Чёрный кот с пустым ведром

Вадим, как и обещал, пришёл раньше, чем вчера. Едва зашёл в квартиру, сразу захлопнул дверь и закрыл на все замки. Глеб, облокотившись на косяк, молча смотрел, как тот разувался, развязывал шарф и снимал пальто. Брат был явно напуган: глаза его бегали по комнате, изредка останавливались на спокойном лице Глеба, волосы взлохмачены, выбивались из хвоста, сам Вадим часто дышал, суетился, руки его тряслись. Не сказав ни слова, он направился на кухню. Глеб проследовал за ним и сел рядом. Прежде, чем закурить, Вадим сломал две сигареты. Младший Самойлов сидел молча и смотрел на дым, поднимающийся от огонька сигареты к потолку. Неприятное чувство вины перед братом вязкой слизью налипало на лёгкие. Сглотнуть не получалось, выблевать — тоже. Он чувствовал себя какой-то малолетней шалавой, которая всё-таки нагуляла ребёнка, и теперь сидит перед родителями в ожидании наказания и аборта. Глеб понимал, что такие переживания брату лет не прибавляют. Вадим заменил ему отца, друга, наставника. Почему осознание собственного идиотизма появляется так поздно? Внезапно Вадим резко поднялся со стула и нырнул под стол. До Глеба донёсся звон стекла, и вскоре Вадим сел обратно, держа в руках бутылку коньяка. Глеб хотел уже возмутиться, что она была ему так нужна ночью, но промолчал. Старший так же молча достал рюмки из шкафчика и поставил на стол. Глеб, подперев голову рукой, уставился на его руку. Рука дрожала. Горлышко бутылки несколько раз коротко звякнуло о край стопки. Глеб поднял глаза на лицо Вадима. Веки брата были опущены, губы напряжённо сжаты в тонкую полоску. Неужели он настолько волнуется, подумал Глеб. — Давай выпьем, — первый раз за вечер заговорил Вадим и, не дожидаясь брата, опрокинул залпом всю свою порцию в себя и налил новую. — Много не будем, а то у меня встреча утром. Глеб последовал его примеру, набрал в грудь воздуха и, зажмурившись, медленно влил в себя алкоголь. В голову ударило почти сразу, перед глазами всё поплыло. На кухне стало слишком жарко, и Глеб стянул с себя свитер Вадима, который надел ещё утром. Когда он снова осмелился поднять глаза, старший сидел неподвижно, глаза были пустыми, а на сигарете в его пальцах нарос длинный кривой столбик серого пепла. Он уронил пепел, поискал глазами пепельницу и бросил в неё окурок. Рассеяно посмотрев на стол и на опустевшие руки, Вадим поджёг ещё одну сигарету. Глеб виновато продолжал смотреть на пустую рюмку, попросить налить ещё он не осмеливался, поэтому сидел молча. Вадим, когда выходил из транса, замечал пустую рюмку брата, подливал коньяка и выпадал из реальности снова. — Как хочешь, а я тебя им не отдам, — проговорил он и резко опрокинул в себя содержимое стопки. Глеб, испугавшись, выпал из небытия и вздрогнул, будто от удара. До него не сразу дошёл смысл слов сквозь пелену алкоголя. Не отдаст. Кому не отдаст? Зачем брал и сколько будет длится это его «не отдам»? — Зря разошлись, — пробормотал Вадим и поднялся из-за стола. Его покачивало в разные стороны, с трудом пройдя по коридору, он скрылся в дверном проёме. Глеб ещё немного посидел на перед пустой рюмкой, но вскоре отправился за братом. Коридор перед ним выгибался, перекручивался, дрожал, поэтому Глеб зажмурился и продолжил идти. Открыл глаза только тогда, когда нащупал дверной косяк. В зале Вадима не было. Глеб мучительно закатил глаза и простонал что-то неразборчивое даже для него самого. Вскоре он всё же дошёл до комнаты Вадима и обессиленным сел на кровать, где лежал навзничь сам хозяин квартиры, широко раскинув руки. — Вот скажи мне, Глебсон, хорошо ли ты сейчас живёшь? — не открывая глаз, спросил он. Глеб молча смотрел перед собой. Наверное, да, хорошо. Песни пишутся, концерты — играются, фанатки — раздеваются. Даже