Праздничные байки

      Мокутон: непроходимый лес!       Катон: великое уничтожение!       Пламя вгрызлось в толстые стволы, обняло словно любящие руки нежный стан; облизало жгучими поцелуями-языками и древесина, охнув, растаяла хлопьями пепла. Он отскочил, проехался по инерции, оставляя под стопами две ровные дорожки. Рывком смахнул с плеча подгоревший дзюбан.       Суйтон: водяной снаряд!       Грязное месиво погребло под собой угли, и густой туман крепко встал между противниками.       Резкий порыв ветра смахнул завесу в миг. На другом конце поля боя — у забора — тень коротко стряхнула с оружия остатки влаги. Солнце за спиной освещает лишь безобразно мокрый ореол. Луч отразился от оскаленных клыков. На миг ослепил и тень ушла в шуншин.       Удар принял на скрещенные руки. Ушёл под мышку, резко пробил в грудь, но лишь мазанул по мокрому доспеху, и в последний момент успел отпрянуть прежде, чем зубы клацнули у самого носа.       — Мадара!!!       — Хаширама!!!       Катон: огненный пендаль!       Мокутон: тысяча волшебных пощёчин!       Округу взорвал хруст. Щепки, как пули разлетелись по селению. Кто-то взвыл за забором. Умные Сенджу давно в погребах схоронились, но самые отчаянные смельчаки всё-таки нашлись — подглядеть, да зарисовать приёмы специалистов по мордобою.       Сошлись в рукопашку. Хаширама подловил удачно — толкнул ногой в живот. Мадару это не проймёт — доспех надёжно укрывает, но как ни странно, он затормозил по инерции, схватившись за живот, и замер на пару секунд. Осторожно ощупал бок. Неужели ранен — испугался Хаширама. Бить, предполагая, догадываясь или зная точно, совсем не по-дружески, не по-мужски и вообще — фу. Хаширама мысленно прощупал полку с бинтами и лекарствами — не пострадала. А вот угомонить Мадару и заштопать, пусть даже неровным швом, проблема. О кишки будет спотыкаться, но помощи не примет.       Мадара резко вскинул голову, пристрелил взглядом. Перехватил рукоять гунбая, так, что его перекосило. Хаширама икнул.       Селение неделю как отстроили. Последний визит Учих отпечатался сединой даже на молочных головах младенцев. Шутка ли лицезреть зажаристые ягодицы главы клана в опалённых штанцах. Надо уводить.       — Мадара! — Хаширама развёл в стороны грязные от гари ладони. — Дай мне одеться.       — Хаш-ширама… — сквозь зубы прошипел Мадара.       — Что случилось? Почему ты внепланово напал?       — Ты идиот, блять! — рявкнул Мадара. — Не видишь на мне праздничный доспех?!       В глазах Хаширамы округлились вопросы. Рваный, исцарапанный, в подпалинах и щепками в хвосте, Мадара праздничным не выглядит даже намёками. И на доспехе не разглядеть. Помыл что ли? И правда — праздник.       Хаширама беспечно задрал голову в небо, задумчиво подставив палец к губам. В голову вразумительного не пришло, тогда он беспомощно обратился взглядом к брату. Тобирама на энгаве с утра имитирует пьянство, скептично поглядывая на происходящее. Рядом хвостом крутит Изуна, лакает чай из его отёко. Подливает и снова лакает.       — Да врежь ему, нии-сан. Сенджу до обеда инертные, шо пипец.       — Зато Учихи, как проснутся торпеду в задницу вставляют.       — И часто ты размышляешь, что я в себя вставляю? — лисьи улыбнулся Изуна.       — А что за праздник? — недоумевал Хаширама, мысленно перечисляя про себя всё, что знает. — Обон что ли?       — Мимо, — кисло ответил Тобирама.       — День рождения, кретин! — рявкнул Мадара и рубанул ему прямо в лобешник.       — Ах, да, — растёкся Хаширама по земле, изображая бабочку. — Уже сегодня? Я думал, ты забыл.       — Такое нельзя забыть!       Изуна уселся поудобнее и вытащил из вещмешка чёрный полиэтиленовый пакет. Тобирама нахмурил лицо:       — Что это?       — Контрабанда.       — У нас сухой закон.       — У нас тоже, — вздохнул Изуна. — Старейшины решили, что перегар нии-сана страшнее его катона. И запретили. Но не могу же я оставить любимого братика без лекарства. Да и мне не помешает, — он шаркнул локтём бок.       Тобирама возвёл глаза к небу.       — Учиха завязывай!       — Так я и завязал. Лечить я тебя пришёл, горюешь ты.       — Ни разу.       — Вот видишь — отрицание состояния, есть подтверждение диагноза. Да-да, Нара так и сказали, когда до слёз радовались отдавая мне эти… — Изуна окинул ладонью батарею бутылок. — Целебные настойки.       — Мадара, это так приятно, — утёр Хаширама радужную слезу. — Мы с тобой повздорили на прошлой неделе. Я много чего наговорил, а ты не забыл. Пришёл поздравить. Вот какой у меня друг! — и ведомый чувствами уткнулся в условно праздничный доспех.       Мадара заурчал. По настоящему так. Живенько. Хаширама собрал в кучку брови. Конечно он в курсе, что Учихи тесно общаются с нэко-ниньзя, и Мадара, наверняка, рад его видеть, но чтобы настолько.       — Мадара, ты урчишь?       Плечи опустились. Он сунул руку за нагрудную пластину и выудил оттуда что-то неизвестного цвета с бантиком.       — Это тебе.       У Хаширамы от умиления мелко затряслись губы, когда из мокрого шерстяного комка показались уши и разноцветные глаза. Так вот чего он там прятал.       — Мадара, — всхлипнул Хаширама. — Я тронут!       Мадара залпом осушил протянутый Изуной гранёный стакан.       — Знаю. Это не лечится.

