The Heart Rate of a Mouse, Vol.3: A Kingdom by the Sea

Мрачное настроение с прошлой ночи ещё не рассеялось, когда я присоединяюсь к Кэсси и Джону за завтраком на следующее утро. Они оба выглядят истощенными, сидя за столом, Кэсси остается хорошей хозяйкой даже при таких напряженных обстоятельствах. Я, наверное, выгляжу не лучше них. В первую ночь я не мог уснуть, потому что Брендон был рядом, а в этот раз мне не спалось, потому что он был аж в больнице, дежурил у койки Йена. Кровать в гостевой комнате Джона и Кэсси удобная, и знаю, что Брендон в состоянии сам о себе позаботиться, поэтому у меня не было никаких причин снова не спать, и всё же... — Есть какие-нибудь новости? — спрашиваю я, насыпая себе хлопьев. Кэсси качает головой. Я молча наливаю в тарелку молоко, у моих ног мурлычет одна из их кошек. Тишина не вызывает неловкости, но она всё равно давит. Навевает грусть. Прошлой ночью шел снег; за окном кухни, дерево в их заднем дворике блестит белым. Йен мог бы упустить это утро. И все последующие. — Хочешь принять душ? — предлагает Джон. Я смотрю на полосатые брюки, которые я снова надел, и белую футболку. Клянусь, от меня несет больницей, этим тягучим запахом смерти. — Да, но мне не во что переодеться. Все мои вещи у Брендона. — Уверена, у Джона что-нибудь найдется, — предлагает Кэсси, хотя у нас Джоном разные размеры одежды. Его вещи безусловно будут выглядеть на мне огромными. — Или ты можешь просто взять свои вещи из дома Брена, — продолжает Джон. Должно быть, он замечает, как я напрягаюсь, потому что добавляет: — Ну, он всё ещё в больнице. Я ничего такого не слышал. Но у нас есть запасной ключ, если захочешь заехать за вещами. Он не будет против. Я немного расслабляюсь. — Думаю, было бы неплохо приодеться. У меня сегодня встреча с мамой Сиски. На губах Кэсси мелькает улыбка, но она ничего не говорит. Я уж точно не хотел, чтобы это прозвучало так, будто мы с ним встречаемся, так что я возвращаюсь к хлопьям слегка смущенный. Джон время от времени поглядывает в сторону телефона, как будто надеется, что он зазвонит, но этого не происходит. Может, в данной ситуации, отсутствие новостей — это даже хорошо. После завтрака Джон предлагает подбросить меня, так как он решил поехать в больницу, не дожидаясь звонка. Он привычно едет к дому Брендона, зная маршрут наизусть. Наверное, мы оба думаем, что теперь я буду жить у них с Кэсси. Так будет лучше, чем оставаться у Брендона — меньше конфликтов. И Джону не придется гадать, в чьей постели я сплю. Никому не придется. Да и Брендону сейчас не помешает личное пространство, я знаю. Оно ему нужно, и будет не здорово, если я буду постоянно мешать ему. Я дам ему это личное пространство. Я вспоминаю о коричневой арендованной Шевроле, только когда вижу её припаркованной у дома Брендона. Машина Брендона тоже здесь, но на снегу на дорожке нет никаких следов. Он не был дома. — Я вернусь к вам после того, как съезжу к Сиски, — говорю я Джону. — Парнишка, кажется, сильно расстроился из-за Йена. — Мы все расстроены, — тихо бормочет Джон, опустив голову. Я не знаю, что на это ответить. Мне стыдно из-за того, что я сравнил переживания незнакомца с Джоном, который в одной группе с Йеном уже больше года. Может, стоит заверить Джона, что всё будет хорошо, сказать то же, что и Брендону, но почему-то эти слова будут пустыми, если я скажу их Джону. Не то чтобы Брендон не знает правду, но там дело было не в реалистичных прогнозах. Брендон был расстроен, а я был готов сделать что угодно, сказать что угодно, чтобы это исправить. Джон беспокойно вздыхает. Я сжимаю его плечо в знак поддержки и выхожу из машины. Чувствую укол вины за то, что не знаю, как ему помочь. Ключ, который дал мне Джон, у меня в кармане, и я достаю его, оставляя свои следы на белом одеяле из снега снаружи дома Брендона. Я слышу, как трогается машина Джона, когда читаю надпись, сделанную его почерком на кусочке белой клейкой ленты на головке ключа: Брендон. Когда ключ всё же подходит, а замок щелкает, я надеюсь, что Брендон действительно будет не против. Я оглядываюсь через плечо, чувствуя себя каким-то вором. Это его дом. То, что мне можно вот так зайти в него, весьма сомнительно. Внутри, дом кажется пустым и заброшенным. На диване, где я спал, всё ещё лежат подушка и одеяло; на кухонном столе по-прежнему стоят наши чашки из-под утреннего кофе. Тишина. Дом не кажется гостеприимным. Я сосредотачиваюсь на том, зачем пришел, беру свою сумку и одежду, лежащую на диване, а потом ещё пять минут пытаюсь найти чёртовы ключи от машины, чтобы самостоятельно доехать к Сиски, вот только я не знаю, как туда добраться. Когда ключи всё же находятся под диваном, я направляюсь к арендованному автомобилю, чтобы взять оттуда карту Чикаго. Воздух на улице свежий и морозный, отчего у меня тут же немеют пальцы, поэтому я спешно возвращаюсь в дом вместе с картой. Я разворачиваю карту на кухонном столе. Умудряюсь при этом опрокинуть чашку. Тянусь за ней, чертыхнувшись, но она падает на пол и разбивается. Замечательно. Я в доме у Брендона, ломаю его вещи. Он придет в эту разруху после того, как один из его лучших друзей чуть не погиб. Прекрасно, отличная работа, Райан. Я замираю на месте, чтобы перевести дыхание, проклиная себя за неловкость и неуклюжесть. За то, что делаю ему ещё хуже. На кухне грязно: на тумбе всё ещё лежит пакет из-под пончиков, мои наскоро подметенные состриженные волосы лежат в углу. Дом будет не в лучшем состоянии, когда он вернется. У меня есть время перед уходом. Ладно. У меня есть время. Я поднимаю чашку и отколовшийся от нее острый осколок фарфора. Чашка белая, дешевая с виду, поэтому я, недолго думая, бросаю её в мусорное ведро. Затем я начинаю уборку. Сначала я разбираюсь со своими волосами, и вскоре коричневые пряди падают на чашку в ведре. Я целую вечность ищу средство для мытья посуды и в итоге понимаю, что у Брендона его просто нет, поэтому я как можно тщательнее вымываю чашки и прочую посуду под горячей водой. Пепельница на кухонном столе переполнена, и я чищу её, вытряхивая из нее пепел. Пепельница оказывается очередным трофеем из одного из отелей, которые он, видимо, имеет привычку собирать; мой взгляд падает на перевернутую надпись на ней: ислеЧ ьлетО. Я моргаю. Переворачиваю пепельницу, теперь уже пустую: Отель Челси. На дне стеклянной пепельницы, золотистыми буквами, с черными пятнами от пепла на словах. Наш отель Челси. Что-то, что он когда-то украл. Пепельница, которая теперь у него дома, спустя всё это время. С чего бы ему это делать? Когда это мог заметить Шейн и... Или, может, Брендон... Может, он прятал её. Пепельницы дешевые, но если у тебя есть возможность стащить такую бесплатно, если у тебя... А потом ты забираешь её с собой, когда переезжаешь. Везешь её в Лос-Анджелес, а затем и в Чикаго. Видишь этот логотип каждый раз, когда пользуешься ей. С чего бы ему... Я начинаю смеяться, когда осознаю, что внутри меня всё как будто горит, а пульс резко участился. Господи, ну и что? Ну и что. Ну есть у него эта пепельница из отеля Челси, наверное, он украл её, когда мы с ним часто приходили туда, обживали нашу кровать, наш номер, наш мир. Так волноваться из-за этого — просто убого. Для него это всего лишь пепельница. Не больше. Только и всего. Возьми себя в руки. Поэтому я быстро ставлю теперь уже пустую пепельницу обратно на стол. Больше не трогаю её. Заканчиваю уборку на кухне и в гостиной, стараясь прибраться хоть немного, учитывая, что я не знаю, где должны