вроде женщина появилась. Красивая, молодая. И всё равно, что из-за денег и популярности. Хотя она первая из тех многих, которые находились в его постели, казалась ему настоящей. Может, и правда любит. Но почему тогда он сбежал? От чего? Неужели от себя? Тогда почему хорошо-то? — Отлично. — Ну-ну. От хорошей жизни не сбегают. Значит, плохо, — язык Вадима заплетался, челюсть не двигалась, ему было до невозможности тяжело говорить. — А раньше было хорошо… Раньше мы, наверное, счастливы были. Счастливы, счастливы, — он бормотал что-то ещё, но Глеб из-за затуманенной головы особо ничего не слышал, только обрывки фраз. — Дураки мы с тобой, Глебка, дураки, самые настоящие… Глеб уткнулся лицом в ладони, взъерошил волосы и зачесал их назад. Да, дураки. Ещё какие. — Вспомни концерты… Во, было ощущение, — тем временем продолжал Вадим. — А сейчас… А сейчас поворачиваюсь влево, а там — пустота. Пустота, понимаешь? — Что-то ты перебрал, Вадь, тебе спать пора, — Глеб похлопал старшего по ноге, пытаясь закончить разговор, от которого у самого неприятно что-то ныло где-то под рёбрами. — Почему же пути разошлись? — тот будто не замечал слов брата. — Вроде шли одной дорогой, а потом — словно чёрный кот между нами пробежал. — Ага, с пустыми вёдрами, — усмехнулся Глеб. — Это точно, — Вадим с трудом поднялся и сел. - Но почему мы только сейчас об этом говорим? Я же предлагал тебе вернуть всё... - Ну знаешь что, Вадик, у меня своя группа. И ты сам виноват. Сейчас я свободен. А тогда ты каждое слово моё редактировал. - Глеб встал с кровати и таким же холодным тоном продолжил. - Ты, знаешь ли, всегда мог делать, что захочешь. А я — нет. Всегда так было, Вадик. - А ты у нас прям святой! - покачиваясь, Самойлов-старший поднялся, чтобы их глаза были на одном уровне. - Сам лажал всегда. Кто бухим на концерты приходил? Не знаешь?! А я знаю. Всё из-за твоих закидонов, Глебушка. Последнее было произнесено так едко, что у Глеба закончились слова, и он просто открыл рот в попытке что-то сказать. — А почему не признали ошибок?! А?! Ах, ну да, мы же гордые! — выплюнул со злостью Вадим. Братья стояли друг напротив друга, озлобленно сверкая глазами исподлобья. — Ну? Чего молчишь? — ядовито спросил старший. По Глебу явно было видно, что ему хотелось что-то сказать, но он не знал что именно. — А ты… — начал он и тут же замолчал. Вадим теперь стоял, выпрямившись и прямо-таки дрожал, предвкушая упрёк, готовый с наслаждением кинуться в ответ. — А ты... А ты продал и меня, и нас! — прошипел Глеб, за что тут же получил сильную пощёчину. Он прижал руку к горячей щеке. Вадим никогда не бил его. Даже в детстве. Ни за сломанные игрушки, ни за съеденную конфету, ни за изрисованные тетради, ни за порванные струны гитары. Сейчас он получил за всё. За все-все годы. Поэтому было так больно. Только боль не физическая, а моральная, от которой крови вдвое больше. Вадим скорее ударил не по щеке, не по коже, а куда-то внутрь, по оголённому сердцу. И было обидно. — Дурак, — по щекам Глеба покатились злые слёзы, — идиот, придурок… Вадим подскочил к нему, схватил за грудки и прошипел в лицо: — Вспомни-ка, кто тебя от передоза спас? С того света достал? Может, Снейк? Может, Костя? А откуда я тебя вытащил на сцену, помнишь? Сейчас бы мыл банки-склянки в школе, получал бы тыщ-щ-щи две, чтобы только на бухло хватало, орал бы свои песенки-чудесенки под окнами, и звали бы тебя местным дурачком! Ты без меня — ноль без палочки! — Ровно так же, как и ты без меня, — Глеб оттолкнул брата от себя и ударил кулаком по лицу. Он не целился, но попал куда надо — Вадим схватился за нос и согнулся пополам. Сквозь его пальцы стали стекать алые капли и срываться вниз, образовывая на полу багровые звёздочки. Глеб боязливо отошёл