Забытое счастье

      Искусство... Оно вроде понятно. Разные направления, жанры, люди. О нём написано множество книг, и, стоит в них чуть покопаться, любой слепец сможет выдать себя за высокого ценителя. Ну или можно не делать ничего и просто наслаждаться, касаясь искусства поверхностно, но позволяя ему проникнуть глубоко в себя. А ещё искусство это хаос. Полнейший. Взрыв мозга, брызгами красок во все стороны или разрушающий тебя, или украшая твои идеи.       Эти брызги я видела перед собой. Множество разноформных клякс, разных цветов и разных настроений. Они перекрывали друг друга, сливались, а временами в этом безобразии на многострадальном холсте можно было даже что-то увидеть, но это «временами» явно не сегодня.       Почему я это делаю?       Каждый раз, в гневе я, в печали или в скуке, рука тянется к кистям и, широким взмахом, на когда-то белое полотно летят всё новые и новые брызги. Я уже даже не пытаюсь сосчитать, сколько же набралось слоёв краски, но родного белого грунта на холсте уже давно не видно. Но он всё равно кажется мне пустым. Огромным, как в детстве, и пустым.       Мой первый холст. Помню, я была так счастлива, когда принесла его домой — не могла дождаться, когда же можно будет рисовать. Мне было пять. Но ни одной из моих детских фантазий не суждено было поселиться на огромном белом просторе. Этот день я возненавидела, и этот холст тоже. Казалось, что моя мечта разрушилась, и хотелось что-нибудь сломать, но под руку попала только кисточка, сделав свой первый резкий взмах, пачкающий не только холст, но и стены, и мебель.       «Очень красиво», — говорила мама, улыбаясь и гладя меня по голове.       «Ты маленький гений», — по-доброму смеялся отец, с видом важного критика.       «Клаасивоо», — восхищённо, пусть ничего и не понимая, тянула сестрёнка.       «Кошмар какой», — едва успев спрятать презрение не сдержалась воспитатель.       «Всё неправильно», — кричали смеясь ехидно, злобно, унижающе дети.       И кому верить?       Кого вообще удивит, что ребёнок нарисовал яблоко синим, а на банане странно смешались красный и фиолетовый? Вот и моих родителей это не удивляло. Они были счастливы видеть восторг на моём лице и не заметили... отклонения. Зато другие не просто заметили, пихнули меня в него носом, как нашкодившего котёнка.       Мир уже знает великих художников, что видели мир по другому. Взять того же Ван Гога, с его необъятной палитрой оттенков на, казалось бы, одноцветном предмете. Вспомните Его картины и не считайте, что я такая же. Нет, моя ситуация противоположна. Если Винсент видел все цвета в их ведомом лишь ему великолепии, то я... всего лишь три.       Чёрный. Серый. Белый.       ВСЁ!       Какой однотипный мир, раскрывающий моим глазам лишь нескончаемую хмурость и тусклость, что временами разбавляли друг друга.       Монохромазия — отсутствие цветовосприятия. Такой диагноз мне поставили спустя несколько дней изнурительных и унизительных походов по врачам, и психологам, и просто поставили на мне точку. И я сама поставила, запрятав краски в шкаф и повернув холст к стене. Выбросить, почему-то, не решилась.              — Ты всё ещё его хранишь? — удивлённо протянула Ира, смотря на то, как я снимаю чехол с холста. — Ник, ты конечно гений, но это... кошмар какой-то.       — Я знаю, — усмехнулась я в ответ столь грубой критике, но после скривилась. — И не называй меня гением.       — Видя всего три цвета стать профессиональным дизайнером. Как мне тебя называть? Уникум? — С лицом великого мыслителя и стараясь не смотреть в сторону холста Ира стала ходить по гостиной. — Хотя нет, уникум у меня Аня. Она умудрилась быль до сих пор не пойманой, а ведь в школе её заведовать украшениями ставят. Как она это делает?       — С большим и неоценённым трудом, — пронеслось у меня в голове и я вновь скривилась.       Научиться ориентироваться по оттенкам было трудно, но необходимо, хотя бы для того, чтобы не выделяться. Люди не любят тех, кто не такой как толпа.       — Меня бы тоже не поймали, не будь в моей карте пометки. — Грустно вздохнув я плюхнулась на диван.       Холст был последним не распакованным, так что теперь можно было отдохнуть, наконец чувствуя себя дома.       — Не знаю-не знаю, Аня круче тебя ориентируется, — без секунды раздумий обрушила Ира, позабыв, что только что называла меня гением. — Кстати, она сегодня придёт. Познакомитесь наконец-то. Будет тебе подарком в честь приезда.       