лежать его вещи. После этого, я нахожу дом Сиски на карте и выбираю до него наилучший маршрут. Потому она ничего не значит. Эта пепельница. Перед уходом я принимаю быстрый душ. В этот раз я не пользуюсь шампунем с цветочным ароматом, а нахожу что-то с более мужественным запахом — наполовину пустая мини-бутылочка шампуня из отеля в Миннеаполисе. Брендон явно просто имеет привычку забирать из отельных номеров то, что ему захочется. Вот и всё. И я не думаю о том, когда он украл пепельницу, в какой момент. Она была чистой или же использованной? Была ли она между нами на кровати, когда мы курили после секса, когда он лежал, положив голову мне на грудь, а я нес какую-то чушь о новом альбоме, рассказывал о своих идеях, лениво поглаживая его волосы, пока он мычал в ответ, чтобы показать, что он слушает? И тогда это было так важно, чтобы он слушал. А потом, пока я был в душе, может, он бросил мимолетный взгляд на эту пепельницу, подумал о том беззаботном дне, когда у нас всё было так хорошо? И, может, именно тогда он вытряхнул из нее пепел и положил её к себе карман? Незаметно забрал с собой домой? Прятал её от своего парня на протяжении всей весны, даже когда мы перестали разговаривать друг с другом? Он не выбросил её. Или, возможно, всё было совершенно иначе. Возможно, её никогда и не было в нашем номере, возможно, она стояла в фойе, а он в тот день разбил пепельницу дома, возможно, это была просто замена, возможно, это ничего не значило. Когда я выхожу из душа, оборачивая полотенце вокруг талии, я замираю. Смотрю на чашку с зубной щеткой, на ту же простую чашку, из-за которой я замер и вчера. У него зеленая зубная щетка. У меня — синяя. В одной чашке с его. И я, должно быть, поставил её туда вчера, очевидно, но я этого не помню, а теперь наши зубные щетки в одной чашке. И я быстро достаю из нее свою, прежде чем у меня разыграется воображение, но, конечно же, оно разыгрывается и так — так всегда случается. И пока я чищу зубы, я вижу всё в ярких красках: как в какой-то альтернативной вселенной это наш дом, и я только что убрался на кухне, вымыл наши чашки, почистил наши пепельницы, принял душ в нашей ванной, а потом я пойду в нашу спальню, где он ещё будет спать в нашей постели. У него взъерошенные волосы, теплая ото сна кожа, и он морщится, когда я прикасаюсь к нему, жалуется, что у меня холодные пальцы и мокрые волосы, но я всё равно целую его в щеку, доброе утро, доброе утро, доброе утро, и он недовольно пыхтит, но всё же улыбается, поворачивает голову, чтобы наши губы могли встретиться. Такое могло бы случиться. Это могли бы быть мы. Я предлагал. Я же, блять, предлагал, и он знал это. И отказался. В этот раз я беру свою зубную щетку с собой. Он отказался. От воспоминания об этом у меня внутри всё болит. Я едва выхожу из ванной и сразу же останавливаюсь. Слышу, как открывается входная дверь в гостиной. Стою в кабинете рядом с нераспакованными коробками, не шевелюсь, только слушаю. Потому что это его голос, и он звучит уставшим, но я слышу и второй голос: Даллон. Просит Брендона хоть немного отдохнуть. — Да, конечно, — обещает Брендон. Я медленно подхожу к арке. Нерешительно останавливаюсь. Не хочу попадаться им на глаза. У меня такое чувство, будто я сюда вломился. Но затем я делаю ещё один шаг, и этого достаточно, чтобы увидеть дверь. Увидеть, как Брендон притягивает Даллона к себе для объятия, как они стоят на пороге, в зимних куртках, крепко обнимаясь. Это не короткое объятие на прощание. Они что-то шепчут, но мне не разобрать слов. Утешение и поддержка в трудную минуту. Вот что такое. И всё. Конечно. Я чувствую примерно то же, что вчера утром испытал Джон: словно я увидел что-то, чего не должен был. Даллон, наконец, отстраняется, ладонью придерживая затылок Брендона. — Всё нормально? — спрашивает он, Брендон кивает, и Даллон улыбается, а я отхожу назад, пока они не заметили, что я подглядываю, обернутый в одно из полотенец Брендона. Незваный гость. — Увидимся позже, приятель, — произносит Брендон, а потом дверь закрывается. Он шумно вздыхает. Громко, так, что кажется, словно этот вздох заполняет весь дом. Хотелось бы мне, чтобы я был хотя бы одет, чтобы это не выглядело так, будто, пока он был в больнице, я расслабился у него дома. Злоупотребляя его недолгим гостеприимством. На секунду я задумываюсь о том, чтобы — не знаю, может, спрятаться? Спрятаться, да, ладно, — но затем Брендон проходит в гостиную и замечает меня за аркой. Он подпрыгивает от испуга. — Сука, блять! — восклицает он, прижимая ладонь к груди. — Райан? Твою же мать. — Он явно не доволен. Господи, какой же я идиот. — Прости. Эм. Джон дал мне ключ. Я пришел за своими вещами, — говорю я, тараторя и объясняясь. Помимо шока, он выглядит уставшим, но не раздавленным горем. Хорошо. Это хороший знак. Однако он в замешательстве. — А потом я ещё принял душ. Надеюсь, это ничего. — ...Да. Конечно. Он всё ещё хмурится. В той альтернативной вселенной всё вышло бы совсем по-другому. Он пришел бы домой из больницы — думаю, Йен и в том мире тоже проебался бы, — а я бы уже обнимал его, утешал бы, я отвел бы его к кровати, сказал бы, что ему стоит поспать, поспи, а когда он проснулся бы через несколько часов, со мной в одной постели, мы бы разделись и... И секс был бы жестким, с потребностью доказать, что, по крайней мере, мы живы, он и я, и у нас по-прежнему есть это: наш дом, наша жизнь, общая, разделенная, наша... Но вот что мы имеем вместо этого. Вот это. Он не захотел меня в Нью-Йорке, и теперь, когда я здесь, я снова вспоминаю обо всем этом. Он сказал, что рад меня видеть, но только как старого друга. Как мы оба и сказали. Старые друзья. Это значит, что за этим есть история. Что были допущены ошибки. Слишком много, чтобы их можно было сосчитать. Тот корабль уплыл, как и ушел тот момент, когда, возможно, мы ещё могли бы... И теперь у него есть дом, нераспакованные коробки с вещами, группа, туры и согруппники, которые подвозят его домой и утешают. А я — странное дополнение ко всему этому, и именно сейчас я четко это осознаю. — Я подумал, может, Джон сказал тебе, что он дал мне ключ, — произношу я в качестве объяснения, потуже затягивая полотенце вокруг талии. Он всё ещё смотрит на меня, его слегка рассредоточенный взгляд остановился где-то у меня на животе. Затем он качает головой, уставшими глазами встречается с моими. — Он об этом не говорил. — О. — Вот спасибо, Джон. — Как там Йен? Он превратился в овощ, проебал свой мозг? Но Брендон выглядит так, будто он сейчас не в том состоянии, чтобы его допрашивали. И всё же он пришел домой. — Ну то есть Йен...? — Он в себе, — говорит он, слегка пожав плечами. — Ну. Насколько это вообще возможно после подобного. — Никаких повреждений мозга? — уточняю я, и Брендон качает головой. — Это же отличные новости! Чёрт, это действительно здорово. Значит, он полностью поправится? — Физически. — Он начинает расстегивать куртку. — Психически и эмоционально он неважно себя чувствует. Он... Он сейчас... не в лучшем состоянии. — Ему больно даже говорить об этом. Продолжать расспросы кажется мне грубым, поэтому я больше ничего не спрашиваю. Это всё равно, наверное, касается только Брендона и Йена. Последний был на грани разрушения. Теперь он сломлен. Чтобы исправить такое, нужно больше, чем поездка в больницу. — Мне жаль это слышать. Брендон пожимает плечами, но за его усталостью проглядывается злость и горечь, как и прошлой ночью. Когда он снимает ботинки, он быстро оглядывается по