на несколько попятных шагов. То, что Вадим ударит его в ответ, было вопросом времени, поэтому младший лишь замер в ожидании. Бежать было некуда. Сам Вадим продолжал стоять, сжимая разбитый нос. — Может, тебе лёд принести? — тихо, почти шёпотом спросил Глеб. Вадим не ответил. Когда выпрямился, злобно сверкнул тёмными глазами и, утерев кровь рукавом, рывком развернул Глеба спиной к себе, толкнул на кровать и навалился сверху. Младший не успел опомниться и взвизгнул неестественным для него высоким голосом, лягнул Вадима свободной ногой, забился и задёргался, но Вадим наполз на него, прижимаясь лицом к вспотевшей спине, пытаясь задавить, впечатать в койку, рукой держа за волосы дёргающуюся голову. Он, крепко сжав Глеба волосы у корней и с силой выворачивая ему руку за спиной, от чего младший стал орать, вжал его лицом в подушку, пока тот не забил ладонью по кровати. Вадим смутно слышал стоны и мычание, доносившиеся из-под него, и свой собственный хриплый шёпот: «Успокойся, дрянь. Заткнись…». Когда Вадим наконец отпустил Глеба, младший стал хватать ртом воздух и обессиленно распластался под ним. Вадим провёл языком по губам, слизывая кровь, вытекшую из носа, запустил растопыренную пятерню в распустившиеся волосы и откинул их назад. Глеб продолжал хрипло дышать под ним. Старший слез с него и поставил на колени. Глеб безвольно поддался и, уткнувшись лицом в подушку, тихо хрипел. Он слышал, как Вадим позади звякнул пряжкой ремня, потом стянул с него штаны, сплюнул на руку и спустя какое-то время Глеба насквозь пронзила боль. Вцепившись в подушку пальцами, он взвыл и попытался отстраниться, но его тут же схватили за бёдра и притянули обратно. Задница, худая и плоская, без намека на женские округлости, была узкой и неподатливой. Из-за грубых толчков Глеб тыкался лицом в подушку, размазывал слёзы и сопли по губам и щекам, матерился и сдавленно выл от боли. Внезапно тело затрясло, и Глеб, резко прогнувшись в спине, хрипло застонал. Вадим, выждав несколько секунд, продолжил движение. Ему хватило несколько толчков, чтобы, вцепившись ногтями в бёдра младшего, кончить вслед за ним и обессиленным навалиться всем весом на него. Вадим сполз с Глеба, который лежал совершенно неподвижно, и лёг рядом. Хотелось курить. Недавно он видел где-то пачку сигарет, но не помнил, где именно. Пошарив рукой, он наткнулся на засохшее пятно, видимо, его крови и покарябал ногтём. Чтобы найти пачку, пришлось встать. Увидев кучу тряпья, Вадим поднялся и протянул к ней руку, нашарил в темноте штаны брата, в кармане которых топорщилась заветная пачка сигарет. Закурив, он лёг обратно и выпустил дым к потолку. Глеб, накрытый одеялом, под боком лежал тихо, даже не всхлипывал. Спустя минут двадцать младший откинул одеяло и перевернулся на спину. — Блин, жрать охота… С минуту они молчали, но потом засмеялись. За окном было настолько темно, что казалось, будто его завесили с другой стороны чёрной тканью. Вадим сидел за столом и, шумно стуча ложкой, размешивал чай. — Прости меня, я не специально. Тебе это… не больно? Не болит ничего? — Да успокойся, не целка малолетняя, — отмахнулся Глеб и забрал у брата кружку с чаем. — Ты же говорил, что не будешь, — сказал Вадим и недовольно нахмурился. — Передумал. Фу, чё такой несладкий? Дай сахарницу. Глеб подковырнул накрашенным ногтем кубик сахара из коробки и кинул в кружку четыре таких, несмотря на то, что там уже было два. — Во, теперь другое дело, — он отпил несколько глотков и отдал чай обратно Вадиму. — И что теперь делать будем? — Да что ты заладил: больно, не больно, что делать, не делать? Я сказал, всё нормально, успокойся. Вадим ещё долго рассматривал Глеба подозрительным прищуром, пока не поперхнулся чаем. Настой трав был для него настолько сладким, что