внутри какую-то тяжесть, а затем легкое волнение. Чикаго. Он переехал в Чикаго? Я думал, что... Не знаю. Что, может, он переехал в Лос-Анджелес. Я быстро отвожу взгляд, но адрес уже врезался мне в память, ведь какая-то часть меня отчаянно хочет знать. Иметь способ найти его. Я не спрашиваю, как Сиски достал эту информацию. У него есть свои методы. — И что ты хочешь, чтобы я с этим делал? — спрашиваю я внезапно хриплым голосом. — Чтобы ты избавился от призраков прошлого. — Но это не я должен пытаться загладить свою вину. Он... — Вы оба облажались. Думаю, вам обоим есть что сказать друг другу. — Он откидывается на спинку стула. Пожимает плечами. — His Side заканчивают тур в Чикаго. И он говорит это с твердостью в голосе. Словно всё решено. Шах и мат. Я снова смотрю на адрес. Способ добраться до Брендона. Обрести покой. Хоть как-то покончить со всем этим. Избавиться от призраков прошлого.