сторонам. Хмурится. — Ты что... прибрался? — Непонимающий взгляд его карих глаз сосредотачивается на мне. — Совсем немного. Он моргает. — Ты. Прибрался. — Да. — Ты. — Я решил, что ты не будешь против... — Нет, нет, я не против. Просто я... Не знал, что ты умеешь делать уборку. Ты. В смысле, в твоей старой квартире в Сохо всегда был срач. И в Лос-Анджелесе тоже. Я мельком припоминаю тот единственный раз, когда он видел мою квартиру в Лос-Анджелесе. Когда он впервые трахнул меня, как его горячее дыхание обжигало мне шею, небрежный поцелуй... Чёрт. Но воспоминание уходит так же быстро, как и пришло. — Я прибираюсь. В том же Мачайасе, кто ещё будет этим заниматься? — отмечаю я, а он пожимает плечами, словно об этом он не подумал. Он быстрым движением потирает левый висок, по нему отчетливо видно, что он не спал всю ночь, поэтому я говорю: — Я оденусь и поеду к Сиски. Тебе, похоже, не помешало бы поспать. — Скорее вздремнуть, — бормочет он. — Мы скоро собираемся у Джона. Собрание группы. Вау, они что, совсем никогда не отдыхают? — Ну, тогда мне тем более пора, — говорю я, всё ещё держа в руке зубную щетку. Я знаю, когда стоит уйти. — Ладно. — Ему, кажется, некомфортно, когда я беру свою сумку с дивана, на котором лежат теперь аккуратно сложенное одеяло и подушка. Я одеваюсь в ванной, вешаю полотенце сушиться. Прямо-таки идеальный гость. Мне кажется ужасно глупым то, что теперь мы прикрываемся, хотя раньше мы одевались и раздевались друг при друге без колебаний. Как будто теперь наши тела — это что-то грешное, что-то, чего стоит стыдиться. Когда я выхожу из ванной, он сидит на диване, который временно был моей постелью. Он курит, на кофейном столике стоит пепельница из отеля Челси. Он поднимает на меня взгляд, когда я вхожу и сажусь на соседний диван, чтобы обуться. Я чувствую, как он смотрит на меня, но не знаю, о чем он думает и что испытывает. Не имею ни малейшего понятия. — Эм, насчет прошлой ночи, — произносит он наконец. — В больнице. А. Так вот оно что. Прошлая ночь. Ему либо стыдно, либо он злится из-за того, что я стал свидетелем его срыва — с ним всегда так, я это знаю: он злился, когда я использовал его слабости против него же или делал что-то ещё в этом роде. Я не хочу разбираться с его проблемами по этому поводу. — Эй, не стоит. — Я завязываю шнурки, не поднимая взгляд. — Ты был расстроен, а я просто был поблизости. На моем месте мог бы оказаться кто угодно. — Ну да. Точно. Именно. — Кажется, он испытывает облегчение. — На твоем месте мог бы оказаться кто угодно. Однако я не уверен, что верю в это. В моих мыслях, на этом месте мог оказаться только я. Только я. Никто другой. Но ещё я знаю, что когда я буду уходить, не будет никаких крепких объятий с Брендоном. И я прав. Он встает, как только я надеваю куртку, беру сумку, ключи от машины, карту. Он спрашивает: — Так где живет Сиски? — В Бактауне. Точнее, там живет его мама. — О. Его мама. — На его лице всего на мгновение мелькает хмурое выражение, но затем исчезает. — Ну, если ты поедешь по автостраде... — Так и собираюсь сделать, да. — Ладно. И мы не обнимаемся и не машем друг другу на прощание. Я киваю ему и поскорее ухожу. Оставляю его скорбеть в одиночестве.

***

Несмотря на все мои усилия приодеться в чистые вещи, мамы Сиски уже давно нет дома к тому времени, как я приезжаю. Сиски открывает дверь, явно невпечатленный, и сообщает мне, что я должен был приехать два часа назад. Что ж, блять. Поэтому, вместо встречи с его мамой, мы с Сиски сидим в гостиной его скромного домика, который примерно тех же размеров, что и дом Брендона — только он живет один. Этот же дом рассчитан на двоих. Сиски спрашивает меня о Йене, и я рассказываю ему то немногое, что знаю сам. Сиски уже уехал к тому моменту, как мы вернулись из больницы прошлой ночью. Он тяжело воспринимает эту ситуацию, но только из-за музыки — не потому, что он был близок с Йеном. Думаю, что он тоже считает His Side последней ниточкой связи со мной и переживает, что группе придет конец. Конечно же, это не так. Йена можно заменить, что бы там Брендон ни кричал своему менеджеру. — Тур теперь отменят? — спрашивает Сиски. Я пожимаю плечами. — Не знаю. У них вроде бы скоро собрание группы, но... Кто знает? Если они останутся здесь, тебе будет проще взять у них интервью, так ведь? — Я пытаюсь найти в сложившейся ситуации что-то положительное. И если группа останется в Чикаго, то смогу остаться и я. Смогу провести с Джоном побольше времени. А Брендон не полетит на другую сторону океана. На обеденном столе стоит печатная машинка Сиски, и он говорит, что работает над биографией. Я говорю ему, что он молодец. Он спрашивает, хочу ли я почитать. Я без раздумий отказываюсь. Поэтому мы просто болтаем, он достает карты и включает ELO*, и мы оба стараемся не думать о Йене или His Side, а на улице начинает идти снег. Я остаюсь до тех пор, пока Сиски, кажется, не становится лучше, и он уже не так потрясен недавними событиями. В конце концов я обещаю заехать к нему завтра, я клянусь, потому что его мама по-прежнему хочет встретиться со мной, что можно понять. Если бы у меня был сын, я бы тоже не хотел, чтобы он водился с кем-то вроде меня. Когда я еду обратно домой к Джону, время ужина уже прошло, но Кэсси — отличный повар и любезная хозяйка, поэтому я надеюсь, что мне что-нибудь оставили. И, если она не будет возражать, я был бы не против напиться с Джоном. Бутылка виски, которую купил по пути домой, звенит на заднем сидении. Кэсси открывает мне дверь и подгоняет меня в дом, потому что на улице до усрачки холодно. Но вместо обнимающейся перед телевизором парочки, смотрящей "Трое — это компания", в гостиной собрались парни: His Side, их менеджер, несколько членов команды. Все глубоко погрузились в разговор и едва замечают меня, когда я останавливаюсь на пороге. Собрание группы. Точно. — Хочешь есть? — спрашивает меня Кэсси, прямо как я и надеялся. — Конечно. Джон замечает меня, и я поднимаю руку в знак приветствия. Он кивает в ответ, но кажется удивленным. Ну, я же не собирался ночевать у Сиски, так? Даллон говорит: — То есть ты хочешь сказать, что если мы, по сути, перепишем половину наших песен, то мы сможем выступать без Йена? Боб, это же бред! Мы так испоганим и концерт, и песни! Они все перекрикивают друг друга, а Майк выглядит так, словно он предпочел бы всему этому быть съеденным тараканами, медленно и мучительно скончавшись. Брендон смотрит в мою сторону, наши взгляды на мгновение пересекаются, прежде чем я следую на кухню за Кэсси. Он улыбнулся, едва заметно. И устало. Но он улыбнулся мне в знак приветствия, и я вроде бы попытался ответить ему тем же. Похоже, мы с Кэсси — единственные, кого не пригласили присоединиться к обсуждению. Мы аутсайдеры. — И долго они так? — спрашиваю я, когда она начинает накрывать стол на одного. — Уже целую вечность. Майк не хочет отменять тур, но Брендон считает, что так будет правильно. Они пытаются прийти к компромиссу. — Провести половину тура? Кэсси посмеивается. Лео, их гитарный техник, тоже был в гостиной; у него длинные светлые волосы до плеч. Он выглядит довольно круто, уверен, он справится. Кэсси подает мне тарелку с рисом, салатом и куриной ножкой и говорит, что я слишком худой. Я немного похудел в Мачайасе, но не настолько же. Консервированные супы довольно питательные, разве нет? Она присаживается, чтобы поговорить со мной, и я спрашиваю её об уроках пилатеса, которые она проводит, спрашиваю, начинает ли мир понимать этот пилатес, как