***
Мы приходим с опозданием, но этим утром Спенсер и так предупредил Майка, что мы можем не успеть. Выступление будет в клубе на подвальном этаже, и, когда мы спускаемся, мы натыкаемся на Дика, который тут же говорит: — Райан, тебя ищет Брендон. Я останавливаюсь, оцепенев, и понимаю, что мне становится тяжело дышать. Чувствую, как нагревается кожа. Я не хочу видеть Брендона. Я не хочу встречаться с ним, не хочу этого столкновения. Не хочу видеть его лицо, когда буду уходить. — Ээ, да. Спасибо. Дик спешит прочь, а Спенсер ничего не говорит. В клубе низкий потолок и черные стены, из-за чего он кажется более замкнутым, чем он есть на самом деле. Мы подходим к микшерному пульту, и я вижу уже готовую сцену на другом конце помещения, с четырьмя стульями для Джона, Спенсера, Брендона и Даллона. Брендон будет играть на гитаре, поэтому мне не нужно выходить на сцену, и это хорошо. Сомневаюсь, что я вообще смог бы. Спенсеру нужно будет всего лишь играть на бубне. Майк и Джон разговаривают со звукооператором, но наше прибытие привлекает их внимание. — А вот и вы, — произносит Майк, но не кажется радостным. Он вздыхает. — Что ж, сегодня хреновый денёк. Слышали новости? Я медлю. Новости? Но Спенсер отрицательно мотает головой, и Майк говорит: — Йен ушел из группы. О. Не то, чего я ожидал. Джон выглядит грустным, а Майк добавляет: — Не то чтобы это было прямо-таки неожиданно. Он прислал факс и... Он очень искренний, можете прочесть, если хотите. Я знаю, что ему жаль, но... Вроде как дело в том, что он больше не может быть частью музыкальной индустрии, не с его прошлым наркозависимого. Он планирует поправляться, поэтому он решил уйти. — Жаль это слышать, — произносит Спенсер, и я киваю, чтобы дать понять, что он говорит за нас обоих. Джон пожимает плечами. — Времена, они меняются*, верно? — Но Джон расстроен и это очевидно. Йен был в His Side с самого начала. Группа никогда не существовала без него. — Брендон хуже всех с этим справляется. Тогда во мне острой болью отдается чувство вины. Это та ситуация, в которой я нужен Брендону как друг, чтобы ему было с кем поговорить, чтобы помочь ему пройти через это. Ещё вчера я мог быть этим человеком. Теперь же я сделал всё только хуже. Мне следовало оставаться в Мачайасе. Теперь я понимаю это. Джон смотрит на меня и говорит: — Он тебя ищет, кстати. — Да? — встревоженно спрашиваю я. — Он в порядке? — Он знал, что это случится, как и все мы, но он всё равно расстроен. Но у него сейчас интервью. И слава, блять, богу за это. — Мне правда жаль насчет Йена, дружище. — Я сжимаю плечо Джона. Джон всегда был исключительно добр ко мне, а я не всегда отвечал ему тем же. Но, по крайней мере, His Side берут перерыв после окончания этого тура, у них будет время найти кого-то на место Йена. Возможно, у них даже получится убедить Йена вернуться. Мы находим Даллона, Сиски и Лео в гримерке, они обедают и готовятся к выступлению. Лео смотрит на меня, вскинув бровь, и это явное "что ж, этим утром я однозначно вижу тебя в новом свете", и я отвожу взгляд, чувствуя неловкость от того, что он слышал нас. Разве мы вели себя так громко? Он слышал только кровать или и Брендона тоже, или, может, даже меня? Но Лео ничего об этом не говорит, просто продолжает менять струны на одной из гитар Джона. Я беру одну из своих, сажусь в углу и рассеянно играю, чтобы показаться занятым. Я правда всё запутал, но я стараюсь сформулировать то, что собираюсь сказать Брендону. Или, возможно, стоит просто его игнорировать — я оставил его одного, может, этого намека было достаточно? — Райан, ты здесь! — говорит