даже свело челюсть, поэтому Вадим решил отдать чай обратно младшему. — Я думал, что былые времена прошли, — Глеб снял очки и посмотрел в упор на Вадима голубыми подслеповатыми глазами. — Всегда знал, что ты больной. — В каком смысле? — снова нахмурился старший и удивлённо выпрямился. — Для тебя братьев насиловать — это нормально? — Глеб склонил голову и сощурился. — Нет, — немного подумав, ответил Вадим, — просто ты так умеешь действовать на нервы, что спокойно реагировать уже невозможно. — Ага, и потому ты трахнул меня, да? — Будешь спрашивать — трахну ещё раз, понял? Закрыли тему, — Вадим забрал обратно свою кружку чая и залпом допил остатки вместе с нерастворившимся сахаром. Глеб усмехнулся и вкрутил в пепельницу окурок. На следующее утро он проснулся в обнимку с братом. Судя по тому, что тот был ещё на месте, на часах не должно быть позже восьми. Глеб спихнул тяжёлую тушу с себя и поднялся с кровати. После утренних процедур эгоистично доел остатки вчерашнего ужина, не оставив брату ни кусочка. Месть сладка, как говорится. Мщение распространилось и на телефон Вадима — Глеб отключил будильник. Сначала долго ковырялся с паролем, но в конце концов аппарат разблокировал набор цифр «04081970». — Блять! — донеслось из комнаты Вадима. Глеб усмехнулся и перелистнул страницу книги. Спустя пару минут на кухню ворвался брат. Выглядел он пострашнее, чем вчера: взлохмаченные волосы, узкие со сна глаза, на щеке зиял ещё сохранившийся рубец от подушки. Он, делая кофе, ураганом метался по кухне. Глеб же мирно продолжал читать книгу, не обращая внимания на Вадима, который громыхал на всю квартиру то дверцей шкафа, то ложкой, то чайником, то стулом. — Ты постарался? — он ткнул Глеба телефоном в грудь. — Нет, конечно, — равнодушно пожал плечами тот, не отрываясь от чтения. Вадим поджал губы, шумно втянул воздух и, выхватив из рук брата книгу, отбросил её на стол, больно сжал плечо Глеба и развернул его к себе лицом. — Ты понимаешь, что я из-за тебя не явился на очень важную встречу? — пальцы сильнее впились в сустав. — Зачем ты отключил будильник? — Вадим говорил тихо, пытался даже спокойно, но получалось, что злобно цедил каждое слово сквозь зубы. — Просто ответь, зачем ты это сделал? — Мне надоело торчать тут одному, — Глеб сбросил руку с плеча. — Ты мотаешься, а я — тухну здесь. На-до-е-ло, понимаешь? Старший сокрушённо опустил голову, покачал ею и опустился на стул. Глеб покосился на кружку с дымящимся кофе. Наклонившись, он прижался губами к чашке и отпил несколько глотков. — Ты как ребёнок, ей-богу. Каким в семнадцать лет тебя забрали, таким ты и остался. Никогда не изменишься. Никогда. Что за наказание на мою голову? Чем я так провинился? — Вадим беспомощно смотрел на Глеба, но в ответ видел только подслеповатый взгляд голубых глаз. — Господи, за что? — пробормотал он, зачёсывая волосы назад. Глеб вытянул из кармана брата телефон и поднёс его поближе к лицу. Пять пропущенных вызовов от одного и того же номера. Он понятия не имел, кто такой Егор Павлович. Глеб нажал на кнопку вызова, и через несколько гудков ему ответили. — Здрасте… То есть, здравствуйте, э-э-э… Егор Палыч… С голосом что? Да что-то приболел, — Глеб закашлялся, поднялся из-за стола и вышел из кухни. — Ну что? — спросил Вадим когда тот вернулся обратно. — Через час в том же месте, — Глеб протянул брату телефон. — И что ты ему наплёл? — Да так, ничего особенного, — отмахнулся младший и снова принялся за книгу. Вадим на радостях ещё несколько раз поблагодарил младшего и, собравшись, ушёл. Как только захлопнулась дверь, квартира тут же опустела, затихла, кажется, даже умерла или заснула вечным сном. Стены стиснули лёгкие, потолок лёг сверху на плечи непосильной ношей. Так было всегда, когда Глеб