она всегда и надеялась, и она без остановки говорит об этом, явно довольная тем, что я спросил. Так мне не приходится напрягать слух, чтобы подслушивать, что происходит на собрании группы, которое меня не касается, хотя если бы меня спросили, если бы это касалось меня, если бы у меня была возможность, я бы... — Господи, — произносит Джон, устало вваливаясь на кухню. Парни продолжают разговаривать в гостиной. — И каков вердикт? — интересуется Кэсси, когда Джон садится. — Такой же, как и с самого начала. Лео заменит Йена, вот только Брендона это не совсем устраивает, но отменять тур уже поздновато, поэтому нам нужно что-то придумать. Потому что Йен с нами не поедет, это уж точно. — Так пусть с вами едет Лео, — говорю я и закидываю в рот рис. — Он не хочет, чувак. Ну, он поедет, если ему придется, но он явно не горит желанием. Некоторым просто суждено быть техниками, понимаешь? Понимаю. Взять, к примеру, Уильяма, Энди или Зака — вот они точно техники. Не музыканты. Не известные музыканты. — Парни не отказались бы от пива, — говорит Джон, смотря на Кэсси с мольбой во взгляде. Она ласково похлопывает его по руке, а затем встает и достает из холодильника пиво. Как только Кэсси выходит из комнаты, я говорю: — Я купил нам виски. Джон смеется. — Сейчас это кажется отличной идеей. — Но он продолжает смотреть на меня, как будто бы изучая. — Что происходит? — Ну, я просто... — Он нервно ерзает на стуле, быстро оглядывается через плечо, словно хочет убедиться, что мы одни. — Когда ты пришел, я просто подумал, понимаешь? Что если... Если Лео не хочет с нами выступать, но нам нужно ехать в тур, то... то кого ещё мы знаем, кто мог бы за выходные выучить целый альбом? Он смотрит на меня. Я смотрю на него. О ком он? Но он продолжает смотреть. ...Ох. Ох, блять. — Ой, да ты чего, Джон! — Что? — Нет! Ни в коем случае! — Но он, кажется, совершенно серьёзно. Я откладываю вилку. — Нет! У вас есть... у вас есть Лео и другие техники, которые знают материал лучше меня, вы... — Нам нужен кто-то с опытом в выступлениях. — Да в Чикаго полно опытных гитаристов! — возражаю я, но Джон по-прежнему смотрит на меня так, словно он всё решил и это не обсуждается. Мне нужно его образумить. — Бля, я не хочу, чтобы это прозвучало, как будто я конченый мудак, ладно? Но я слишком известен. Вы хотите, чтобы это был концерт His Side или концерт "Давайте-ка Посмотрим на Райана Росса"? — Рай, ты нам нужен. Эмоциональный шантаж. Я знаю, что он в отчаянии, но я им не подхожу. — Господи, Джон. Это не... — Я с ними в туре? Чтобы я заменил Йена? — Брендон ни за что этого не позволит. — Я слишком поздно осознаю, что произнес это вслух. — Позволит! — заверяет меня Джон, но нет, не позволит. Правда. Джон слегка понижает голос. — Он нормально к тебе относится, ты же знаешь. В этот момент я понимаю, что он прав, и я ненавижу его за это. Брендон нормально ко мне относится. Он уже прошел через ту болезненную часть, когда раны от старых ссор и неудач ещё кажутся свежими. Прошел, поэтому он нормально ко мне относится. Улыбается мне и обращается со мной как с человеком. — Даже если так, это всё равно перебор. Для всех нас. — И под этим я имею в виду себя, и Джон, скорее всего, об этом знает. Я решительно качаю головой. — Нет. Он не захочет, чтобы я был в этом туре. Нужно... Нужно уметь понимать, когда кто-то не хочет, чтобы ты был рядом. Поэтому нет. — Но Джон явно не убежден. Я раздраженно вздыхаю. — Боже, это ужасная идея. — Что именно? — доносится до нас голос Брендона. Он стоит на пороге с бутылкой пива в руке и спокойно смотрит на нас. Ох. Может, он не слышал, что... — Чтобы Райан заменил Йена, — выпаливает Джон прежде, чем я успеваю остановить его или придумать какой-нибудь несвязанный с группой контекст для моей фразы, и блять, зачем Джон это сделал? Я качаю головой. — Я уже отказался от этого предложения. — Я не хочу, чтобы Брендон решил, что это была моя идея. Но Брендон только моргает. — Почему? ...Погодите-ка. Чего? — ...Почему я отказался? — уточняю я, и он кивает, внимательно глядя на меня своими карими глазами, которые я едва выношу, потому что они стали эталоном идеального оттенка карего. Я не ожидал, что он скажет это. Почему? Ну, потому что. Мы с ним... Это было бы... — Я слишком известен. Я буду отвлекать внимание от группы. — Верно, ты был бы в центре внимания, но, — он пожимает плечами, — дурной рекламы не бывает. Из-за тебя люди к нам толпами шли бы. — И теперь он смотрит на меня так, будто ждет второго моего аргумента. — Ну, это просто не сработает. Это мало похоже на аргумент, но я не знаю, что сказать. Я вообще не думал, что он станет рассматривать этот вариант, но я ошибся. Явно. Он позволит мне? Не будет против моего постоянного присутствия рядом? Видимо, нет. Так что, из нас двоих, проблема с этим у меня, а не у него. Чёрт. Он что, ожидает, что я смогу сказать ему, что нет, я не хочу помочь Джону, одному из моих лучших друзей, или ему, человеку, который... который был мне небезразличен, несмотря ни на что, потому что, в глубине души, меня потрясла встреча с ним? Что внутри меня что-то раздувается каждый раз, когда я вижу его? Он что, ожидает, что я признаюсь в этом? — Я просто подумал, что, не знаю... ты решишь, что это плохая идея. И я ненавижу тот факт, что это звучит так, как будто я извиняюсь. Мне надоело извиняться перед ним, потому что мне правда жаль, но я уже поплатился за это, да он и тоже не идеален, поэтому да. Джон смотрит то на меня, то на него, а выражение лица Брендона совершенно нечитаемо. Он может скрывать от всех что угодно, если захочет. — Я думаю, что Райан отлично справится, — произносит Джон. — У него есть и опыт, и талант, и харизма. Мы его знаем. Он друг группы. И, ну, то есть... Тур продлится всего три недели. Это временно, понимаешь? Не успеем мы оглянуться, как он уже закончится, и нам нужен кто-то прямо сейчас. А Райан уже здесь. — Да. Да, ты прав, — говорит наконец Брендон. — В смысле, если мы не можем выступать с Йеном, то нам не нужен кто-то менее талантливый, так ведь? Лучше, наоборот, совершенствоваться. Погодите. Что? — То есть ты хочешь, чтобы я поехал с вами в тур? — уточняю я, потому что с того самого момента, как я приехал сюда, мне казалось, что он хочет, чтобы я поскорее уехал. Самая горькая пилюля, которую я когда-либо глотал: я не был нужен ему. Он пожимает плечами, мол, почему нет. — Меня это устраивает, да. Джон прав. Ты справишься. Мы оба были с тобой в турах, поэтому мы знаем, на что подписываемся, — говорит он и слегка усмехается, первая улыбка на его лице, с тех пор, как мы узнали о Йене. Но я не разделяю его веселья и это, должно быть, заметно, потому что он добавляет более серьезным тоном: — Я бы хотел, чтобы ты поехал с нами. Или, ну, — выпаливает он, — мы бы хотели. Группа. Ты бы здорово нас выручил. — Ну, — произношу я, стараясь всё это переварить. — Я подумаю. — Ладно. — Он кивает, уверенный в себе. Подумаешь, пустяки. — Ладно, хорошо. Только не думай слишком долго, нам нужно будет... — Я подумал. — Он замолкает. Джон смотрит на меня. Блять. — Хорошо. Почему бы и нет, чёрт возьми? Почему бы и нет? Джон расплывается в широкой улыбке, с радостью и облегчением. Брендон улыбается, почти с теплотой. Едва тепло. Я коротко улыбаюсь в ответ, пытаясь осознать происходящее. Он простил меня достаточно для того, чтобы позволить мне поехать с ними в тур, а я простил его достаточно для того, чтобы помочь ему, когда он нуждается в этом. Ладно. Что ж, значит, тур.