Юрген, входя в комнату. — Брендон искать тебя, ja? — Он пристально смотрит на меня, чтобы убедиться, что мы понимаем друг друга. Я чувствую, как внутри меня что-то обрывается. — Ладно. Спасибо. Понял. Брендона явно не устроил молчаливый намек, который я ему дал. Интересно, сколько человек Брендон попросил найти меня. Я чувствую на себе взгляд Даллона, но стараюсь ничего не выдавать — он же не знает о прошлой ночи. И всё же, чувство вины практически невыносимо. Клуб отделен от гримерки всего одной стеной, поэтому мы слышим, как заходят люди, в основном итальянская пресса. Выступлением будет скучный акустический сет из шести песен. Парни не воспринимают это всерьёз, они праздно болтают, но теперь уже подтвержденная потеря Йена портит общий настрой. Брендона всё ещё здесь нет, но интервью не могут длиться вечность, и поэтому я решаю пройти в клуб, поторчать у микшерного пульта, раздражая звукооператора, а затем поболтать с несколькими фанатами. Я рад, что не нужен на сцене, что сейчас мне не нужно быть с группой. И только когда до выхода парней остается всего несколько минут, я иду в гримерку, чтобы пожелать удачи группе, которая только что потеряла участника, спустя всего несколько дней после того, как их ударника задержали за то, чего он не делал. Я, может, и мудак, но мне не всё равно. Я не хочу смотреть на него, когда вхожу, но сложно тут же не заметить, где он: Брендон встает, словно от моего прихода в его организме срабатывает какой-то сигнал тревоги. Парни продолжают разговаривать. Они не заметили. Брендон остается стоять в другом конце комнаты, его взгляд сосредоточен на мне, а выражение его лица... это вопрос, вот что это такое. Чёрт, он даже не пытается скрывать этого. Он выдает всё одними только глазами: настойчивость и озадаченность. Недоумение. Он спрашивает меня, куда я подевался, что случилось, почему я избегал его. И это выражение такое честное, что я совершенно не в состоянии выдержать его взгляд. Спенсер был прав: я уже причинил ему боль. Майк говорит: — Ладно, народ, соберитесь в круг! — и мы собираемся, даже я, вытягиваем ладони к центру круга, мы обещаем отжечь, как и всегда, вот только я ничего не говорю, и Брендон тоже молчит. Он пытается установить зрительный контакт, а я занят тем, что избегаю его. Когда мы опускаем руки, Брендон спрашивает: — Мы можем поговорить? Он обращается ко мне. По-прежнему смотрит на меня. Остальные хмурятся. — Ээ, сейчас? — спрашиваю я. — Да, — отвечает он, кивая. Бросает короткий взгляд на остальных. — Наедине? Майк говорит: — Нам нужно выступать, Брендон. Брендон сердито смотрит на своего менеджера. — Они могут подождать... — Не могут, — говорит Майк. — Итальянская пресса. Они очень нетерпеливые. Но Майк смотрит на меня с выражением "ну и что ты наделал", и я быстро притворяюсь, что меня очень заинтересовала... стена, да, какая же, блять, интересная стена. Майк начинает выгонять группу из гримерки. — После? — быстро спрашивает Брендон, с напряженным взглядом. Я киваю. Это даст мне немного времени, чтобы придумать, как я могу расстаться с ним как можно осторожнее. — Ладно, — говорит он, так много смысла вкладывая в это единственное слово. Он уже почти у двери, когда я говорю ему вслед: — Эй, Брен? Он мгновенно останавливается, смотрит на меня с надеждой на лице. Он задерживает дыхание — буквально. — Слышал о Йене. Мне жаль. Выражение его лица меняется. Он кажется как никогда озадаченным. — Спасибо. — Ага. — Да. Ладно. — Удачи там, — выдавливаю я, а он реагирует так, словно я только что послал его нахуй. Но Майк уже выталкивает его сцену, и