долго не выходил из дома. Это было самое противное ощущение, идущее после утреннего похмелья. Когда оно наступало, Глеб не мог найти себе места, постоянно подходил к окну, курил, бродил по комнате и грыз ногти. В такие моменты его спасало спиртное, но это дома, а здесь нельзя. Здесь чужая территория. Если Вадим обнаружит его пьяным в хлам, то, скорее всего, выставит за дверь, а этого в ближайшие дни Глеб не хочет. Поэтому пить можно только по расписанию, так сказать. Книгу он вскоре отложил. Читать не хотелось — строчки не запоминались и воспринимались набором букв. В комнате Вадима Глеб отыскал гитару, вытащил из чехла и провёл ладонью по гладкой поверхности корпуса. Обняв инструмент, он откинулся на кровать и стал гладить по струнам, от чего гитара тихо гудела и изредка выдавала еле слышную мелодию. Играть не хотелось, хотелось вот так бесцельно перебирать струны и постепенно погружаться в меланхоличное состояние, граничащее с дрёмой. Веки постепенно тяжелели и поднимались всё реже. Кровать пахла Вадимом, поэтому Глебу невольно на ум пришли воспоминания о детстве. Он любил те года, в которых не было ни зла, ни грязи, ни вранья, были лишь мама, брат, гитара, кошка и Асбест. Раньше Глеб, мерзлявый и вечно болеющий, часто любил забраться под одеяло к тёплому Вадику во время зимних морозов. Тогда хотелось, чтобы стрелка часов хоть на чуть-чуть остановилась, замерла. Уже через несколько часов пора идти в школу, а они оба ещё не спали. Глеб сонно зевал, но продолжал слушать шёпот Вадика о каких-то чудесах, которые видел во сне и наяву. Младший изредка кивал, что-то неразборчиво говорил и отвечал непонятное даже для него самого. Но вскоре Глебу исполнилось двенадцать. На старшего он смотрел теперь не как на друга или брата, а на заклятого врага. На вопросы отвечал раздражённо, через губу, холодно и дико смотрел исподлобья голубыми, как у волчонка, глазами. На вопросы матери о таком отношении к брату лишь бубнил что-то невнятное и скрывался в своей комнате, которая до отъезда старшего в Свердловск была общей. А всё потому, что оставил, кинул, бросил, будто что-то ненужное, как старую игрушку, которой наигрался. В силу возраста Глеб ещё не мог понять, что Вадим не имел право поступить иначе, поэтому уехал в другой город на учёбу. В родном Асбесте не было никаких надежд, а если и были, то в виде какого-нибудь механика, продавца или, упаси Господи, дворника. Такого расклада из-за прихоти Глеба Ирина Владимировна точно не хотела, ведь из Вадима она растила инженера, а в перспективе — кого повыше. Но Глеб не понимал или не хотел понимать, поэтому стихи наполнились противной горечью, грустью, злыми слезами, а песни пелись с ненавистью, озлобленностью, с тоской, граничащей с отвращением. В те редкие встречи, которые мог позволить себе старший, когда приезжал в родной дом на каникулы, Глеб молча смотрел на Вадима и ждал, пока тот обратит внимание. Когда же их взгляд пересекались, Глеб смотрел прямо в глаза и, не мигая, ждал. Ждал чего? Да он и сам не знал. Хотелось что-то вроде прощения. Хотелось, чтобы старший виновато поджимал губы, стыдливо отводил глаза в сторону и говорил, что сожалеет о том, что бросил его, дорогого Глебушку, здесь, в Асбесте, одного. Но старший лишь озорно подмигивал и трепал младшего по макушке. И Глебу было обидно. Он не видел больше той заботы, порой навязчивой, которую привык получать с самого детства. Раньше Вадим старался оберегать, помогать, незримо быть рядом. Сейчас его волновала лишь учёба, тусовка, гитара и группа. Годы сделали своё: старший стал менее сентиментален, возмужал, очерствел, хоть и остался любящим братом, каким и был с самого рождения Глеба. Да и младший изменился: не было уже больше того Глебушки с бескорыстной улыбкой