***

— Как вам печенье? — Да, ээ. Очень вкусно. — Пауза. — Спасибо. Мама Сиски дарит мне благодарную улыбку, очень похожую на улыбку её сына. Я улыбаюсь в ответ и осматриваю гостиную, делая вид, что меня очень заинтересовали обои. Печенье и стакан молока. Что ж, теперь в моей жизни было всё. У Луизы Сиски длинные рыжеватые волосы и широкая улыбка, и она смотрит на меня добрым взглядом — даже ласковым. Это нервирует, потому что мы только познакомились. Сиски тоже жует шоколадное печенье, но у него словно закончились силы. У него-то. Он снова спрашивал у меня о Йене, и я рассказал ему последние новости: реабилитационный центр. Я ещё не говорил ему про тур, хотя через два часа у меня первая репетиция с His Side. — А где вы остановились? — спрашивает у меня Луиза, положив руки себе на колени. — Эм, у друзей. У Джона. — О, у Джона Уокера? — радостно спрашивает она, глядя на Сиски. — Адам, ты ведь его фанат, разве нет? Сиски кивает, но не улыбается. — Да, Джон очень хороший. — Ну, думаю, это замечательно, — произносит Луиза. — Когда Адам был помладше, он так вами восхищался. Это же здорово, да? Здорово, что вы стали такими хорошими друзьями. У него их никогда особо не было, знаете ли. — Мам! — возражает Сиски, явно пристыженный. Я говорю: — У меня тоже было не много друзей в его возрасте. Луиза улыбается мне так, словно мы понимаем друг друга. Ну конечно. По большей части я соврал: когда я был в возрасте Сиски, я уже подписал контракт с лейблом, выпустил свой первый альбом, выступал по всей стране со своей группой и имел целую кучу так называемых друзей. Однако Луизе об этом знать не обязательно. — Хотите ещё печенья? — спрашивает она, и я прямо-таки вижу, что отказ она не примет, поэтому киваю. — Хорошо! Вы такой худой! — Ну мам! — смущенно повторяет Сиски. За последние несколько дней, она уже вторая, кто говорит мне, что я слишком худой. Она исчезает на кухне, мелькает её платье в цветочек. В ней полно материнской заботы, поэтому я не против того, чтобы она нянчилась со мной. — Она только и делает, что позорит меня, — говорит Сиски, его щеки покраснели. — Для этого матери и нужны. Наверное. Луиза возвращается, и я участвую в последовавшем беззаботном разговоре, обсуждаю цветы, которые она хочет посадить в саду, когда наступит лето, и соглашаюсь, что это просто ужасно, что прошлым летом какие-то дети растоптали всю её клумбу. Сиски всё с любопытством на меня поглядывает, словно я веду себя необычно, и так и есть, но если Луизе это нравится, то почему бы, блин, и нет. — Хочешь взглянуть на мою комнату? — предлагает Сиски, немного грубовато перебивая свою маму, которая собиралась спросить, есть ли у меня "подружка". Я уже видел комнату Сиски, вчера, но я киваю, благодарный за помощь. Невозможно вежливо объяснить, что ты предпочитаешь члены. — Ладно, мальчишки, идите говорите о своих мальчишеских вещах, — весело щебечет нам вслед Луиза. ...Ладненько. Как только мы оказываемся в маленькой спальне Сиски, с синим постельным бельем с космическими кораблями, он садится за стол и говорит: — Господи, она так меня позорит. — Да она ничего. Цени её. Она тебя любит. Не все могут этим похвастаться. Сиски только закатывает глаза, не понимая, как ему повезло. У него довольно много книг, некоторые из них в стопках стоят на полу, и ещё это явно комната любителя музыки: плакаты, пластинки, футболки с группами, приколотые к стенам корешки от билетов. Я беру книжку с прикроватной тумбочки, "Робинзон Крузо", и, листая страницы, говорю: — Эй, я тут думал завтра сходить посмотреть на Военно-морской Пирс. Хочешь побыть моим проводником? — Уверен? Там вроде как нет ничего. — Но вид, должно быть, красивый. — Там холодно и пусто. Может, у этого места появилась бы хоть какая-то цель, если бы там построили парк развлечений. — Ну давай, ради меня, — прошу я. — Мы купим что-нибудь поесть, можем зайти в магазин пластинок, в музыкальный магазин. Ну, тебе же нужна нормальная гитара, так? — Я кивком указываю на дешевую с виду акустическую гитару в углу его комнаты. Здесь я, кажется, переборщил. Он с подозрением смотрит на меня, хмуря брови. Чёрт. — С чего это ты так добр ко мне? Я оскорблен, вот серьёзно. — Я всегда добр к тебе, я... — Нет. Неправда. ...Верно. Я закрываю книгу, зная, что момент истины настал. Почему-то у меня такое ощущение, будто я предаю его, бросаю его, словно ненужного котен... Ой, да пошел он вместе со своими идиотскими сравнениями. — Просто я подумал, что было бы здорово потусить с тобой немного, потому что, ну... Я уезжаю в Европу вместе с His Side на следующей неделе. Глаза Сиски расширяются, а рот открывается, он, как всегда, полон драмы. — Ты... Что?! Ты заменишь Йена?! — Да, — говорю я, сам едва в это веря. Господи, кажется, так и есть. И самое худшее в этом то, что какая-то часть меня ужасно хочет снова поехать в тур. — Джон попросил меня, а Брендона это устроило, и... — Ты возвращаешься в музыку?! — спрашивает он, вставая, его голос едва не срывается на визг от волнения. Он выглядит так, словно вот-вот начнет прыгать на месте и хлопать в ладоши. — Ну, я бы так не сказал, нет. То есть это всего на пару недель, это не... — О, это же идеально! Господи, Райан, это идеально! — ...Да? Я не думал, что он будет так рад моему отъезду. — Да! Я всё думал, как мне закончить книгу, когда я дойду до этого, и чёрт возьми, концовка, в которой ты остался бы отшельником, живущим в Мачайасе, вышла бы такой разочаровывающей! — Он закатывает глаза, глядя на меня, как будто это делает меня неудачником. — Но теперь я могу закончить её тем, что ты снова выйдешь на сцену! О, это же идеально! — радостно восклицает он, его глаза блестят. — Европа! Европа, Райан! Ну, мама, конечно, этому не обрадуется, но она так привыкла к тому, что я постоянно путешествую, что уже без разницы, где я — в Неваде или в Нидерландах, так ведь? И ты ей нравишься! Ты можешь с ней поговорить! О, ты же можешь поговорить с ней? Он воодушевленно смотрит на дверь, на его губах играет сраная счастливая улыбка. Не думаю, что когда-нибудь видел его настолько взволнованным. Он толком не улыбался с тех пор, как у Йена случилась передозировка. А теперь улыбается. Наконец-то. Не знаю, почему я испытываю от этого такое облегчение. И, ну... То есть... Думаю, мне нужен мой биограф... Или же... Я представляю, как отказываю ему, глядя, как гаснет его улыбка. У меня не хватит духу. — Э, конечно, — говорю я, сдавшись. Господи. — Я поговорю с твоей мамой. — Да! — произносит он и теперь уже действительно хлопает в ладоши. — Поверить не могу, что поеду за границу! Я бы так не радовался: концертные залы и тур-автобус, да и само пребывание в странах, язык которых ты не знаешь. Но он справится. У Сиски врожденная способность к адаптации, прямо-таки ходячий пример дарвинизма. — А можешь поговорить с ней прямо сейчас? — просит он, улыбаясь мне. Совершенно не в состоянии подождать. Я закатываю глаза. В итоге, Луиза настаивает на том, чтобы я взял с собой десяток домашних печений и просит прислать ей открытку из Парижа, потому что Сиски забудет. Ещё она заставляет меня пообещать ей присматривать там за её сыном, потому что Адам немного импульсивный, знаете ли. Да уж, это я заметил.

