Последний бог романтики

      Когда он говорил ей, что у неё странная зеленоватая кожа, она бросала в ответ, что его кожа тоже имеет красный отлив и ничем не лучше. Когда он говорил ей, что она слабая, она смеялась и напоминала ему, что выросла быстрее него и может одной левой уложить на лопатки. Когда он говорил ей, что давно не зависит от отца, а она всё время трётся возле папочки, она… звала папочку, и тот отвешивал ему люлей.       Нет, конечно, Шакунтала никогда не прибегала к помощи папочки, но Гандхарва сам нёсся на всех парах, чувствуя, что дитятко обижают. Ведь Маруна действительно хотел обидеть Шакун, быть может, не со зла вовсе, а просто для того, чтобы познать что-то новое. Чтобы выцепить какую-то новую эмоцию на её лице, частицу боли, частицу слёз, хоть что-то, что бы не делало её такой приторно-сладкой и вечно весёлой. Шакунтала лишь улыбалась и, казалось, обидеть её просто невозможно. А вот Гандхарву проще простого. Учитель из него, конечно, безжалостный: не побрезгует и утопить, прикрываясь «учёбой и воспитанием». Но и пострадать можно, и побултыхать крыльями в ледяной воде, если после всего этого Шакун улыбнётся, утешит и поддержит… Ага, и начнёт беззлобно хвастать своими успехами, выводя Маруну из себя. Ещё венок этот свой зелёный накинет, цветочный, от которого хочется расчихаться.       До этого Маруна завидовал ей. Её успехам, отношениям с отцом, её безмятежной улыбке. Его зависть была стимулом расти быстрее, достигать высот, но всё же кошки скребли на душе. Он не хотел развиваться слишком стремительно, потому что тогда всё просто закончится. Он не мог отрицать то, что ему нравилось в клане Гандхарва. Ему нравилась Шакун.       Но однажды даже Шакунтала была на себя не похожа: улыбка стёрлась с её лица, зелёные глаза как-то потускнели. Она думала, что никто не заметит, но скрывать было невозможно. В конце концов, она выдала сама себя в странной просьбе: — Маруна, если однажды что-то случится со мной… Ты позаботишься о моём отце?       Юного гаруду подобное привело в недоумение. Гандхарва был сильнейшим настикой, которого знал и уважал Маруна, и заботиться о нём было ни к чему. Это было просто невозможно. Он мог прекрасно сам за себя постоять и утопить каждого, кто обидит его близких. Но Шакунталу именно это и волновало. — А что может случиться? Разве что я тебя однажды съем, — сказал Маруна в шутку. Но она даже не улыбнулась. Она смотрела вниз и сжимала кулаки, плечи её дрожали. Казалось, вот-вот её хрупкая стать рухнет от какого-то груза, возлёгшего на её плечи, сковавшего её тело и связавшего руки. Будто отравившего всё её естество. — Просто пообещай мне, пожалуйста, что ты не дашь ему выйти из-под контроля. Особенно, если это будет из-за меня. Ты же сам его прекрасно знаешь, Маруна. Прежде всего, он должен думать о своём клане, а не о дочери.       Маруна ничего ей не отвечает. Он задумчиво вспоминает поведение своего наставника и анализирует его. Он пытается понять, чего же всё-таки хочет от него Шакун и почему вдруг просит о подобном. Он ждёт, что она скажет: «Просто забудь, это была шутка», но по-прежнему не слышит ни единого слова. Шакунтала прячет глаза — как ни старайся, не вглядишься. Она уже знает, какое будущее их ждёт. А Маруна нет. Он не решается дать обещание.       И вскоре оно забывается, как забывается печаль Шакун. Она снова улыбается и играется цветами. Она снова становится самой собой, но что-то гложет Маруну, и он не может объяснить это языком сур. Он сидит под деревом, утомившись после тренировок с Гандхарвой, и пытается хоть немного отдохнуть. Её шаги лёгкие и неслышимые, её движения плавные и незаметные. Хоть Шакунтала и слабая, а тайно подкрадываться умеет получше всяких силачей. — Я излечу тебя, — говорит она с улыбкой, садясь перед ним на колени, соприкасаясь с мягкой розоватой травой, склоняя голову набок и прикрыв глаза. Её руки нежно притрагиваются к его коже. — А ты могла бы убить… — отвечает Маруна, малость завидуя её скрытности. Какое упущение, что нельзя применить эту способность в бою. Шакунтала совсем не понимает, что он имеет в виду, и пожимает плечами. — Но вместо тебя это сделает Гандхарва, когда я отдохну, поэтому давай помедленнее. Я хочу ещё побыть здесь. — Я составлю тебе компанию.       После исцеления Шакунтала обмякает от бессилия и оседает рядом с Маруной, прижимаясь к его правой руке. Если Гандхарва увидит это, не поздоровится его крылышкам. Поэтому пусть крылышки служат ему на пользу ещё хотя бы мгновение. Алые перья окутывают девушку и укрывают её, что и не видно вовсе, что она лежит почти в объятиях Маруны. Он создаёт для них уютный кокон, в котором их не сможет побеспокоить даже её отец. — Так тепло… — говорит Шакунтала, проводя тонкими пальцами по жёстким перьям. Она поднимает глаза на Маруну и будто ждёт чего-то от него. Парень приподнимает бровь в недоумении. Она вздыхает и взбирается выше, кладёт голову ему на плечо и улыбается. Её движения всегда внезапны, особенно, когда она исподтишка подплывает и так по-ребячьи целует Маруну в щёку. Он не меняется в лице, лишь опускает на неё подозрительный взгляд. — Что на тебя нашло? Ты снова собираешься издеваться надо мной? — Наверняка это её хитрый план, чтобы натравить на него Гандхарву, не иначе. А глаза такие честные-честные, невинные, а слова такие резкие и режуще-болезненные: — Ты сам издеваешься над собой. Прекращай.       Шакунтала сладко мурлычет и, кажется, засыпает. Вот так вот бесстыдно, прямо рядом с ним, прямо на земле под деревом, укрытая живым одеялом. Маруна ворчит, что не понимает, о чём она. Но она уже не слышит. Беспечно дремлет под его крылом.       Беспечность — роскошь для тех, кто слаб. Но Маруну постепенно одолевают сомнения: нет, Шакунтала не слаба — наоборот. Она становится беспомощной лишь в те моменты, когда отдаёт всю свою силу другим, когда исцеляет раненых, слабых. Тем самым она даёт им силу, которая позволит защитить её. Она опёрлась на Маруну и как бы сказала ему: «я в твоей власти, береги меня теперь, ты ведь у меня в долгу». Она хитрая и продумывает всё заранее. Она та, кто нарушает баланс сил. Она истинная дочь своего отца.       И Маруна, будто повинуясь некому приказу свыше, просидел под этим деревом весь день, охраняя чьё-то сокровище. Чью-то силу и чью-то же слабость.       А, может, и его собственную.