из мелких зубов, светлыми кудряшками и горящими глазами. Остался лишь худощавый юноша с тоскливым взглядом и необычайно грустным голосом и стихами. И нить между братьями порвалась, верёвка — распустилась, а цепь — распалась на звенья. Но длилось это, к счастью, недолго. Вадим вскоре пригласил Глеба в группу, после чего оба стали снова устанавливать потерянную связь — вновь связывали нити, плели верёвки и чинили цепи, которые теперь стали прочнее. За годы, прожитые вместе, это не раз рвалось к чертям, но почему-то заново восстанавливалось. Вот и сейчас. Глеб не заметил, как заснул. Проснулся только тогда, когда почувствовал, что гитару, с которой он спал в обнимку, вытаскивают из-под него. Резко поднявшись, в потёмках, царивших в комнате, он увидел перед собой Вадима. Глеб отдал гитару, протирая глаза, протяжно зевнул и встал с кровати. — Ну, как всё прошло? — спросил он, глядя в окно. Судя по тёмному небо, на часах не должно быть позже семи часов. — Отлично. Всё прошло так, как задумывалось. Хотя, нет, даже лучше, — ответил Вадим, убирая гитару обратно в шкаф. Глеб самодовольно улыбнулся и отправился на кухню за сигаретами. Включать свет он не стал, закурив, подошёл к окну и принялся разглядывать двор: ничем не примечательная детская площадка, мокрые крыши машин, лужи, фонари, окна соседних домов. Докуривая сигарету, он подумывал вернуться в комнату Вадима, но почувствовал, что его обняли со спины. Не выскальзывая из объятий, он развернулся в кольце рук лицом к Вадиму и столкнулся с ним нос к носу. Пальцы старшего пересчитали позвонки Глеба, поднялись выше, огладили лопатки, шею. Вадим прижался щекой к щеке младшего, потёрся, уткнулся носом. Он мазал губами по губам, по лицу, шее, но не целовал. Глеб затянулся последний раз и выпустил дым прямо брату в лицо. Вадим поморщился, но не прекратил. Наконец он осмелился и поцеловал младшего прямо в тёплые губы. Глеб снисходительно позволил проникнуть языку в свой рот. Целоваться с собственным братом было довольно странно. Если закрыть глаза, можно подумать, что это женщина — длинные волосы щекотали лицо. Но движения были слишком грубыми и резкими для слабого пола. Правая рука Вадима сползла на поясницу, не осмеливаясь спуститься ниже. Глеб обнял брата за шею и сцепил пальцы в замок за его спиной. Внезапно донёсся какой-то непонятный звук, Самойловы не сразу поняли, что это был телефон. — Бекрев, — прочитал вслух Вадим. — Отвечать? Младший пожал плечами и, подтянувшись, сел на подоконник. Вадим с места не сдвинулся, оставшись стоять между разведённых в стороны коленей Глеба и, выдохнув, ответил на звонок. — Слушаю. — Алло, здравствуйте, Вадим Рудольфович, — протараторил Костя. Голос его был озабоченным, беспокойным. — Вы уже знаете про Глеба? — Как тут не знать? Мне Таня недавно звонила и всё рассказала. Глеб, чтобы лучше слышать разговор, прижался ухом к обратной стороне телефона и замер. — Да, Таня совсем там уже погибает. Сама не своя — из дома не выходит, целыми днями плачет, на звонки через раз отвечает, даже на работу не ходит — отпуск взяла, — Костя тяжело вздохнул. — Может, вам стоит встретиться? Я бы и сам, но, увы, сейчас нахожусь в Питере, а не в Москве. — Не знаю, — немного подумав, ответил Вадим. — Чем я ей помогу? Нет, мне, конечно, не сложно, но не думаю, что она будет в восторге видеть кого-то сейчас в такое тяжёлое для неё время. — Вадим Рудольфыч, ей сейчас как никогда нужна поддержка! Вы должны помочь. Она нуждается в крепком плече и… — Костя запнулся и замолчал. Повышать голос он не любил, но это возмутило его до крайней степени, — и помощи. Вадим не отвечал. Честно говоря, он не хотел встречаться с Таней. Не то, что бы она ему не нравилась, нет, просто очень уж он не любил женские слёзы. Ещё