***

Мы целые выходные репетируем вместе, я учу их песни. На репетиционной базе His Side нет телефона, поэтому поддерживать связь с внешним миром оказывается затруднительным. Мы с Вики постоянно пропускаем звонки друг друга, но у нас получается общаться посредством сообщений, передавать которые имеет терпение Кэсси. Однако у меня всё же наконец появляется возможность связаться с Вики утром в воскресенье, за несколько часов до отъезда в аэропорт. Я собираюсь уйти, потому что Джон и Кэсси однозначно захотят попрощаться, а со мной в доме это будет, ну — в общем, я знаю, когда стоит уйти. Поэтому, будучи хорошим другом, я поеду к Сиски, а оттуда мы вместе сами доберемся до аэропорта. Джон и Кэсси согласились, конечно, и теперь, наверное, ждут, затаив дыхание, пока я уйду, чтобы заняться сексом на прощание. Но перед тем, как подарить им роскошь заняться громким, таким, чтоб кровать скрипела, а её изголовье билось об стену, соитием, я в последний раз звоню Вики. В этот раз она даже берет трубку. — Ну наконец-то! — восклицает она, хотя я мог бы сказать то же самое. — Господи, ну и любишь же ты мне жизнь усложнять, а? — Ну а как ещё развлекаться? — усмехаюсь я. Она слишком бурно реагирует, потому что всё уже организовано: мои гитары чуть позже сегодня будут отправлены в Нью-Йорк, а оттуда, вместе с нами, в Осло. Как и чемодан, полный одежды, пары книжек и ещё некоторых необходимых вещей, которые люди Вики собрали из моей квартиры в Нью-Йорке. Я дал Кэсси список нужных мне костюмов и гитар — тех, которые подойдут для тура. С момента нашего отъезда из Чикаго до момента приземления в Осло, у нас будет целых шестнадцать часов поездки. И всё это кажется таким естественным. Я уже делал подобное раньше, я жил этой жизнью. Меня почти тревожит то, как легко я снова возвращаюсь к этому. А когда Вики спрашивает, как я себя чувствую по поводу тура, я признаю, что я рад. В венах шумит кровь, всё громче и громче. Я так привык быть в дороге. Я скучал по этому. — А песни ты выучил? Последнее, что нам нужно, — чтобы ты облажался на сцене. — Вот спасибо, — угрюмо отвечаю я. Последние два дня я только и делал, что репетировал песни His Side, с группой или же сам. Это не мои песни. Эти мелодии созданы не мной. Поэтому я словно мошенник за работой, но я хорош в этом. Непривычно играть на ритм-гитаре вместо соло-гитары, но я с радостью принимаю этот вызов. — Я выучил песни, не переживай. — Хорошо, — говорит она, и я буквально чувствую, как она медлит. — Как твоя рука? Я быстро бросаю взгляд в сторону кухни, где завтракают Джон и Кэсси. Они разговаривают, наверное, не пытаясь подслушивать, как я разговариваю со своим менеджером в коридоре. — Эм, с ней всё в порядке. — Потому что... — Правда. С ней всё в порядке. Я давно не практиковался, конечно. Я не играл на гитаре столько же много, как когда-то раньше, но я играл часами на протяжении последних дней, и конечно, мой левый локоть слегка немеет, но боли нет. А даже если бы и была, я бы не... я бы записался на массаж или ещё что-то в этом роде, я бы ничего не принимал. Вики меня убила бы. Как и Брендон, я уверен, учитывая, что один из его лучших друзей совсем недавно проебался с этим. Я бы попробовал иглоукалывание. В этот раз я бы подошел к этой проблеме с ответственностью. — Так есть какие-нибудь новости насчет Йена? — спрашиваю я, поскольку Майк всё время неукоснительно докладывает Вики. Это уже попало в новости: Гитарист группы His Side госпитализирован после передозировки. Группа никак это не комментировала, а концерты, предположительно, так и будут проходить по расписанию. О моем участии во всем этом умалчивается. Пока что. — После выписки его отправят в реабилитационный центр. В Чикаго есть один неплохой центр, но он захотел в Лас-Вегас. Поближе к семье. — И долго он там пробудет? — Столько, сколько ему понадобится. Группа берет перерыв после тура по Европе, так что у Йена будет возможность привести себя в порядок. — У этой, эм, — говорит Вики, слегка колеблясь. — У этой организации есть ещё один центр, в Лос-Анджелесе. О нем мало кто знает, он для тех, у кого есть деньги. До меня дошли слухи, что Гейб сейчас там. — Что, прости? — переспрашиваю я, потому что я о таком точно не слышал. Не то чтобы я общался с Гейбом. Я думал, что он в Нью-Йорке, доживает свою декадентскую жизнь. Йен точно нуждается в реабилитации. А Гейб... Гейб сильнее. Я так думал. Я был почти уверен. — Да, я слышала такое. Мы с ним не общались, я и понятия не имела, что он уехал из города. Я дам тебе номер этого центра, на случай, если захочешь как-нибудь ему позвонить. — Да, конечно. На столике рядом с телефоном лежат ручка и блокнот — очередная демонстрация организаторских навыков Кэсси. Вики быстро переводит тему от Гейба, её бывшего любовника — и моего тоже, полагаю, — и зачитывает мне целую речь о том, как мне справляться с прессой, потому что её рядом со мной в этот раз не будет. Однако будет Сиски. В тур-автобусе очень мало места, и каким же кретином я выглядел бы, если бы сказал, что с нами должен поехать мой биограф? Именно поэтому я повесил на Сиски ещё и управление административными и организационными делами, касающимися меня. Вики этому не рада; Сиски же на седьмом небе от счастья. Но если этот парень может написать книгу, то он уж точно сможет достать для меня ключи от гостиничного номера, носить мой багаж и держать прессу подальше от меня. И это однозначно гораздо сильнее оправдывает то, что он поедет с нами. Он сказал, что идеально подходит для этой работы. — Поскольку я сам являюсь одержимым фанатом, — аргументировал он, — я знаю, как мы думаем. Я знаю, как до тебя попытаются добраться! И я не дам им этого сделать! Прям убедил. — Я позвоню тебе из Осло, — обещаю я Вики в итоге, когда мне приходится заканчивать разговор, чтобы оставить Джона и Кэсси наедине. Я очень понимающий друг. — Да уж, пожалуйста, — отвечает она, — но если ты разбудишь Алекса, когда он наконец заснет, я тебя найду и прибью, клянусь. — Понял. — Ну, — вздыхает она, — тогда, наверное, это всё. Тебе пора. Не совсем так я себе представляла твое возвращение в мир музыки, но ты всегда делал всё по-своему. Будешь гитаристом в группе своего бывшего парня. — Он... — тут же начинаю я, но замолкаю, чтобы успокоиться. — Он мне не бывший парень. Мы никогда не... Слушай, никогда ничего такого не было. — Ненавижу то, что я вот так защищаюсь, но это от раздражения. Мы никогда не были вместе. — Ты прав, думаю, такого не было. Но всё же. Вики желает мне безопасного путешествия и кладет трубку, а я стою в коридоре, разозленный. Потому что последние несколько дней всё было хорошо: я проводил кучу времени с группой, с Брендоном. И мы с ним сторонимся друг друга, конечно, но мы не ведем себя как бывшие или кем мы там являемся. Мы вместе пьем пиво и болтаем, в компании группы, и всё в порядке. Он не избегает меня, а я не избегаю его. Он не воздерживается, когда я лажаю в песне, и отчитывает меня, но он не срывается на мне, как в первую ночь. Он обращается со мной как с человеком. Он шутит — я смеюсь, я шучу — смеется он. И я не говорю, что эти песни более отточенные, более коммерческие, чем его старые демо-записи. Ухудшенная версия музыки от человека, который может лучше. Мы постепенно находим баланс, и, думаю, у нас получается. Потому что, если бы мы стояли на месте и думали только о прошлом, сомневаюсь, что хоть один из нас смог бы с этим справиться. Поэтому мы не думаем об этом. Мы сосредотачиваемся на настоящем. На тех немногих вещах, которые у нас есть, а не которые мы потеряли.