***

      — Хорошо-то как… м-м-м…       Хаширама запрокинул голову в звёздное небо, вздохнул.       — Давай…       — Давай без давай. Делить с тобой квадратные метры я не готов. Ни в ближайшем будущем и никогда.       Хаширама легко засмеялся, перевёл пьяный взгляд на друга.       — Люблю я тебя.       Мадара подавился пиалой.       — Это ни какая-то там… — Хаширама участливо постучал его по спине, помогая откашляться, — а мужская, в первозданном своём смысле. Крепкая, как камень. Не подумай лишнего. Ты же друг мой верный. Надёжный враг — всегда могу положиться. В спину не ударишь, если надо — прикроешь, воды подашь в сухой год. Знаю, не отрицай. И каждый бой, как праздник. Я ж за тебя, против отца. И ты — тоже. День рождения мой не забы-ы-ыл! — Хаширама вмял в себя, ошалевшего от пьяных разговорчиков, друга. — Не вычерпать к тебе этого. Честно.       — Хаширама, — оскалился Мадара, брякнул слюнявой пиалой по доскам энгавы. — Рождение сейчас превратиться в похороны.       — Посмотри.       — Чего?       — Разве это мало стоит?       Хаширама качнул подбородком на младших братьев, что под густой сливой, ещё не выкрашенной в осень, рискуют получить перелом черепа. Хаширама, селекционер-экспериментатор вывел по весне особый вид, зимостойкий. Накормить всех и вся, будто дел других нет. Сливы вышли славными: сдвоенные плоды цвета суточной гематомы. Хаширама называет их пламенное сердце, за характерную форму, а Мадара бычьи… кхм…       — Мы ведь ради них, помнишь?       — Пока твой не вскрыл моего.       — Будет тебе обижаться. Было. Прожили. Я сам чуть седым не сделался, когда ты мне… ладно… — отмахнулся Хаширама.       Воспоминания — отрава. В такой чудесный вечер он не имеет права мешать её с вином. Ему бы выговориться. Рассказать, как притих Тобирама совсем растерявшись, когда Изуна вдруг оказался на грани. Как выстраивали тактические планы по отвлечению Мадары от брата, чтобы Хаширама втихаря мог подлечить, а Тобирама стойко принимал на себя удар. Да, много чего.       — Мне кажется, они стали ближе.       — После того, что он сделал с моим братом… он…       Страх эхом прошёлся по побледневшему лицу. Хаширама рад, что удалось стереть его и оставить только лишь эхом.       Изуна лежит на коленях Тобирамы, медленно гладит его кисти, о чём-то тихо рассказывает. Тобираме интереснее его бок. Кривой шрам он прощупывает аккуратно, со знанием дела. Мадара надеется, что не изучает огрехи техники, для более удачного повтора. Второго раза Тобирама не переживёт. Тормоза у Мадары слетели ещё при первом.       — Можно? — Хаширама многозначительно кивнул на колени Мадары и состроил просительную моську.       — Можно.       На энгаву вышло это. Оно обсохло и проявилось полосатым, мягкими лапами забралось на Хашираму. Доверчиво прижало уши под пальцем Мадары. Подарок он выбирал долго, облазил ни один рынок, а нашёл совершенно случайно. Дама это или джентльмен Мадара проверить чот постеснялся. У Сенджу старшего есть брат, пусть и проверяет. Наласкавшись, оно заурчало, задрало ногу и принялось себя вылизывать.       — Назову его Мад…       — Убью.       Хаширама хихикнул, положил под щёку ладонь, и со счастливым вздохом прикрыл глаза.       Мадара пригубил.       Тени под сливой подозрительно слились в том месте, где голова. Изуны не растраченная нежность, сдержанная, от девичьих глаз спрятанная, потоком на Тобираму: укутал, уволок — не сбежать от него, не вырваться, но, кажется, никто и не пытается, и пламенеющим ухом между пальцами не обойдётся, и Сенджу пьяный, да ласковый не от настоек.       Мадара ревниво фыркнул. Вслушался в неровное биение сердца брата и вторящее ему, как у кролика. Понадеялся, что белый бегун на расстояния дальше, чем выдаёт его пульс. Ласка — зверёк выносливый.       Хаширама сонно зашлёпал губами, когда мурчало клубком свернулось в его волосах.       Мадара подумал, пропуская мимо ушей нетерпеливое дыхание под сливой — наверное, и правда, стоит попытаться.       В нём ведь…       … тоже не вычерпать.