Под странно весёлый голос Иры аура расслабленности вмиг улетучилась, напрягая каждую клетку моего тела. Она придёт? Сегодня? Сюда? И именно тогда, когда уже не встречается с моей сестрой? Все мысли, что посещали мою голову с момента раскрытия «секрета» Анны снова нахлынули останавливающей дыхание волной.              — Серьёзно? Она в эти дни работает?       — Ну да. Такой у учителей график, не подходящий под мой. Перед праздниками в школах вообще кошмар творится.       — Никогда не представляла, какого в это время учителям.       — А её ещё и на украшения поставили. Вообще не понимаю, как Аня справляться будет.       — А что такого в украшениях? Или у неё завал?       — Не, завал у неё всегда. Её предмет многие сдают каждый год. Я про то, что Аня... А ты же не знаешь. Ну, я и сама недавно узнала. Это ж как она умудряется. Если бы не наша с тобой детская фотография в тех уродливых платьях. В общем, Аня такая же, как ты. Только не помешанная.       — Во-первых, ни на чём я не помешена, а во-вторых, ты о чём?       — Ну у неё эта монофо...хро. Ну ты поняла.       — Что ты сказала?              Я помню этот разговор. И помню это чувство надежды, что расцвело в душе, и даже то, как мне от этого было мерзко. Девушка моей сестры... Мне захотелось её увести, захотелось, чтобы она была той самой, но убедится в этом возможности никак не представлялось.       — А твоя девушка не против? — решила я перевести тему со своей неловкости на неловкость сестры.       — Это мои остывшие чувства, — сурово подметила Ира. — Не лезь в них. И нет, она не против. Кристина уже убедилась в том, что мне с Аней ничего не светит, и что я не горю желанием к ней вернуться.       — Ну тогда ладно. — Пожав плечами я откинулась на спинку дивана, отдавшись своим мыслям, будто позволяя серому потолку помогать им на меня давить.       Серый потолок. Он всегда был настолько серым? Не поднимая головы я обвела взглядом видимую часть гостиной и нахмурилась. Дома ничего не поменялось. Те же стены, те же обои, та же мебель. Даже сестра, на совесть которой и была оставлена квартира, не изменилась, будто бы и не собираясь взрослеть дальше, остановившись на идеальном для себя возрасте, не ушедшем слишком далеко от свободолюбивого подросткового. Но чего же не хватает? Дом всегда был таким... тусклым?       Из широкого окна поступало достаточно света, чтобы осветить просторное помещение, обогащая его оттенками, и даже огромный книжный стеллаж, занимающий целую стену, стал смотреться немного светлее, хотя окно располагалось достаточно далеко от «читального уголка». Серые обои, белеющая мебель и постепенно чернеющие элементы декора идеально гармонировали. Находиться дома мне было так же уютно, как и после создания этого островка комфорта, но всё же пустота, что с рождения съедала меня изнутри, уже достаточно налакомилась моей душой, и теперь даже дома чувство незавершённости неприятно давило на макушку.       Чего-то не хватает... Кого-то не хватает.       Я уже давно не романтичный подросток. Я не раз обжёгшийся на жизни взрослый человек, и поэтому я не верю в соулмейтов. Я знаю, что они существуют. Просто это единственное объяснение того, что я чувствую. Все эти не возможности видеть цвета или парные татуировки, все проявления связи это лишь эффект, что берёт силу и фокусируется из нашего одиночества. Одиночества, что никак не заполнить.       — И всё же ты не ответила. — Голос Иры раздался в голове так же резко и болезненно, как скрежет чего-то острого по стеклу и я вздрогнула, едва не пролив на себя кофе, от которого до сих пор отпила лишь глотка два. — Почему ты оставила этот холст. Это же худшее, что ты когда-то делала.       — Худшее?       И вправду, бесчисленные, неровные, набрызганные полосы красок на несчастном холсте смотрелись ужасно. Так было всегда, стоило присмотреться, но сегодня мои эмоциональные выплески выглядели по-особенному несочетаемыми с... да со всем они не сочетались. Может это потому, что я вернулась домой? Все эти кляксы, линии, пустоты очень сильно выделялись среди идеально гармонирующих друг с другом элементов декора и мебели родного дома, от чего казались ещё более несовершенными.       — Худшее, что я когда-то делала, — повторила я, не сдержав ехидно усмешки и поднялась с дивана, чтобы прикоснуться к раздражающей неровностью слоёв краске. — Хочу когда-нибудь прикоснуться к каждому из этих цветов. Надеюсь, что когда-нибудь этот тусклый ужас будет настолько ослепительным, что я замажу всё толстым слоем грунта и поверх напишу самую яркую из своих картин.       — Странная ты, — привычно отмахнулась Ира, но неожиданно стала слишком задумчивой. Не так, как пару минут назад, а с толикой грусти во взгляде.       