***

Мы прилетаем в Осло утром, утомленные, сбитые с толку, ноющие из-за холода после шестнадцатичасового полета. Никто толком не спал. Меня втайне отводят к автобусу, на мне солнцезащитные очки, несмотря на то, что этот день в конце января выдался пасмурным, и я не поднимаю голову, чтобы никто меня не узнал, чтобы никакой журналист меня случайно не заметил и не сфотографировал, потому что тогда это преждевременно разлетится по всем новостям: His Side приехали вместе с Райаном Россом. Всё проходит по плану. Снаружи автобус выглядит относительно новым: тонированные стекла, для уединенности, нижняя часть автобуса металлическая, а верхняя часть и крыша покрашены в бордовый. Хоть наш автобус в 74-ом и был совершенно новым, он и близко не выглядел так опрятно, как этот. Забавно, как сильно всё может измениться за пять лет. Майк говорит мне, что автобус сделан в Германии. Внутри автобуса уже людно. В задней его части двенадцать полок, в передней — два длинных дивана, по одному с каждой стороны, с небольшим кухонным уголком и туалетом перед отсеком с полками. Эти половины разделяет раздвижная дверь, с которой сейчас балуется Боб, восторгаясь тем, как же это по-современному. В салоне мало места; Даллон и Джон сидят друг напротив друга, мы задеваем их колени ногами, проходя мимо. Я видал и похуже, как, собственно, и получше. Группа и техники заходят внутрь, выбирают себе полки, пытаются найти место для багажа, все уставшие, но взволнованные. Наш водитель — немец, Юрген, и он не очень хорошо говорит по-английски, но это компенсируют его впечатляющие усы. — Guten Morgen**, — говорит он, пожимая нам руки. Он улыбается особенно широко, когда пожимает мою. — Ah, Sie sind Ryan Ross! Big fan, big fan! Wunderbar! Und Sie spielen jetzt mit His Side? Super!*** — Он сжимает мою ладонь ещё крепче, а я просто смотрю на него с полным непониманием. — Вы очень хорошо музыкант! — Danke, — отвечаю я, и, кажется, его это устраивает. Я никогда не был любителем полок и всё ещё им не являюсь. Я выбираю верхнюю полку справа в самом конце отсека. Больше никакой отдельной роскошной комнаты, и это огорчает, но, в то же время, кажется принятием со стороны группы, словно я стал её частью. Меня ни боготворят, ни презирают. Я просто один из парней. Сиски говорит, что займет полку прямо под моей, чтобы "мы могли шептаться по ночам", так что я убеждаюсь в том, чтобы он, на деле, занял одну из полок в начале отсека, как можно дальше от меня. В конце концов, на полке под моей будет спать Лео, и я просто надеюсь на то, что он не храпит. Даллон пробует забраться на полку и вскоре сообщает, что он едва туда помещается и что ему придется лежать в позе эмбриона из-за того, что он такой высокий. Из-за разницы во времени мы все немного сбиты с толку: в Норвегии сейчас почти полдень, а нашим организмам кажется, что сейчас только шесть утра. Мы все сонные и у нас куча дел, команда нервничает, ведь это будет первый концерт в туре The European Sanctuary 1979, и группа тоже нервничает, потому что, ну, они впервые в Европе и они впервые будут выступать без Йена. Пока группа весь день занята разными интервью, мы с Сиски помогаем команде, состоящей из трех техников: Лео, ответственный за бас и гитары, Квентин, ответственный за ударные, и Дик, ответственный за клавишные Брендона. — Это сокращенно от Ричарда? — спрашиваю я, и Дик кивает; у него густые каштановые волосы ниже плеч, а подбородок зарос такого же цвета щетиной. Под всеми этими волосами, он довольно симпатичный. — Так... можно мне называть тебя Ричардом? — Меня зовут Дик, — говорит Дик, и, несмотря на его внешность, напоминающую горца, разговаривает он как-то манерно. Ещё одно из, ээ... приобретений Брендона. Явно. Концерт будет проходить в старом, но большом театральном зале, откуда убрали сидения, но, конечно, остается ещё верхний балкон, и это место может вместить несколько тысяч человек. Интерьер здесь проработанный, многие украшения позолоченные. Очевидно, что мы больше не в США. Этот зал намного меньше, чем те, в которых я выступал с The Whiskeys: от десяти, а то и пятнадцати, к концу тура, тысяч, к этому. Когда-то я выступал в таких залах. Почему-то мне здесь по-домашнему уютно. Мы проводим этот день в компании недосыпа, волнения и чувства потери. Отсутствие Йена отчетливо ощущается, и Джон говорит, что чувствует себя виноватым за то, что они просто оставили его и даже не перенесли тур. Но он вернется в Лас-Вегас через два дня, увидится со своей семьей и отправится в реабилитационный центр. Нужно принять те вещи, что ты не в силах изменить, тех людей, что ты не в силах изменить. Сейчас Йен должен сам разобраться со своими проблемами. Саундчек тянется целую вечность. У нас возникают проблемы с гитарой Джона, Брендон иногда забывает текст, а я ошибаюсь в одной из партий, и от этого мы все начинаем нервничать ещё сильнее. У группы впереди ещё несколько интервью, Брендон курит без остановки, и я не думаю, что он спал или ел с тех пор, как мы уехали из Чикаго, в принципе, как и я. К тому времени, как двери открываются ровно в семь часов, все в группе и команде не спали уже двадцать восемь часов. Мы в гримерке, готовимся к выходу. Брендон пьет воду, прочищает горло, напевает, разогревает голос, наматывая небольшие круги. Он совершенно ушел в себя. Боб тихо отбивает ритм барабанными палочками по своим ногам, а Джон возится с одной из моих гитар. Майк нервно кусает ногти. Даллон периодически подпевает Брендону, кивая в такт. Музыка буквально исходит от нас волнами. Затем мы переодеваемся в сценические наряды, вместо футболок — рубашки, вместо джинсов — замшевые или вельветовые брюки, на талии ремни с большими пряжками, и атмосфера кажется ещё более наэлектризованной. Я уже и забыл, что жизнь может быть такой. Я забыл о мандраже перед выступлениями, в первый вечер тура. Но я помню страх, который я испытывал, помню, как из-за давления у меня потели ладони. Сейчас я нервничаю, но не чувствую страха или ненависти к публике. Это не моя публика. Слова, которые сегодня будут пропеты, не мои, это не мои секреты. Это не личное. Они пришли сюда увидеть не меня. Господи, как же это расслабляет. Когда Майк сообщает, что уже пора, парни тут же собираются вместе. Я не понимаю, что происходит, пока Джон не подзывает меня жестом, и вот мы стоим в круге, наши руки в центре, и Брендон спрашивает "Что мы должны сделать?" и все в группе и в команде выкрикивают "Задать жару!", и тогда мы торжественно поднимаем руки, кричим и толкаем друга в плечи. Мы с Сиски слегка ошеломлены, но скоро и мы втянемся во все эти их ритуалы. По крайней мере, у них есть командный дух. Толпа на взводе, кто-то периодически что-то выкрикивает, когда мы подходим к краю сцены. Ну вот и всё. Я снова возвращаюсь туда. Боже, сет-лист, ладно, я помню песни, точно, я должен помнить, хорошо, я их знаю, я не облажаюсь... Джон радостно улыбается мне, а затем выходит на сцену вслед за Бобом, и зал взрывается аплодисментами. Майк кричит Даллону "Пошел, пошел!", активно жестикулируя, а Даллон закатывает глаза, совершенно спокойный, а потом медленно выходит на сцену. Я собираюсь выходить за ним, нервно покусывая нижнюю губу, потому что прошло так много времени, и публика не ожидает моего появления, и многие фанаты злятся на меня за то, что я вот так пропал, и что, если реакция будет негативной или что, если меня вообще не узнают, будет ли это даже хуже? Чёрт, я вообще это продумал? Но затем мне на плечо ложится ладонь Брендона, оттягивая меня назад, как раз когда я собирался идти. Он кажется немного возмущенным. — Воу, ты куда собрался? — Он смотрит то на меня, то на сцену. — Ээ, — говорю я, — ...на сцену? — Ты выйдешь последним. — Нет, ты выходишь последним. Он мотает головой. — Не сегодня, нет. — И всего на мгновение он ослепительно улыбается мне, с азартом, с уверенностью, а затем уходит. Брендон чуть ли выбегает на сцену, оставляя меня в тени. Толпа громко кричит, наконец увидев главную звезду. И там он, кажется, превращается во что-то не от мира сего, становится чем-то большим, чем сама жизнь. Он был рожден с харизмой. Но вместо того, чтобы тут же начать играть первую песню, как сделала бы группа в обычной ситуации, Брендон берет микрофон. — Привет, Осло! — произносит он с такой уверенностью, таким обаянием, а когда публика кричит в ответ, он смеется, и у меня внутри что-то обрывается. — Боже, вы выглядите прекрасно, — говорит он, и толпа кричит снова. — Мы — His Side из Чикаго, США. Мы никогда ещё не выступали в Норвегии. Ну, мы вообще никогда не выступали в Европе, но это идеальное место для первого концерта. — Публика одобрительно кричит — Правило №1, когда выступаешь за границей: подлизываться ко всем странам. — Для нас это очень особенный вечер по множеству причин. Во-первых, это наш первый день в туре. Во-вторых, наш гитарист Йен Кроуфорд не смог к нам присоединиться. — За Брендоном, Джон слегка опускает голову. — Но его согласился подменить наш хороший друг! И, думаю, вы его знаете. О да, думаю, вы его узнаете. — Он поворачивается ко мне, протягивая руку в приветственном жесте. — Дамы и господа, пожалуйста, поприветствуйте Райана Росса! Шум превращается во что-то совершенно иное, нечто немыслимое. Я не сдвигаюсь с места. Сиски толкает меня в плечо. — Да иди, бога ради! Ох. Точно. И тогда я делаю шаг, выхожу на сцену. Они кричат, визжат, не знаю, насколько громко, сложно сказать, и что, свет от прожекторов всегда был таким горячим, а публика — такой шумной? Брендон улыбается мне, когда я встаю на свое место — по-братски, по-товарищески, с неприкрытой благодарностью, спасибо, Рай, на местном языке "takk", takk, Рай, takk. И мне хорошо, приятно стоять здесь, это кажется нереальным, и гитара, мне нужна гитара, может кто-нибудь... Спасибо, Лео, ладно, и я слышу, как кто-то выкрикивает мое имя, визжа и всхлипывая, а Брендон как будто... боже, он как будто полон гордости, когда наши взгляды встречаются, и я сбит с толку, но в хорошем смысле, а потом Боб кричит "Раз, два, три, четыре!", и я начинаю играть, потому что это от меня и требуется, а Брендон двигается в такт, он такой красивый, и я отвожу взгляд, на гитару, на свои пальцы, а с другой стороны от меня отрывистыми движениями танцует Даллон, отбивая ритм левой ногой по полу, и лучше бы мне не облажаться. Только не облажайся.