я выдыхаю, чувствую, как всё вокруг меня рушится, заваливая меня. Остальные тоже выходят, и в итоге остаемся только Сиски и я. Парень покусывает нижнюю губу. Ничего не говорит. Он мог бы, я уверен, что он с легкостью всё понял, но он решает не делать этого, и я благодарен за это. Но он выглядит крошечным, сжавшись. Кажется грустным. Я говорю: — Пойдем посмотрим на выступление. Акустический сет — это притворство. Они играют шесть песен, только фанатам не наплевать. Большая часть публики разговаривает во время выступления, и это событие — всего лишь повод для прессы пообщаться между собой. Я привлекаю довольно много внимания, кто-то просит у меня номер телефона Боба Дилана, но в последний раз, когда я виделся с ним, он свистнул у меня одну из моих шляп, потому что он Боб Дилан и ему это позволено, так что я решил, что мне его номер больше не нужен. Брендон не очень хорошо поет на сцене. Он отвлечен и поет не от души, он всё посматривает в нашу сторону. Сиски мгновенно замечает это, и я говорю: — Йен ушел. — Да, ушел. — Сиски прикуривает, а он обычно курит, когда что-то не так, когда нервничает или чувствует себя неудобно. Он наблюдает за выступлением His Side, и, выдохнув дым, добавляет: — Только дело не в Йене. Но Сиски забивает, избавляет меня от необходимости что-то объяснять, даже если для него очевидно, что я сделал что-то Брендону или с Брендоном, или и то, и другое. Мне бы хотелось, чтобы Брендон поступил так же — притворился, что ничего не случилось. Я оставил его одного, теперь я избегаю его. Разве он не может понять, что это было ошибкой? Группа заканчивает выступление, публика хлопает. Парни уходят со сцены, но я вижу, что Брендон проталкивается сквозь толпу. Направляется к нам. Я ещё не подготовил свою речь. Подходящих слов не существует. А вот Брендон не избавит меня от необходимости объясняться. Он упрямый и сильный, и это именно то, из-за чего я изначально полюбил его: его сила. — Я пойду выпью, — говорит Сиски, бросая меня. Сволочь. — Теперь мы можем поговорить? — спрашивает Брендон, когда подходит ко мне, прежде чем мне удается найти путь к бегству. — Отлично. — Он хватает меня за руку и тащит за собой, словно я какой-то провинившийся школьник. Но оно обжигает, его прикосновение ко мне, и я вспоминаю его ладони на моей спине, когда я толкался в него, прижимаясь к его губам своими, вспоминаю приглушенные слова. Были ли это приглушенные обещания? Был ли я достаточно глуп, чтобы обещать что-то? Он затаскивает меня с собой в уборную. Она тесная и грязная, здесь только раковина, унитаз, разбитое зеркало и уродливая коричневая плитка. Он запирает дверь и встает перед ней, и я ожидаю, что он начнет орать или кричать или, может, даже трахнет меня, я не знаю, но он делает вдох, и его напускная броня исчезает. Исчезает злость, агрессия. Словно он снимает с себя всё, слой за слоем, пока не остается только он сам, и едва могу с этим мириться. — Райан. — Это звучит так мягко и тихо, словно он шепчет мне это прямо в ухо. — Что происходит? Он оборонительно скрещивает руки на груди... не оборонительно. Защищаясь. Он знает, что будет дальше, знает, чего от меня ожидать. Его тело знает это, даже если он сам не хочет признавать этого. И он выглядит крошечным и обиженным, и я просто хочу взять на себя роль защитника и уничтожить любого, из-за кого он так себя чувствует. Но я и есть причина. И я не могу защитить его от самого себя. — Ничего не происходит, — говорю я и стараюсь притвориться озадаченным. Будто я не знаю, что не так. — Ничего? — изумленно переспрашивает он. — Ладно, хорошо. — Но это