со школьной скамьи Вадим не мог вынести зрелища покрасневших девчачьих глаз, опухших губ и трясущегося подбородка. Всё это вызывало у него неприятное чувство щемящей тоски. Особенно, когда виновником этих слёз был он сам. К счастью, такое случалось редко, но, если и случалось, то перед глазами ещё несколько дней стоял образ растерянной девушки с подрагивающими плечами. — Хорошо, — наконец выдавил из себя Вадим, — завтра же постараюсь навестить. На него тут же уставились два голубых удивлённых глаза, но он только пожал плечами. — Фух, отлично, хоть за Таню сердце болеть не будет. Честно говоря, я волнуюсь за Глеба. Какой бы он сволочью и пьяницей не был, я беспокоюсь за него. — Я сейчас расплачусь, — безрадостно усмехнулся Глеб. — Что? — переспросил Бекрев. Братья переглянулись. — А-а-а... это телевизор, — быстро нашёлся Вадим. — Угу, значит, завтра? — Да. Они распрощались, и старший убрал телефон в карман. Он хмуро посмотрел в бесстыдные глаза Глеба, на что тот ответил тем же и, выдержав тяжёлый взгляд, уткнулся лбом в лоб Вадима. — Пусть помучаются, дерьма пожрут, как я жрал. — Хочешь отыграться? — Ещё как. Старший вздохнул и покачал головой. Братья ещё долго стояли около окна, пока у Вадима не затекли ноги, а Глеб не отсидел пятую точку. — Может, наконец выведешь меня на улицу? Уж не под домашним арестом я, — Глеб вышагивал по периметру комнаты, по пути поджигая сигарету. Вадим перестал стучать по клавишам, развернулся на стуле и задумчиво нахмурился, следя за ним. — Я планировал чуть позже пойти в магазин, а то мне тебя кормить уже нечем… Значит, пойдёшь со мной. Здесь недалеко, — он махнул рукой куда-то в сторону. Глеб на радостях выкинул почти целую сигарету и пошёл одеваться. Одежда, к счастью, давно высохла. Через несколько минут он был уже готов, поэтому нетерпеливо топтался на пороге. — И ты в этом собираешься идти? — спросил Вадим, увидев Глеба, когда пришёл обуваться. — А что не так? — тот осмотрел рукава и полы пальто на наличие грязи, но не обнаружил таковой и непонимающе уставился на брата — Тебя по всей стране полиция ищет. Хоть бы лицо чем прикрыл. У тебя капюшон есть? — Вадим развернул Глеба за плечи спиной к себе. — Нет. Короче, подожди, я тебе сейчас толстовку свою дам, — он скрылся в своей комнате и вернулся, держа в руках одежду. Глеб вздохнул и нехотя стал расстёгивать пуговицы пальто, снял его, отдал брату и надел толстовку. — Ещё не всё, — Вадим стал наматывать на лицо младшего шарф так, чтобы было видно только глаза. После этого он надел на Глеба капюшон и туго затянул завязки. — Всё, теперь можно спокойно идти. Братья вышли из подъезда и направились в сторону местного продовольственного магазина. На улице было зябко, поэтому оба шли быстро, наспех перешагивая через лужи. Глеб жадно глазел из-под капюшона на дома, людей и машины. Наверное, ещё ни разу в жизни он не был так рад прогулке. К сожалению, она вскоре закончилась — магазин был в пяти минутах ходьбы от дома. Зайдя в подвальное помещение, Глеб опасливо покосился на камеры наблюдения и сильнее уткнулся носом в шарф. — Бери всё, что хочешь, — Вадим подошёл к нему вместе с скрипучей тележкой и подтолкнул младшего локтём к прилавкам. Глеб растерянно уставился на полки с продуктами. В магазин он ходил, сказать честно, редко, почти никогда, поэтому паника начинала охватывать его. Он стал складывать в тележку стратегически важные продукты: молоко, пельмени, пачку макарон, несколько плиток шоколада и блок сигарет. Ему не хотелось злоупотреблять финансами Вадима, поэтому взял всего по минимуму. Старший тоже внёс свою лепту — приобрёл кефир и яйца. Ещё раз пройдясь по магазину на случай, если они что-то забыли, братья направились к кассам, которые, к счастью, были свободны. Магазинчик