***

Когда мы добираемся до границы со Швецией, по местному времени уже почти три часа ночи. На улице этой зимней ночью темным-темно; единственные, кто ещё не ушел спать и остался в салоне, это Джон, Брендон и я. Какое-то время мы все держались на адреналине после концерта, но затем парней одного за другим скосила усталость. Джон и Брендон всё ещё разговаривают, а я слушаю их вполуха, чувствуя, как мной постепенно овладевает сонливость. Они обсуждают "изменения, которые внес Райан" — я импровизировал в нескольких песнях. Я запомнил мелодию, но вместо того, что играл бы Йен, я играл по-своему. В основном потому, что я забыл, что именно я должен был играть, поэтому пришлось импровизировать. Получилось неплохо. И я не забыл ничего важного и не облажался ни в одной из песен. Вики мной гордилась бы. Майк сказал, что об этом скоро узнают все, чувак, это будет бомба. Наверное, он прав: публика была в шоке от моего неожиданного появления. Джон сказал, что фанаты в первом ряду прямо перед разрыдались, когда я вышел на сцену. Я слышал, как кто-то без остановки выкрикивал мое имя. Фанаты окружили автобус, когда мы пытались уехать, и барабанили по стенам. Но прямо сейчас, когда Джон и Брен думают над моими изменениями, сидя на диване напротив меня, нам кажется, что мы ужасно далеко от окружающего мира. Это был хороший первый концерт. Мы нервничали, но всё же справились. Брендон хорошо пел. Он, как всегда, просто завораживал, и было так странно находиться вместе с ним на сцене, наблюдать за ним, стоя так близко. Но я сосредоточился на гитаре, а он — на пении. Даллон был справа от меня, и, возможно, это было не лучшее место на сцене — между ним и Брендоном. Думаю, нам нужно будет это поменять, чтобы я был справа, дальше всех. У них есть свои ритуалы на сцене, свои привычки, например, когда Брендон подходит к нему во время некоторых песен, чтобы они пели в один микрофон, и то, как Брендону приходится обходить меня, чтобы подойти к Даллону, почти неловко. Если бы мы с Даллоном поменялись местами, то Брендон не стоял бы слева от меня, так близко, покрасневший от жара, вспотевший, с блестящими глазами, ведь он занимается тем, что ему действительно нравится, улыбающийся мне. Я бы посмотрел на него в середине песни, а он пропел бы строчку, глядя на меня, и я бы улыбнулся; я никогда не представлял нас на сцене вместе. Ни разу за все эти годы. Может, просто не думал, что у него получилось бы. Он доказал, что я был неправ. К концу выступления его волосы были влажные от пота, шея блестела, и я видел его таким раньше, только ситуация была несколько другой. Теперь он говорит: — От меня воняет, — и морщится, нюхая свою подмышку. В зале не было душа — это было бы уж слишком роскошно. Можно с уверенностью сказать, что мы все воняем, даже если сразу переоделись в обычную одежду. — Может, примем душ завтра, — произносит Джон, устало зевая. — А если нет, то послезавтра. Но я, пожалуй, пойду спать, парни. Брендон устало мычит в ответ, но не двигается, и пусть я и знаю, что сейчас было бы самое время свалить, я тоже не шевелюсь. Я как будто слишком сильно устал для этого. Джон встает, потягиваясь. Лениво улыбается мне. — Мы офигенно справились сегодня, приятель. Ты офигенно справился. — Он протягивает мне руку. — Спасибо, что выручаешь нас. — Спасибо, что взяли меня с собой, — отвечаю я, пожимая ему руку. Почему-то быть в туре с Джоном кажется таким естественным, вот только в прошлый раз мне было сложно этим наслаждаться. Я был в таком хреновом состоянии, пил, сходил с ума, постоянно проебывался, злился на Брендона, потом скучал по нему, потом снова злился, а потом я просто был так растерян, поэтому я с головой погрузился в работу, притворялся, что я в порядке, а поблизости, очень удобно, был Гейб, и, ну, несколько раз я погружался и в него, какая же это была глупость. И когда я вспоминаю обо всем этом, я не узнаю в этом неудачнике себя. Эти воспоминания темные, как ночь за окном, чужие и неразличимые. Это что, правда был я? И всё это из-за мальчишки, сидящего сейчас напротив меня, устало улыбающегося мне, когда Джон уходит. Потому что тот Брендон, которого я вижу, не похож на того мальчишку, по которому я тогда страдал. Он и есть тот мальчишка, и я действительно неудачник, и память о той боли ещё не развеялась, она такая же видимая, как и шрамы на моей коже, она между нами, в воздухе, но, в то же время, это не могли быть мы. Не те мы, которыми мы являемся сейчас. Я продолжаю называть его так, но он не мальчишка. Больше нет. — И каково это было — играть без Йена? — тихо спрашиваю я, не слишком серьезным тоном, чтобы он мог проигнорировать этот вопрос, если захочет. — Не здорово, — тихо и с грустью признает он. — Но и не так плохо, как я думал. И это звучит как "спасибо", но я не продолжаю этот разговор, только киваю. Брендон выглядывает в затемненное окно, словно он каким-то образом сможет увидеть, как мы въезжаем в соседнюю страну, хотя, конечно же, он этого не видит. — Боже, — говорит он, негромко посмеиваясь. Это адресовано мне. — Забавно, не так ли? Что мы только сейчас сюда приехали. В Швецию? Но потом я понимаю: сюда. В Европу. На старый континент. И он имеет в виду нас. Потому что ни один из нас так и не побывал в Европе в туре The Followers тем летом; он ушел, а я разбил автобус. Но мы должны были сюда приехать. У Пита были грандиозные планы на то, как Брендон мог бы поехать со мной, чтобы меня задобрить. А потом, с The Whiskeys, я всё же добрался до Европы, но в тот раз я оставил его. Всё это время мы должны были сюда приехать, вдвоем, но мы никогда... И вот теперь мы здесь. — Забавно, — соглашаюсь я, не понимая, какого ответа он ждет от меня. Он никак не продолжает этот разговор. Когда-то я мечтал о том, чтобы показать ему некоторые места: мою любимую часть Риджентс-парка, откуда открывается наилучший вид на озеро, и тот маленький магазинчик пластинок в переулке Латинского Квартала в Париже, владелец которого не желает никому ничего продавать, потому что дорожит этими пластинками словно родными детьми, и красивый и величественный Храм Святого Семейства в Барселоне, который строили дольше целого столетия, и я хочу показать ему все арки и колокольни, все те маленькие детали, которые так легко упустить, хочу видеть, как он смотрит, как его всё ещё строят, потому что он не закончен. Некоторые вещи никогда не бывают закончены. И я так злился, потому что он не хотел, чтобы эти мои мечты сбылись. Но, быть может, они никогда не были реалистичными. Несмотря на весь мой цинизм, я всегда слишком увлекался мечтами, когда дело касалось него. То, что мы, в этом автобусе, сейчас желаем друг другу доброй ночи и расходимся по своим полкам... это хорошо. Это то, что мы имеем. И это гораздо больше того, что оба из нас когда-либо реалистично надеялись заполучить.