звучит недоумевающе, словно сейчас он не смог бы разобраться, где правая сторона, а где — левая. А затем снова появляется злость. — Ничего?! — повторяет он, но я не реагирую. Он кажется потрясенным. — Не поступай так со мной! Прошлая ночь была... Ты знаешь, какой она была. А теперь меня как будто вообще не существует?! Что это за дебильная игра такая? Я избегаю его взгляда, стараюсь выглядеть так, словно он ставит меня в неловкое положение — раньше я так хорошо это умел, я довел этот ублюдский трюк до совершенства, — но он рявкает: — Отвечай! И я отвечаю. Подбираю слова. По крайней мере, я могу быть искренним. — Тур почти закончился. Я исчезну, не успеешь оглянуться, и нам больше никогда не придется видеться. Вот. Вот верное решение, потому что я проебал даже притворную дружбу. Поэтому друзьями мы быть не можем. Тогда лучше быть вообще никем, может, будет лучше... просто забыть об этом. Теперь мы знаем, что никогда не сможем быть друзьями. Мы никогда до этого не пытались, а теперь мы знаем, что у нас нет вариантов. У нас ничего не выйдет, как ни крути. — Никогда...? — практически шепчет он, и его боль, которую он даже не пытается скрывать, пронзает меня насквозь. Он выглядит опустошенным, а ведь это и так добивает меня, мне не нужно, чтобы он ещё и заставлял меня чувствовать себя виноватым. — Райан, почему ты... — начинает он, но внезапно замолкает, подносит ко рту ладонь, словно его тошнит. И это так эгоистично, так, блять, типично для него. — Чего ты от меня хочешь?! — со злостью спрашиваю я. Я стараюсь, снова и снова, но ему всегда мало. Он мог бы позволить мне поступить правильно, хоть один ёбаный раз. — Не этого! — А чего тогда?! Потому что мы уже проходили через эту фигню с сексом без обязательств, и угадай что? Ни к чему хорошему это нас не привело! И через интрижку мы тоже проходили, и там нас тоже ничего хорошего не ждало! И я не знаю, может, вчера ты просто хотел заставить Даллона ревновать или... — Заткнись! Господи, заткнись! — рявкает он, и вот тот Брендон, которого я знаю, с сильным характером, непреклонный и не идущий на компромиссы. Вот он, и он ломается. — Боже, да как ты можешь... Я не хочу секса без обязательств, я не хочу никаких интрижек! — Его руки опускаются, когда он смотрит на меня. — Я хочу тебя. Райан, твою же мать, — выдыхает он, и его тон похож на мольбу сильнее, чем я когда-либо слышал. В груди зарождается острая боль, но я игнорирую её. — Ну разве это не удобно? — с издевкой говорю я, отмечая, что он только сейчас выкладывает все свои карты на стол. Он смотрит на меня с изумлением. — И что ты тогда хочешь от меня услышать?! — Тебе не нужно... — Что, когда мы с Даллоном чуть не переспали в Лондоне, мне пришлось это прекратить, потому что ты был всем, о чем я, блять, мог думать?! Блять, я только о тебе и думаю! Я с возмущением игнорирую то, что он говорит обо мне, вместо этого сосредотачиваясь на проскочившей информации. Я знал, что это было не просто так, что они пошли вместе в тот номер. Я знал это потому, что я знаю Брендона — и прошлой ночью я стал второй его жертвой, поскольку он обзавелся привычкой заманивать мужчин в свой номер. Он заглядывает глубоко мне в глаза, отказываясь отступать. — Я не понимаю, почему ты пытаешься отдалиться от меня, — говорит он как можно спокойнее, но он точно не спокоен. — Господи, если бы я только знал, что ты так ко мне пристанешь после какого-то секса... — Ты правда думаешь, что это сработает?! — срывается он. Не знаю. Раньше сработало бы. Теперь я его разозлил: его губы поджаты, брови нахмурены. — И ведь ни записки! Я проснулся... и