был непопулярным, поэтому очереди никогда не образовывались. — Здравствуйте, Вадим Рудольфыч. Что-то давно Вы к нам не заходили, — губы тучной кассирши растянулись в широкой приветливой улыбке от уха до уха. — Да работы накопилось выше крыши, — доброжелательно улыбнулся в ответ Вадим и стал выкладывать покупки на транспортёрную ленту. — Бывает, бывает, — женщина стала брать продукты пухлыми ручонками и «отбивать» их. — О, а с кем это вы? Раньше всегда один приходили… — Э-э-это друг, — быстро посмотрев на Глеба, ответил Вадим. — Скажите этому другу, — голос кассирши стал на тон ниже, — чтобы он был осмотрительнее, — она кивнула в сторону, и Самойловы проследили взглядом на какое именно место указывает кассирша. На стене белел листок бумаги, и Глеб, просочившись между перегородкой и Вадимом, подошёл к объявлению. — Вадь, смотри, — сказал он брату, подошедшему сзади, который шуршал пакетом и прятал кошелёк за пазуху. — Внимание. Пропал человек, — стал читать вслух Вадим. — Самойлов Глеб Рудольфович тысяча девятьсот семидесятого гэ рэ. Вышёл из дома и не вернулся. Так, приметы: рост метр семьдесят, среднего телосложения, волосы светлые, глаза голубого цвета, слегка косые. Был одет в чёрное пальто с высоким красным воротником, шляпа и… — Хотя бы фотку получше взяли, — буркнул из-под шарфа Глеб. — Пойдём. — Будьте осторожнее, — сказала братьям вслед кассирша, после чего вернулась в подсобку, где до этого сплетничала со своей напарницей. Самойловы дошли до дома в полном молчании. Так же молча зашли в подъезд и, не проронив ни слова, поднялись на лифте и достигли квартиры. Первым заговорил Глеб. — К тебе тоже могут прийти. — Кто? — непонимающе спросил Вадим, складывая продукты в холодильник. — Кто, кто… Менты, кто. Придут к тебе и заберут меня. — Не заберут. Дела закончу здесь и увезу отсюда. — Ну-ну, эти крысы везде достанут, особенно, за деньги. Наверняка, Таня им заплатила. По чём зря. — И чуть тише добавил: — Дура. — Глеб! Нельзя так. Ты сам её вынудил сделать это. К тому же… Вадим не успел договорить, его прервал мобильник. Посмотрев на экран, он озадаченно поджал губы и, широко открыв глаза, вздохнул. — Ну, кто там? — недовольно спросил Глеб, вытягивая шею, чтобы рассмотреть имя звонившего. — Алло, мам… Глеб осел на стул. Только её сейчас не хватало. — Знаю я, знаю, — тем временем отвечал Вадим на вопросы Ирины Владимировны. — Глеб где? У меня он. Да живой, живой, успокойся… Это уж он пусть сам объясняет, — старший протянул телефон Глебу. Тот нехотя взял мобильник и осторожно поднёс мобильник к уху, зная, что сейчас будет серьёзный разговор. — Алло. Привет, мам… — Глеб! Что за игры такие? Мне звонят, спрашивают, где ваш сын? А то, мол, пропал, найти не можем. У меня чуть сердечный приступ не случился… Глеб молча внимал полные негодования реплики матери. Её слова отбили у него всё желание скрываться, хотелось уже сейчас бежать в ближайший пункт полиции с чистосердечным признанием во всех смертных грехах. — А Вадик? А Вадик-то куда смотрел, а? Почему не вразумил? Ну-ка, дай мне его… Глеб передал телефон обратно старшему. Вадим взял его и обречённо вздохнул. В итоге получили оба. Будто малые дети за разбитую вазу. В течение вечера Вадиму звонили ещё много раз. Звонили все: и Снейк, и Шклярский, и Бутусов, и Кинчев, и Радченко, и Юля, и Лёва с Шурой, и многие-многие другие. Глеб катался по кровати со смеху и давился сигаретным дымом от жалостливого тона Вадика и его искренних благодарностей на пожелания найти пропавшего. Сам Вадик был не в восторге и после каждого звонка причитал, что теперь не сможет смотреть людям в глаза. Глеб продолжал смеяться, но вскоре затих, лёжа на спине и изредка нервно подрагивая, и курил, пуская в потолок сизые струи дыма.