Странно, в последнее время она часто становится слишком тихой.       — Ой всё, пей свой остывший кофе и иди в магазин.       Я театральна напряглась от такой наглости, сложив руки на груди и бросив на сестру грозный взгляд, но кофе был сейчас важнее.       — Кто вообще приглашает гостей на пустой холодильник.       — Я, — отозвался весёлый голос Иры с кухни, — потому что мы с моими гостями ходим в бар. Это ты домосед.              — Слушай, — услышала я не к добру тянущий слова голос сестры, стоило открыть дверь, — а ты веришь в соулмейтов?       — Да.       — Коротко и ясно, хороший ответ, — мысленно усмехнувшись я, как можно тише ставя пакеты на пол и разуваясь.       Видимо Анна уже пришла. Опаздываю на свой же праздник. А всё из-за пробки, по другому это не назвать, возле кассы. Ненавижу гипермаркеты. А ведь как назло в холодильнике была полная пустота, даже прокисшего молока не завалялось в дверке. Зато я нашла целую стопку купонов из доставок.       — Тогда вы с Никой уже имеете общую тему, — не убавляя веселья в тоне сказала Ира. — Она на них помешана. В детстве верила, что это не дефект, а плата за будущее счастье со своей родственной душой.       — А ты не веришь? — В противовес голосу Иры Анна говорила как-то тускло, едва слышно, словно стеснялась этой темы и считала её неудобной для обсуждения.       Хотя почему словно? Соулмейты всегда были неуместны во взрослом обществе, исчезая из него, как Дед Мороз. Верить в них было слишком наивно.       — Мир слишком жесток, — словно в подтверждение моим мыслям пожала плечами Ира и тут же улыбнулась. — Но было бы здорово, будь это правдой.       Но уж кому не занимать детской наивности, так это моей сестре. Называя меня помешанной Ира всегда опускала тот факт, что сама в детстве обожала, когда именно я читала ей сказки, а уже позднее мы с ней смотрели множество фильмов, поражаясь сюжетной глупости и отмалчиваясь о том, что нам хотелось бы так же. Нам хотелось, чтобы соулмейты существовали       — Это правда, — сказала я и поставила пакеты у входа на кухню, где и расположились девушки уже открывшие бутылку вина.       — Ника, — радостно выкрикивая моё имя Ира повисла у меня на шее, улыбаясь какой-то странной улыбкой.       Сегодня сестра была максимально странной. Она даже не была пьяна, да и в квартире собралась компания всего из троих человек, так что никакого «заговора» в её голове быть не должно было, но Ира всё равно выглядела так, словно что-то задумала. Ещё и разговор про соулмейтов завела.       — Знакомьтесь, — прошептала мне на ухо Ира, стоило мне только собраться отбросить подозрительности, и отстранилась втягивая меня на кухню.       — Она это специально? — пронеслось у меня в голове. — Подарок в честь приезда?       В детстве мы хотели, чтобы соулмейты били реальны, но сейчас только я осталась лелеять это желание, подпитываемое доказательством в виде моей несовершенности, незавершённости. Вот только сейчас почему-то вся грустная уверенность куда-то делать. Девушка передо мной была такой же, как и я - с таким же «дефектом», но что если это просто болезнь? Дефект, что никогда не исчезнет?       — Привет. Я Ника, приятно, наконец, с тобой познакомиться. — Я протянула соей заочно знакомой незнакомке руку, хотя сама боялась на неё даже посмотреть.       — М-мне тоже, — заикаясь ответила она. — Анна.       Взволнованный голос заставил меня улыбнуться. Она верит в соулмейтов. Может она чувствует себя сейчас так же, как и я? Мне точно тридцать?       — Какие-то вы напряжённые. — Уже который раз за день голос Иры нарушает атмосферу и я понимаю взгляд, но почти тут же, теряя равновесие, жмурюсь от яркой вспышки, буквально ослепившей меня, стоило только посмотреть Анне в глаза.       — Народ, — обеспокоенно зовёт нас Ирина и мы вновь поднимаем взгляды.       Анна смотрит на меня поражённо своими яркими глазами необъяснимо волшебного цвета и мне не терпится узнать его название. А какого цвета мои? Они тусклее или ярче, чем глаза напротив?       — Зелёные, — вспоминаю я слова матери сравнивавшей мои глаза с листвой на рассвете.       — Голубые, — с улыбкой вторит мой тон Анна, отвечая на только зародившийся на губах вопрос.       — Голубые, мой первый цвет. — Мысленно я уже шпаклюю старый холст, чтобы потом заполнить его только голубым. — Теперь он мой любимый.       — Теперь он мой любимый, — вместе со мной говорит Анна и я мысленно шлю холст к чёрту.       Мне тридцать лет, а я чувствуя себя подростком. Мне тридцать лет, а я впервые настолько сильно хочу кого-то поцеловать.