понятия не имел, где ты, я так, блять, переживал, а потом Йен ушел, и ты был нужен мне, я, блять, нуждался в тебе, а ты просто... ты игнорировал меня, и от этого было так больно, что я едва смог выйти на сцену! — Он замолкает, чтобы перевести дух, и качает головой. — Да что с тобой, нахрен, не так?! Это какой-то новый способ наказать меня? — Нет, это... — Тогда какого хуя?! — практически орет он. Он распадается на части прямо у меня на глазах. — Я просто... Я не понимаю. Ладно? Если бы ты просто... просто объяснил мне, если бы ты просто... Потому что я не понимаю, я не могу... Я люблю тебя, и я не понимаю, почему... — Что? — резко перебиваю я. Внезапно, я больше не могу дышать. Внезапно, я начинаю сомневаться, что из нас двоих именно я всё контролирую. Но Брендон знает, что он сказал, знает, что привлекло мое внимание. Черты его лица вдруг смягчаются, из-за чего злость утихает. — Я люблю тебя, — говорит он так, словно это не требует никаких пояснений. Он произносит это, слова слетают с его уст, как будто его заставили. Я не реагирую. Не могу. Затем он резко втягивает воздух сквозь зубы, выглядя потрясенным. — Прости. Блять. Я... Я не собирался вот так об этом говорить, так вышло. Чёрт, я совершенно по-другому себе это представлял, прости. Блять, теперь я нервничаю. — И он издает нервный смешок, настолько полный надежды, что меня начинает тошнить. И он смотрит на меня с теплотой в глазах, словно теперь всё нормально. — Мне нужно идти, — шиплю я и пытаюсь пройти мимо него. Но он тут же загораживает мне путь, его глаза широко открываются от удивления. — Что... — Ты не можешь так со мной поступить, ты не можешь просто... — Ты злишься? — изумленно спрашивает он, рассматривая мое лицо, выглядя ошеломленным. — Естественно я, блять, злюсь! — кричу я на него, просто кричу. Ничего не имеет смысла, мысли ужасно путаются. Мои ладони сжались в кулаки, и меня тошнит, я устал, и меня начинает тошнить ещё сильнее, мои руки дрожат, и я не могу дышать, и я... Блять, я... — Ты не можешь просто... просто взять и сказать это! — выплевываю я, с каждой секундой злясь всё сильнее. — Ты представлял себе это по-другому? — повторяю я, потому что это — самое худшее, если в этом вообще может быть что-то одно худшее. — Ты... ты стоял, думал об этом, но не говорил этого?! Как долго? — спрашиваю я, но он побледнел. — Как долго, Брендон?! Он пытается что-то выдавить из себя, но ничего не выходит. Он не ожидал такой реакции. Он ждал, что я просто брошусь в его объятия — это было оружием, и он воспользовался им. Только пуля срикошетила. Он качает головой, словно у него нет ответа. — Я... Я не знаю, как давно, я... — Ты не знаешь, — с изумлением повторяю я. — Как же это, блять, удобно! Я отхожу от него, старые воспоминания изворачиваются и искажаются, принимая новые безобразные формы, и от этого всего внезапно становится так же больно, как тогда, когда это только произошло. — Разве это имеет значение? Я говорю это сейчас! — Имеет! Два года назад, я умолял, чтобы ты сказал это! Я отдал бы что угодно за это, и ты знал! Это мгновенно лишает его дара речи. Я вижу, как в его глазах мелькает выражение стыда. Мне нужно больше, чем это, чёрт побери, мне нужно намного больше. — Я знаю, — извиняющимся тоном шепчет он, и теперь он выглядит так, будто ему жаль. Этого не достаточно. — Я знаю это, правда, но сказать об этом было так сложно, я не мог заставить себя... — Что? — Я замираю. Пораженный. Такое ощущение, будто он только что врезал мне. — Чёрт, ты хочешь сказать, что ты уже тогда любил меня? Он избегает моего взгляда. — Конечно же любил. Конечно же? Каким образом это "конечно же"? Этот лживый сукин... — Раз ты любил меня, тогда какого хрена тебе казалось нормальным говорить, что ты любил Шейна, но не меня?! — кричу я на него. — Какого хрена тебе казалось нормальным позволять мне думать, что я никогда не буду достаточно хорош, чтобы быть любимым? Незнакомцами — конечно! Фанатами — конечно! Но не тобой. Я впустил тебя, но ты всё равно не мог полюбить меня. — Он пытается что-то сказать, но мне плевать, я не хочу знать, и я перебиваю его, испытывая отвращение и унижение. — Знаешь что, Брендон? Да пошел ты. — Райан, пожалуйста, — молит он, но нет, с меня хватит. — Пожалуйста! Я говорю это сейчас, и тебе не обязательно так психовать! — Обязательно! — Райан, пожалуйста. Пожалуйста. — Он делает шаг вперед, его руки замирают в воздухе, словно он хочет коснуться меня, но не решается. — Пожалуйста, выслушай меня. Я не очень умею подбирать слова, но... — Да уж, очевидно, потому что чтобы сказать "я люблю тебя" не нужно никакой оригинальности! — Он выглядит пристыженным. Хорошо, твою мать, хорошо... Да как он смеет, как он мог? — И не говори, что я каким-то образом должен был знать об этом! Я не умею читать твои мысли! — огрызаюсь я, по-прежнему злой, по-прежнему обиженный. — Блять, я несколько лет пытался понять тебя, я убивался из-за этого, я ненавидел себя из-за этого, а ты, как же, должно быть, просто быть тобой, блять. — Я знаю, что не идеален, знаю, что у меня есть недостатки, — выпаливает он, а я внезапно начинаю переживать, что он сейчас расплачется передо мной. — Я делаю ошибки, я знаю, малыш, но я люблю тебя. — Слишком часто повторяешь, — тихо произношу я. Каждый раз, когда он говорит это, во мне заново зарождается вихрь разочарования и злости. — Кто, блять, дал тебе право говорить это? — спрашиваю я его, и он морщится. Я отталкиваю его от двери, и он говорит: — Райан, — положив ладонь мне на плечо. — Не смей меня трогать. Он убирает руку. Я открываю дверь и ухожу. Из нас двоих, я всегда считал, что я хуже него. Не так уж я и прав, как оказалось.***
Я не хочу находиться в этом автобусе. Не хочу находиться в этом салоне. Не хочу находиться там же, где и он, не хочу видеть его, не хочу слышать его голос. Мне хочется смыть с себя всё, все прожитые мной дни, мое прошлое. Он не любит меня. Для него, любовь — это игрушка или средство манипуляции. Можно вбросить её в разговор, когда это удобно. Что ненормальный парень вроде него может знать о любви? Я — легкая добыча. Ему скучно. А это — развлечение. Я остаюсь в салоне автобуса с парнями, потому что, если я пойду к своей полке, меня легко будет загнать в угол. Поэтому я остаюсь здесь, где парни курят травку, пока мы уезжаем из Италии, но я в этом не участвую — пассивное курение не считается. Но остальные уже под кайфом, они несут всякую чушь, о туре, о Йене, а я сижу в конце дивана, поближе к передней части автобуса, с бутылкой пива в руке. Я уже давненько с ней сижу. И парни не пытаются вовлечь меня в разговор, они не пытаются разговаривать с Брендоном, который сидит на противоположном конце дивана напротив, в основном поглядывая на меня. И поначалу это неловко для всех, но затем они обкуриваются, и только мы с Брендоном остаемся трезвыми. Я больше не собираюсь оставаться с ним наедине. Он выглядит так, словно хочет поговорить. А толку от разговоров? И раз уж он так меня любит, то почему бы ему просто не сказать это? Заявить об этом перед всеми? Встань. Расскажи об этом всему миру. Докажи свои слова, не разбрасывайся ими, словно пустыми обещаниями. Но он этого не делает. Сидит там и ничего не говорит. Как и всегда. В конце концов, напряжение становится невыносимым даже для меня, неугасающие злость и боль режут меня изнутри. Чувствую себя таким обманутым и осмеянным. Я выдумываю какое-то убогое оправдание, будто мне нужно поговорить с Юргеном о чем-то важном вроде расхода топлива, и исчезаю в передней части автобуса. Юрген оборачивается через плечо и улыбается мне, но не пытается заговорить. Я держусь за подголовник его сидения и смотрю на темную дорогу впереди, говорю что-то глупое вроде "Хотел взглянуть на вид", как будто он вообще меня понимает. Но он только кивает. И я остаюсь с ним, чтобы передохнуть, чтобы сбежать от постоянных попыток Брендона установить зрительный контакт. С меня хватит. Значит, ему жаль. Это "жаль" ничего не меняет, чёрт возьми. Не дает мне причин поверить ему. — Тебе нравится водить? — спрашиваю я, отчаянно желая думать о чем-то другом. — Да, очень! — говорит Юрген. — Когда-то я был за рулем наших автобусов. Когда я ещё не был так знаменит. Однажды даже разбил автобус. Юрген мычит в ответ, признак того, что он меня не понимает. — Очень хорошо! — Это была примитивная реакция напыщенного влюбленного творца на потерю, — говорю я, глядя на дорогу впереди, на то, как она стала почти черной, когда солнце село. Я почти ничего не вижу, но сейчас слева от нас море, блестящая в лунном свете вода. Средиземное — не то чтобы тут поблизости были ещё какие-то моря. — Тот автобус я хорошенько помял. Когда умудряешься что-то настолько сильно разъебать, уже не важно, что будет дальше. — Дальше Барселона, — отвечает он, теперь уже несколько неуверенно, словно ему становится неловко от моей болтовни. — Да, я знаю. Спасибо, приятель. Он кивает, и, похоже, на этом наш разговор заканчивается, потому что он снова сосредотачивается на дороге. Теперь мне придется вернуться в салон, где сейчас Брендон, и я знаю, что он будет смотреть на меня, но я не знаю, какого хрена он от меня хочет или чего он ждет. И кто теперь ведет себя высокомерно и самонадеянно? Но я когда разворачиваюсь, чтобы уйти, я едва не врезаюсь в Брендона, который, очевидно, решил пойти за мной. Он многозначительно загораживает проход, останавливая меня. Я смотрю ему за плечо, вижу, что Джон и Даллон смотрят в нашу сторону, и быстро бормочу: — Не надо. Что бы там ни было, я не хочу знать. Он же, в свою очередь, встревоженно смотрит на спину Юргена, но немец всё равно ничего не понимает. Голос Брендона звучит нетерпеливо, когда он шепчет: — Теперь моя очередь умолять? Ты этого хочешь? — Нет, — тихо шиплю я. Я ничего от него не хочу, только чтобы он оставил меня в покое. Блять, разве он не понимает, что сейчас я не могу находиться рядом с ним? — А чего тогда? — отчаянно спрашивает он, и он стоит слишком близко ко мне, как будто считает, что теперь у него есть на это право. Потому что мы переспали, потому что он признался мне в любви. В любви. Ну разве не замечательно? — Ничего. Я ничего от тебя не хочу, — тихо говорю я, и он слишком быстро моргает. — Я знаю, что облажался, — говорит он, и да, это уж, блять, точно. — Но мы можем хотя бы поговорить об этом? Ты отталкиваешь меня, если бы ты только... — Потому что разговоры о наших чувствах всегда были нашей сильной стороной, — парирую я. — В этот раз всё иначе, — тихо отвечает он. Он заблуждается на этот счет точно так же, как и Спенсер. — Не иначе. Мы уже рвем друг друга на куски. Ему нечего на это ответить. Игры, в которые мы играем, с каждым годом становятся только жестче. Вот и всё. Я проталкиваюсь мимо него, и он не пытается меня остановить.